Исповедь экономического убийцы - Перкинс Джон М. - Страница 24

• Предыдущая
• 24/63
• Следующая

В те времена я часто собирался с друзьями, чтобы обсудить эти вопросы за обедом или за кружкой пива после работы. Некоторые из них работали у меня в отделе. Среди них были очень умные мужчины и женщины, преимущественно молодые, большей частью вольнодумцы, во всяком случае, по обычным меркам. Другие были сотрудниками в научных центрах Бостона или профессорами в местных колледжах, а один был помощником конгрессмена. Это были неформальные встречи. Иногда на них присутствовали двое, иногда — не меньше дюжины человек. И всегда это была оживленная и непосредственная беседа.

Вспоминая сейчас эти разговоры, я испытываю смущение от чувства превосходства, которое я тогда ощущал. Я знал вещи, которыми не мог ни с кем поделиться. Мои друзья иногда с удовольствием упоминали о своих связях на Бикон–Хилл и в Вашингтоне, о профессорстве, о докторских степенях. Я мог ответить на это, что состою в должности главного экономиста ведущей консалтинговой фирмы, разъезжаю по всему свету в салонах первого класса. Но я не мог рассказать им о встречах с такими людьми, как Торрихос, или о том, как мы манипулируем странами на всех континентах. Это было источником одновременно и внутреннего высокомерия, и неудовлетворенности.

Когда мы говорили о власти «всякой мелюзги», мне приходилось сдерживаться изо всех сил. Я знал то, чего не мог знать ни один из них: что корпоратократия, ее банда ЭУ и шакалы, притаившиеся в тени, никогда не позволят «мелюзге» получить контроль. Достаточно было вспомнить Арбенса и Моссадыка, а также недавнее свержение с помощью ЦРУ законно избранного президента Чили, Сальвадора Альенде. Я понимал, что хватка глобальной империи становится все сильнее, несмотря на ОПЕК, — или, по моим тогдашним подозрениям, подтвердившимся позже, с помощью ОПЕК.

Мы часто говорили о сходстве начала 1970–х и 1930–х годов. Тридцатые годы XX века представляли собой переломный момент в международной экономике и в том, как она изучалась, анализировалась и понималась. Это десятилетие открыло дверь кейнсианской экономике и идее о том, что правительство должно играть главенствующую роль в управлении рынком, а также участвовать в организации здравоохранения, в выплате компенсаций безработным и других формах социальной помощи. Мы уходили от старых представлений о том, что рынок является саморегулирующейся структурой и что вмешательство государства должно быть минимальным.

Результатом депрессии стал Новый курс и политика, которая основывалась на регулировании экономики, правительственных финансовых операциях и широком применении фискальной политики. Кроме того, депрессия и Вторая мировая война привели к созданию таких международных организаций, как Всемирный банк, МВФ и Генеральное соглашение по тарифам и торговле (ГАТТ). 1960–е стали поворотным десятилетием для этого периода, а также для перехода от неоклассической к кейнсианской экономике. Это произошло в период правления Кеннеди и Джонсона, и, наверное, наибольшее влияние здесь оказал один человек, Роберт Макнамара.

Макнамара был частым гостем на наших встречах — заочным, конечно. Мы все знали о его стремительном карьерном взлете — от менеджера по планированию и финансовому анализу в «Форд мотор компани» в 1949 году до президента «Форда» в 1960–м. Это был первый глава компании, не принадлежавший к семье Форд. Вскоре после этого Кеннеди назначил его министром обороны.

Макнамара стал ярым сторонником кейнсианского подхода к управлению. Он использовал математические модели и статистические методы для расчета количества военной силы, распределения средств и выработки других стратегий во Вьетнаме. Его пропаганда «агрессивного руководства» была воспринята не только правительственными управленцами, но и сотрудниками частных фирм. Она сформировала основу нового философского подхода к преподаванию менеджмента в лучших школах бизнеса и в конечном итоге привела к появлению новой породы руководителей, которые возглавили стремительное продвижение к глобальной империи [27].

Беседуя о международных событиях, мы часто обсуждали роль Макнамары на посту президента Всемирного банка. Он возглавил его вскоре после увольнения с поста министра обороны. Большинство моих друзей обращали внимание на тот факт, что он был символом того, что тогда называлось военно–промышленным комплексом. Он занимал высокий пост в огромной корпорации, в правительстве, а теперь руководил крупнейшим банком мира. Такое очевидное нарушение принципа разделения властей ужасало многих из моих друзей; наверное, я был единственным, кто совершенно не удивлялся этому.

Теперь я понимаю, что самым весомым и страшным вкладом Макнамары в историю было то, что его усилиями Всемирный банк стал больше, чем когда–либо раньше, действовать в интересах глобальной империи. Кроме того, он установил прецедент. Его способность быть связующим звеном между главными компонентами корпоратократии впоследствии будет отточена его преемниками. Например, Джордж Шульц был министром финансов и председателем Совета по экономической политике при Никсоне, занимал должность президента «Бектел», а затем получил пост госсекретаря в правительстве Рейгана. Каспар Уайнбергер был вице–президентом «Бектел» и генеральным консулом, а при Рейгане стал министром обороны. Ричард Хелмс был директором ЦРУ при Джонсоне, а затем занял должность посла в Иране в правление Никсона. Ричард Чейни занимал пост министра обороны при Джордже X.У.Буше (старшем), затем стал президентом «Халлибертон», а при Джордже У. Буше (мл.) - вице–президентом. Даже президент США Джордж Х.У.Буш (старший) начинал как учредитель «Запата петролеум корп.», затем был представителем США в ООН в правление Никсона и Форда и при Форде же возглавлял ЦРУ.

Сейчас, глядя назад, я удивляюсь нашей тогдашней невинности. Во многих отношениях мы все еще находились под влиянием старых подходов к построению империи. Кермит Рузвельт, сбросив иранского демократического лидера и заменив его деспотичным монархом, показал нам лучший путь. Мы, ЭУ, выполняли многие из наших задач в таких странах, как Индонезия и Эквадор, и все–таки Вьетнам был ошеломляющим примером того, как легко мы могли вернуться на старые рельсы.

Потребовались усилия ведущего члена ОПЕК, Саудовской Аравии, чтобы это изменить.

В 1974 году дипломат из Саудовской Аравии показал мне фотографии Эр–Рияда, столицы страны. На одной из фотографий я увидел стадо коз, бродивших среди мусорных куч рядом с правительственным зданием. Я поинтересовался, что это за козы; ответ шокировал меня. Он сказал, что это была главная система очистки города.

— Ни один уважающий себя саудовец никогда не станет собирать отходы, — сказал он. — Это делают животные.

Козы! В столице крупнейшего нефтедобывающего королевства мира! Я не мог в это поверить.

В то время я работал в составе группы консультантов. Нашей задачей было выработать пути разрешения нефтяного кризиса. Эти козы навели меня на мысль о том, как можно было бы разрешить поставленную задачу с учетом специфики развития страны в предыдущие три столетия.

История Саудовской Аравии наполнена насилием и религиозным фанатизмом. В XVIII веке Мохаммед ибн Сауд, местный военачальник, объединил силы с фундаменталистами из ультраконсервативной секты ваххабитов. Это был могущественный союз, и в течение последующих двухсот лет семья Сауда и его ваххабитские союзники завоевали большую часть Аравийского полуострова, включая важнейшие мусульманские святыни, Мекку и Медину.

Саудовское общество отражало пуританский идеализм своих основателей. Насаждалось строгое толкование Корана. Религиозная полиция следила за неукоснительным соблюдением предписания о пятикратной молитве. Женщины должны были быть закутаны с головы до ног. Преступники сурово наказывались. Обычными были публичные казни и забивание камнями. Я поразился, когда в мой первый приезд в Эр–Рияд водитель сказал, что можно оставить камеру, дипломат и даже бумажник на сиденье в незапертой машине, припаркованной около рынка.

• Предыдущая
• 24/63
• Следующая