Дочь Луны - Пермяк Евгений Андреевич - Страница 3

• Предыдущая
• 3/5
• Следующая

Направление снова оказалось ложным. Начались белые солончаки. Дно высохшего озера. Пахло смрадом преющей тины.

Проплутав часа два и порядком взмылив лошадь, я стал подумывать о ночлеге. А потом вспомнил совет, что в таких случаях нужно опустить поводья и дать возможность лошади идти самой — и лошадь обязательно приведет к жилью. Так я и сделал. Но Серый привел меня к незнакомому, довольно большому озеру. Ему хотелось пить.

Выждав часок, дав лошади остыть, я напоил ее. Напился и сам горьковатой воды. Затем снова оседлал своего коня и сказал:

— Давай, друг, вывози!

И он, понюхав воздух, не торопясь пошел. Шел он прямо. Пахнуло кизячным дымком. Значит, думаю, идет к жилью. Жду терпеливо. Всматриваюсь. Вдруг да покажутся купола юрт. А луна забралась уже высоко. Задремал. Я давно научился спать в седле. Кулунда всему выучила.

Вдруг лошадь метнулась в сторону. Я открыл глаза. Серый вспугнул большую дрофу, а она испугала его. Улепетывающую дрофу можно было настичь выстрелом. И я хотел было… Да как-то страшно стрелять ночью одному. Еще привлечешь чье-нибудь не очень доброе внимание. В степи могут быть всякие встречи. Здесь бродили тогда разные люди. Кому-нибудь мог понадобиться и мой Серый, и мое седло, и, может быть, даже моя одежда.

Снова стал вглядываться. Наткнусь же, в конце концов, на какой-нибудь аул, проступят же темные силуэты юрт…

Ничего похожего! А потом, напрягая зрение, я увидел белую точку. Белая точка довольно быстро двигалась на меня.

Неужели я опять приехал к могильнику? И мне стало стыдно. Значит, я тоже не очень далеко ушел от тех, кому еще несколько часов тому назад, пока светило солнце, желал просвещения, посмеиваясь над их темнотой.

Когда белая точка приблизилась, я испугался и обрадовался. Это была Манике с воздетыми к луне руками…

Выходит, проплутав, я дал круг и вернулся к ее аулу? Но аула не было видно. Значит, она сегодня ушла далеко в степь.

Я слез с коня. Повел его в поводу. И когда Манике была уже близко, Серый вдруг громко заржал. Она вздрогнула, покачнулась. Я подхватил ее. Осторожно опустил на землю. А что дальше? Нести на руках? А где аул? Оставалось одно — ждать рассвета.

Я стреножил лошадь. Ослабил подпруги. Потом отвязал от седла скатанную шинель. Постлал ее Манике так, чтобы, сидя возле нее, заслонить собою луну.

Манике ровно дышала и спокойно спала. Заметив, что она одета не очень тщательно, я решил прикрыть ее свободной полой шинели. Мало ли, может быть, луна действует на все непокрытое… Да и, кроме того, степь уже дохнула предутренней свежестью.

Посидев недолго возле нее, я снова задремал и, решив прикорнуть, пока посветлеет восток, прилег рядышком с Манике. Я не знаю, сколько времени длился мой сон. Его прервал голос Шарыпа.

— Ты видишь, как он ее лечит?! — сказал он.

Я проснулся. Вскочил. Машинально схватил ружье и увидел председателя аулсовета, Шарыпа и еще двоих. Тоже пеших. Почему-то с нагайками. Они молча похлестывали ими по голенищам своих сапог.

Проснувшаяся Манике, увидев отца и мужчин, прикрылась до глаз полой шинели, а потом, взвизгнув, вскочила и бросилась прочь.

— Я заблудился… Я всю ночь проплутал в степи… — стал я объяснять Шарыпу.

Тут Шарып перебил меня и как бы продолжил мой рассказ:

— А потом вдруг ты встретил Манике?

— Да! — подтвердил я.

— Не хотел и встретил! — послышался насмешливый голос председателя. — А потом ты тоже не хотел и уснул вместе с ней?

И я еще раз сказал:

— Да!

На это председатель, выругавшись по-казахски, обратился ко мне по-русски:

— Ты умный парень, у тебя большая голова. Я тоже умный человек. Я не хочу делать шум. Я не хочу делать тебе больно. Ты знаешь, что должен делать отец, когда у него украли дочь. Разговаривай с Шарыпом. Хороший будет разговор — все будет хорошо. Плохой будет разговор… сам знаешь, как бывает, когда плохой разговор.

Сказав так, председатель велел поймать моего Серого, а затем повел его в аул, который оказался не далее версты или полутора верст. За председателем последовал дядя Манике, брат Шарыпа, и брат Манике Сержан.

Мы остались вдвоем с Шарыпом.

— Что будем делать? — спросил Шарып.

— А откуда мне знать, — ответил я, осмелев. — Буду ждать наших. Приедут. Выяснят. Рассудят.

— Кого рассудят? Как рассудят? Я тебя судить буду! А потом, что останется от тебя, они пусть судят.

Мы направились к аулу. Я не торопясь, спокойно рассказал Шарыпу подробности моих ночных блужданий. Рассказал, как я встретил Манике, как, боясь испугать ее во время приступа болезни, решил дать ей проснуться самой.

— Неужели ты мне не веришь, Шарып? — чуть не умоляя, спросил я его.

— Уши верят тебе. Глаза не верят! Голова не верит! — И он стал приводить доказательства, которые повергли меня в отчаяние.

Оказывается, я не случайно подарил Манике такой хороший ситец на платье. Не случайно уехал на закате солнца, чего никогда не делают русские, потому что они не умеют ездить по звездам. Оказывается, я умышленно использовал лунную болезнь его дочери, назначив ей место встречи в степи, далеко от аула. И Шарып разгадал это еще вчера вечером. Поэтому он и упрашивал меня остаться, предупреждал несчастливым днем, пугал дождем.

Шарып сказал, что он будто бы не спал всю ночь, дожидаясь, когда Манике побежит на встречу со мной. И она будто бы не спала, а затем, притворившись сонной, вышла из юрты. И все это было логично, последовательно до половины рассказа.

— Почему же ты не остановил свою дочь? — спросил я. — Если ты не спал, если ты все видел?

— Боялся пугать, — откровенно солгал Шарып.

— Хорошо, — загорячился я. — Если ты видел все, значит, ты видел все. И тебе не в чем меня упрекнуть. Не в чем!

Шарып, явно вывертываясь, сказал:

— Как я мог видеть все, когда я бегал будить свидетелей?

— Но ведь ты мог и не будить их. Ты мог разделаться со мной в степи до того, как я встретил Манике.

— У тебя ружье, — потупя голову, сказал Шарып.

— Ты заврался! — крикнул я Шарыпу, когда мы уже подходили к юрте. — Ты спроси Манике, она скажет тебе правду.

— Зачем ее спрашивать! Она ничего не знает. — Тут Шарып нашел новую уловку: будто бы Манике сошлется на сон и скажет, что она ничего не может вспомнить.

— Но ведь ты же говоришь, Шарып, что она не спала, а лишь притворялась сонной, когда вышла из юрты!

На это Шарып заметил, что дочь, конечно, не признается в обмане, она побоится это сделать.

Придя в юрту, измученный этой игрой в словесные шахматы, я спросил:

— Что же ты хочешь, в конце концов, от меня?

И Шарып ответил:

— Плати калым и бери девку!

Мой язык онемел. Я почувствовал легкий озноб и, вместо того чтобы ответить по сути дела, сказал глупость:

— А чем я могу тебе заплатить за нее? У меня нет баранов.

— Деньги есть, — сказал он.

— На мои деньги едва ли можно купить фунт шерсти.

— Чай есть, — наступал Шарып. — Два кирпича.

Так глупо повернувшийся разговор продолжался еще глупее. Я стал доказывать, что за два кирпича продавать девушку, которую он кормил семнадцать лет, крайне невыгодно.

На это Шарып заявил, что ему лучше знать, сколько стоит опозорившая его дочь. И если бы позволял закон, он отдал бы ее даром.

Полемическая логика и здравый смысл, оставившие меня на время, вернулись снова, и я снова принялся убеждать:

— А куда я ее возьму? Я все время в разъездах!

Шарып на это сказал:

— Дам ей лошадь. У тебя лошадь, у нее лошадь. Будете вместе ездить.

Теперь для меня стало окончательно ясно, что Шарып всеми способами хочет избавиться от дочери. Даже хочет дать в придачу лошадь.

Он вдруг поднялся и сказал:

— Подумай! Поговори с невестой. — И ушел из юрты.

Когда мы остались с Манике вдвоем, она, слышавшая за занавеской наш разговор, появившись оттуда, сказала:

— Отцу меня не надо! Тебе не надо. Луне не надо. Всем не надо. Кому же меня надо?

• Предыдущая
• 3/5
• Следующая