Соловей для черного принца (СИ) - Левина Екатерина - Страница 129

• Предыдущая
• 129/158
• Следующая

— Ты всегда отличался повышенным недоверием к людям.

— Ты любишь меня.

Я замотала головой.

— Вероятно, ты мало знаком с этим чувством, — ответила я резко. — Ты умеешь любить только себя и вряд ли способен понять, как могут любить другие. Поэтому тебе простительно, если ты спутаешь ненависть с любовью.

— И все же ты любишь меня.

— Ты льстишь себе. Уверяю тебя, ты мне отвратителен, особенно после ска…

— Ты неубедительна. Могу поспорить, сейчас в твою головку лезут самые непристойные мысли… А ведь я могу исполнить их. Я могу подойти к тебе очень близко…вот так… Могу запрокинуть твою голову…вот так…Посмотри на меня…смотри на меня, соловей! Я могу поцеловать тебя…Ты хочешь, чтобы я целовал тебя?

Его голос легким перышком плыл по воздуху и таял, теплым эхом касаясь моей щеки. Я молчала, до скрежета сжав зубы.

— Ты вся дрожишь, золотко.

— Да, дрожу, — взорвалась я. — Это от ярости!

Я отскочила от него, испугав лошадь, и та дернулась, собираясь вздыбиться. Но Дамьян крепко ухватил уздечку, удерживая кобылу на месте. Меня он не держал.

— Боишься дать мне то, чего я хочу и чего, так сильно хочешь ты.

— Китчестер не мой и никогда моим не будет. Тебе нужно только дождаться смерти графа. Или тебе уже не терпится? Ничем не могу помочь!

— Неужели ты всерьез веришь в эту байку, что старик сделает так, как захочешь ты? Если он решил — значит, в завещании будет стоять твое имя. Ты все равно не в силах будешь отказаться от наследства, в этом случае все перейдет Элеоноре. А ты не настолько бессердечна, чтобы так поступить с Китчестером.

— В последнее время, я все больше понимаю, что не знаю себя.

— Должно произойти что-то из ряда вон выходящее, чтобы старик переменил решение.

— Что же? Моя смерть, например? Смерть могущественнее любо самоуправства.

— Ты слишком высоко ценишь себя, золотко, — Дамьян искренне улыбнулся. — Существует масса вариантов. И один из них — наша свадьба. Мы поженимся и этого достаточно, чтобы старик сдался. Ведь в этом случае ты так же станешь хозяйкой замка.

— Но всего лишь хозяйкой «на словах». А ты будешь владеть и управлять всем.

— Ты упираешься, потому что знаешь, тебе придется подчиниться. У тебя есть выбор — идти под венец добровольно или же я силой приволоку тебя в церковь…потешная картина!

— Выбор! — возмутилась я. — Ты предлагаешь выбор?! Не смеши меня. Ты вроде разбойника с большой дороги, который останавливает почтовый дилижанс, стреляет вознице в сердце, а потом наставляет пистолет на пассажиров и говорит: «Кошелек или жизнь! Ваш выбор, господа?». Вот что ты предлагаешь мне. И что я должна ответить?!

Подняв к моему лицу руку, Дамьян дотронулся до выбившихся из узла волос.

— Ты должна ответить, что отдаешь в мое полное распоряжение и свой кошелек, и свою драгоценную жизнь. А я пообещаю хранить и то, и другой с величайшей бережливостью. Это судьба, когда разбойник, грабя дилижанс, влюбляется в пассажирку.

— Если это судьба, то она схалтурила. Уверяю тебя, я не предназначена для тебя… как, впрочем, и ты для меня. Ты, наверное, был создан для Китчестера. И слишком большое значение придаешь этому факту.

— Нет, это ты придаешь ему слишком большое значение.

Когда я все же набралась духу и уехала от него, то ощутила пугающее одиночество. Въезжая во внутренний двор, а затем пробираясь по коридорам в свою комнату, это чувство только усилилось. Вокруг чудилась какая-то особая тишина… напряжение, как будто что-то ужасное пряталось рядом, готовое вновь вынырнуть из темного угла за моей спиной и наброситься на меня.

Я останусь здесь ровно столько, чтобы выяснить, кто угрожает мне, а затем уйду прочь, уйду навсегда. Но почему-то эти размышления не принесли мне успокоения. Может, виноваты какие-то чары, исходившие от древних стен, квадратных башен с острыми зубцами и изумрудных лугов, окаймлявших Китчестер? Как будто что-то меня притягивало и держало здесь, в то же время пугая притаившейся опасностью.

В третий день сентября я решила выполнить обещание, данное Сибил, и уговорить деда стать почетным гостем на свадьбе. Через две недели намечался званый прием в Китчестере, и леди Редлифф, объявив меня своей помощницей в подготовке к вечеру, до минутки расписала мое время, заняв его поездками в Солсбери за покупками и латанием праздничных гобеленов, которые не вынимались из сундуков около двадцати лет. Этим утром в город отправилась Джессика, поскольку ей необходимо было забрать корреспонденцию из попечительного совета, а я смогла выкроить полчасика, чтобы заглянуть к графу.

Деда я нашла в кабинете. В последнее время он стал засиживаться там целыми днями. И Элеонора, не скрывая триумфа, особенно в присутствии жабёныша, заверяла нас, что граф всецело поглощен составлением бумаг для моего официального входа в семью и во время приема, естественно, объявит о наследнице.

Столь отрадная перспектива и тот решающий факт, что с обретением «правильного» наследника, репутации Китчестеров не угрожает быть осмеянной во всех уважаемых домах Англии, привели ее в состояние благодушной эйфории. За столом она одаривала всех доброжелательным взглядом и делала это так, что нельзя было ошибиться — мы, простые смертные, удостоились наивеличайшей чести. Даже об Эллен она говорила с тончайшим налетом заботливости и в приступе благодушия снизошла до того, что навещала больную каждый день, проводя отмеренный ею час в рассказах о подготовке к званому вечеру.

Эта была приятнейшая для всех нас метаморфоза, поэтому я не могла не оценить всю прелесть заблуждения леди Редлифф. «Заблуждения», потому как я все же смела надеяться, что слово графа Китчестера заслуживает доверия, и он не обманет меня.

Однако состоявшийся в этот день разговор в корне изменил ситуацию.

Разумеется, я предполагала, что выманить у старика соглашение отправиться на венчание в деревню, да еще к тому же к кузнецу, задача не из легких. Но категорический, с глубоким чувством брезгливости и высокомерия отказ поверг меня в горькое изумление. Дед не просто отмёл все мои попытки убедить его, он раздухарился настолько, что в горячке наговорил с три короба таких выражений, какие даже в малоприличном обществе показались бы ядреным перчиком. Его китчестеровская гордость была непомерно оскорблена тем, что я осмелилась подойти к нему со столь вопиюще-безобразной просьбой, и тем самым поставила восемнадцатого графа Китчестера в один ряд с презренными плебеями.

Я не знала, как быть. Ошеломленная и подавленная я сидела в кресле, а на другом конце стола, старик, выставив перед собой руки, загибал пальцы на каждую вескую причину, которая все дальше и дальше отдаляла его от навязываемого на его плешивую голову мероприятия.

Почему-то я не могла отвести зачарованного взгляда от этих иссушенных рук. Засаленные рукава зеленого сюртука были гармошкой засучены до самых локтей. Желтушного цвета сморщенную кожу покрывала россыпь коричневых веснушек, будто неведомый художник, неосторожно взмахнув кисточкой, оставил несмываемые следы старости. Твердые жилы выпирали, точно зашитые под кожу вязальные спицы.

Я глядела на стариковские руки и, как заведенная кукушка в часах, повторяла про себя: «Как быть… Как быть». Сибил верит, что я спасу ее. С первой минуты нашей дружбы она верила мне, слепо и непоколебимо. Иногда подруга шутила, называя меня своим ангелом-хранителем, но в ее глазах за улыбкой и смехом читалась прочная уверенность, что так и есть на самом деле. Я не могу подвести ее! Если графа Китчестера не будет на венчании — не будет и самого венчания. Допустить такое, все равно, что собственной рукой разбить ее сердце, и каждый осколочек втоптать в землю каблуком ботинка.

— Хорошо, — сказала я без надобности и повторила, — хорошо.

Я нашла только один единственный ответ на вопрос «как быть», и этот ответ отнюдь не принес мне облегчения. Я стояла перед выбором: счастье Сибил или потворство собственным принципам и гордости, которыми неминуемо придется пренебречь, если я выберу первое. Но я отчетливо понимала, что не позволю своей гордости стать причиной крушения всех надежд и чаяний Сибил. Счастье моей горячо любимой подруги было превыше всего для меня.

• Предыдущая
• 129/158
• Следующая