Пари с морским дьяволом - Михалкова Елена Ивановна - Страница 26
- Предыдущая
- 26/75
- Следующая
– Афанасий Петрович, а кто погиб на корабле?
Улыбка сползла с лица кока.
– Это вы о чем?
– Яков Семеныч говорил, что кто-то упал с корабля и умер.
– Тогда вам, наверное, лучше у него спросить, – криво усмехнулся кок.
Маша вскинула брови.
– А что, это какая-то страшная тайна?
Как она и предполагала, Афанасий смутился.
– Ничего такого… – пробурчал он.
– Тогда почему все молчат?
Кок закатил глаза:
– Да кто молчит-то! Никто не молчит! Просто неприятная это тема, тяжелая для нас.
Маша быстро придвинула стул и села, обозначив тем самым, что утвердилась здесь надолго.
– Кто-то из туристов, да? – понимающе спросила она, понизив голос. – И теперь вы боитесь, что у вас клиентов не будет?
– Лучше бы из туристов! – в сердцах бухнул Нафаня. – Один черт вы сюда слетаетесь, как мухи на… варенье. Даже если кто и отбросит коньки, остальным это по бороде. «Мечта» для вас – как рамка, в которую можно вставить свою физиономию и фоткаться.
Маша предпочла не заметить оскорбительности его слов.
– Неужели кто-то из команды?
– Галина Антоновна умерла, светлая ей память, – строго сказал кок и перекрестился. – Могучая была женщина. Кто б мог подумать, что капитан ее переживет.
Маша осмыслила сказанное и ахнула:
– Жена капитана? Господи, бедный Илья Ильич! Как это случилось?
– За борт упала. Ночь была, ветрено. Тревогу быстро подняли, да толку-то…
– Упала… – повторила побледневшая Маша.
– Может, и сама спрыгнула, – пожал плечами кок. – Выпивши была. – И добавил с нескрываемым уважением: – Пила-то она, как грузчик, любого могла переплюнуть. Эх, Галина Антоновна, Галина Антоновна…
Он сдернул с крюка полотенце и, вздыхая, принялся протирать чашки. Маша, не отрываясь, следила за его пухлыми ручками. «Но ведь Козулин говорил не только про жену капитана. Он сказал: «Сначала – Галя, теперь вот Ирина».
Она помолчала немного и решилась:
– А Ирина?
– Что Ирина?
– Отчего она погибла?
Кок яростно бухнул чашку об стол и обернулся.
– Вы яснее выражайтесь! Что еще за Ирина? И с чего это я должен ее знать, по-вашему?
– А… Разве не было такой женщины на корабле?
Нафаня, кажется, с трудом удерживался, чтобы не стукнуть ей кружкой по лбу. Маша на всякий случай отодвинулась вместе со стулом.
– Баб у нас перебывало немерено, – сквозь зубы процедил кок. – Даже чересчур много! Кое-кто был и лишний!
Маша сразу подумала, что кое-кто лишний – это она сама. Но дело надо было довести до конца.
– И среди них – Ирина, – деликатно подсказала она.
Кок раздулся и покраснел, как напившийся комар. Маленькие глазки, казалось, вот-вот выпрыгнут из орбит.
– Или нет, – быстро сориентировалась Маша. – Откуда же мне знать, Афанасий Петрович! Мы, женщины, такой народ, понимаете ли…
Она идиотски хихикнула и покрутила пальцем у виска.
Судя по тому, что глаза кока приняли нормальное положение, смешок получился как нельзя более убедительным. Нафане пришлась по душе ее самокритичность. Он твердо знал: все бабы – дуры, но те из них, которые понимают, что они дуры, чуть меньше дуры, чем остальные.
Маша наконец сообразила, что самое главное – не умничать. Сводить глаза к носу она посчитала излишним, но продолжала глуповато улыбаться.
– Значит, не было у вас Ирины?
– Всех не упомнишь, – буркнул Нафаня. – Может, и была.
– Но не погибла? – по-прежнему лучась дуростью, уточнила Маша.
– Мне-то откуда знать?! Может, сошла на берег, а ее собака бешеная укусила. Или бежала через дорогу – и бамс под «КамАЗ»! А то отравилась паленой водкой! Или…
Маша прервала этот вдохновенный поток воображения:
– То есть при вас на «Мечте» ничего такого не случалось?
– А у меня, по-вашему, паленая водка в хозяйстве имеется?! – мигом взъярился кок.
Она примирительно подняла руки:
– Я поняла! Ни водки, ни «КамАЗа», ни бешеной собаки!
Кок сощурился, пытаясь понять, уж не насмехаются ли над ним.
– Значит, все Ирины на борту «Мечты» остались живы, – весело говорила Маша. – Вот и чудненько! Вот и хорошо! – Она поднялась и стала медленно отступать к двери. – Счастья им, здоровья и сибирского долголетия!
На сибирском долголетии она пулей вылетела за дверь. И так же быстро помчалась в каюту, время от времени оглядываясь, не догоняет ли ее рассвирепевший кок.
Но Нафаня, поглядев ей вслед, только покачал головой и взялся за новый стакан:
– От’бабы дуры, а?!
«К тому времени, когда мы пришвартовались, наши бедные салаги уже не чаяли ступить на твердую землю. Казалось бы, ерундовая качка, а вымотала их хуже некуда. Был бы шторм, они б и то повеселее смотрели, хлопчики мои.
Кстати, это и в жизни так же. Сколько раз замечал: начнет иного человека злая судьба трясти и кидать об скалы, так он зубы стиснет, кулаки сожмет и выстоит. А если его же мурыжить потихоньку, то так качнуть, то эдак, да все чуть-чуть, все помалу – глядишь, уже и спекся наш человечишко. А чтобы героизм проявлять, нужны героические обстоятельства.
На суше распогодилось. Небо стало ну чисто затасканная рваная простыня: тут серое, там грязное, а вот тут через дырку вдруг нежный голубой ситчик проглянет. И ветер поднялся – красота!
Салаги изъявили желание пообедать в порту. Рыбки свежей жареной отведать, супчику в хлебной горбушке… А больше всего, конечно, им захотелось винца. Капитан на корабле строго ограничивает выпивку: не больше бокала за ужином, а за обедом – ни-ни! Оно и понятно почему.
Но четверо в таверну не пожелали идти.
Во-первых, чета Бабкиных. Рыжая Маша, вспомнив о том, что на другой стороне острова есть маяк, вцепилась в меня клещом. Оказывается, ей всю жизнь нравились маяки, но она ни одного не видела. Не могу, говорит, упустить такую возможность.
Честно говоря, тащиться на маяк мне не хотелось. В машину все не уберемся, а пылить по дороге полтора часа… Лень. Если б она настаивала, я бы отказался. Но так вышло, что настаивать она не стала: попросила – и молчит, ждет ответа. А лицо у нее прозрачное, беззащитное, глаза, как у ребенка.
Я в детстве думал, что у людей много слоев кожи. И у всех разное количество. У кого-то слой на слое лежит в сто рядов – получается броня, как у носорога. Таких ничем не пробьешь. А кто-то нарастит всего парочку: чуть ткнул – и сразу дырка. Будь я мальчишкой, сказал бы, что Яна Руденко самая непробиваемая, и кожа у нее крепкая, как ореховая скорлупа. А с другой стороны линейки этой – Маша: у нее кожица толщиной с новорожденный тополиный листик, все прожилочки можно разглядеть.
Жалко мне таких. Уж больно они уязвимые.
В общем, покочевряжился я, но согласился.
А вторая пара – мальчишка Зеленский со своей странной подругой. От нее я с некоторых пор ждал чего-нибудь заковыристого. Черт знает, каких винтиков ей в голову не доложили, но держится там все не то в невесомости, не то на честном слове.
Хотя тоже бабка надвое сказала. Иной раз послушаешь – нормальный человек, и говорит дельно. А другой раз хоть беги от нее прочь.
С транспортом нам неожиданно повезло. Нашелся тарантас, водитель которого готов был везти нас к черту на кулички, лишь бы платили. Расселись мы кое-как, притиснулись друг к другу – и покатили.
Режиссер с женой нам платочком помахали и отправились бродить по городу. Я им вслед смотрел, как они идут рядышком, близко друг к другу, и думал: до чего дружные пары подобрались у нас в этот раз! Никто между собой не ссорился! Душа радуется, честное слово.
На «Мечте» так сложилось, что нормальной семейной жизни никому из нас не выпало. Антоха еще молодой совсем. У Козулина в каждом порту по бабе, а за каждой бабой очередь на него, волосатого черта. Старпом разводится. Нафаня, если вздумает жениться, первую ночь еще вытерпит, а на вторую порубит молодую в люля-кебаб. Со мной все ясно – я на «Мечте» давно женат, ее из моего сердца ничем и никем не вытеснить.
- Предыдущая
- 26/75
- Следующая
