Найденыш - Кулаков Олег - Страница 38

Я собирал с губ языком последние капельки отвара. Я бы еще пару чашек выпил, но мне даже одной не дали. И — то ли отвар был чудодейственный, то ли я от жажды помирал, — но мне лучшало. А когда я почувствовал себя совсем по-другому, то посмотрел на Зимородка. Маг отвернулся и глядел на решетчатый ставень оконца каюты. Ставни были закрыты, но сквозь мелкие стеклышки били жаркие солнечные лучи.

— Зимородок, — позвал я. Он обернулся. — Позови Три Ножа. Сам я к нему не дойду. Пусть придет.

Маг покачал головой:

— Я не смогу этого сделать, Даль. — И, предупреждая мой вопрос, пояснил. — Его нет на галере. Никого из твоей ватаги здесь нет. Они на другом корабле.

— Почему?

— Так было решено.

— Тогда отправь меня шлюпкой к ним. Я хочу быть с ватагой.

Зеленые глаза мага скользнули по моему лицу.

— И этого я не смогу сделать: они не плывут вместе с нами. Твоя ватага решила вернуться на Рапа. Для начала.

— Почему?!

— Даль, — тихо произнес Зимородок, — твоя ватага решила, что раз ты маг, то и место тебе среди магов. Да и ранен ты был сильно.

Я кусал губы. Что же получается-то? Они меня бросили… Я повернулся на бок и зарылся лицом в подушку и попросил мага:

— Уйди.

Зимородок помолчал, а потом сказал:

— Я оставляю тебе колокольчик. Докучать тебе никто не будет, а возникнет нужда — позвони.

Легонько звякнул колокольчик, вздохнула кровать — маг поднялся. Он ушел, бесшумно ступая по ворсистому ковру. Когда дверь тихо притворилась за ним, слезы прорвали плотину.

Большой альбатрос, белый, как снежная шапка на вершине Рапа, парил рядом с галерой. Он то поднимался выше мачт, то плыл над самой волной, едва не задевая крылом ее горбатую спину. Альбатрос не охотился, а просто парил, показывая себя во всей красе. Я в первый раз вышел из каюты на палубу. Три дня минуло с той поры, как я очнулся. А еще четыре дня до этого я спал: Зимородок поил меня сонным отваром и лечил; сначала лечил один, а потом вместе с чернявым Светлогором. Прибыли обещанные Зимородком галеры, аккурат через два денька после месива, которое я южанам устроил. Все кто был на острове на них перешли. А ватага потребовала держать курс на Рапу. И ушли они туда без меня.

Я следил за парящим альбатросом и страшно завидовал птице. Мне бы такие крылья… Маханул бы я сейчас через море прямо на Рапа, появился бы в Шухе и прямиком в Хлудову «Барракуду» — ватага, небось, там такую пирушку закатила: пол-Шухи вповалку лежит, не просыхает. Ежели только Хлуда удар не хватил, когда наши золотом сыпать начали. Девок, разумеется, тьма набежала, — они ж на золото падкие донельзя, девки. Любой из братвы сейчас девками оброс — все равно что днище корабельное ракушками… Я не держал зла на ватагу за то, что они меня вот так, не спросивши бросили. Во-первых, без Зимородка я бы, наверное, помер; во-вторых, они же ничегошеньки не знали: о том, что магом мне не быть никогда. Я так решил. Когда поднял на колени мертвую голову Ожерелья. Не прощу я светлым магам его смерти. И смерти Совы. И Руду. И еще семерых, погибших меня выручая. Не хочу я быть магом. Вот окончательно подправлюсь, затребую у Зимородка свою долю и уйду. Пусть только попробует не отдать… У меня есть на него управа.

Альбатрос завис в воздухе совсем рядом. Ну, кажется, руку протяни и коснешься белоснежных перьев. А еще бы я на остров вернулся. Наших-то всех там похоронили. Я спросил Зимородка, как. Он сказал, что над могилой Ожерелья на мече повесили его медное кольцо. А я знаю: нельзя было капитана на острове в землю зарывать. В море надо было, что бы путь к подводным Садам Морского Старца короче был…

Позади меня кто-то остановился. Я давным-давно почуял его появление на палубе: сначала он описывал кругаля вокруг меня, теперь решил, стало быть, подойти. Этот кто-то был мне почему-то знаком, но я, хоть убей, никак не мог сообразить почему. Я обернулся, чтобы отправить непрошеного гостя куда подальше. Какого хрена за спиной околачивается? А, увидев его, я от неожиданности малость растерялся. В двух шагах от меня на палубе стоял долговязый фризруг. Купец с той самой лодьи. Рыжая орясина. А, как я обернулся, он сразу заговорил:

— Позволь мне, уважаемый, справиться о твоем здоровье? Увидел я, что ты на палубу вышел — значит, на поправку, идешь. И слава Богам!

Пожелание фризругу отправиться на кудыкину гору с корабельным веслом в заднице застряло в глотке. Я смутился. Не доводилось мне пока слыхивать такое обращение к себе; по матерному, бывало, звали, а чтоб так заговаривали — нет. Я спрятал уцелевшие пальцы на левой руке в кулак, а кулак втянул в рукав. Я еще не привык к своему увечью, и выставлять его на показ не хотелось. От купца не утаилось, что я спрятал подальше от глаз одну руку. Но фризруг не стал пялиться. Надо было ему ответить, но я не знал, что сказать. Однако рыжий купчина не терялся:

— Прими мои извинения за назойливость: но галера, хоть судно и немалое, — да все равно не разойтись. Мы, уважаемый Даль, друзьями не стали, но это еще не причина прятаться друг от друга, не так ли? — Рыжий болтал, будто скатерочку стелил. — А у меня есть причина к тебе обратиться самолично. Поблагодарить я тебя хочу от себя и от своих людей за то, что ты совершил…

Я стоял столб столбом и хлопал ушами. Ну, как теперь его пошлешь? Ишь, как разливается фризруг — соловьи, и то, так не поют. А альбатрос, наверное, улетел уже. Не дала мне рыжая фрижружская орясина вдосталь птицей полюбоваться. Мать его ящерица… Но я его слушал, надеясь услыхать что-то новое, Зимородком не сказанное. И напрасно: ни шиша фризруги не видели — сидели в лесу, затаившись, пока их светлые маги не разыскали. А о галерах южан от ватаги узнали. Наконец купец добрался и до моего будущего. В его устах я в Сады Морского Старца живьем попал — грозит мне сплошная благодать и безо всякого передыху. И маг из меня будет — всему свету краса ненаглядная. Мне надоело.

— Погоди, — остановил я сладкословие рыжего. Он примолк, нарисовав на морде готовность выслушать все, что я ни скажу. Ну, так слушай… — А кто это тебе, фризруг, сказал, что я магом буду? — спросил я.

Рожа у него, у орясины рыжей, вытянулась. А я порадовался.

— А коли тебе хочется о моем будущем знать, — продолжал я бросать слова в конопатую морду, ненавидя ее, — то знай! Кем был, тем и останусь! Сыном Моря! Будет еще на Теплом Море плавать Ожерелье. Или нет… — Я захохотал, выпростал из рукава и выкинул перед собой левую кисть, чтобы он ее увидел. — Не Ожерелье… Трехпалый! Слышишь, купец? Трехпалый! Я еще потрясу ваши лохани, попускаю их на дно. А теперь проваливай! А не то я над тобой подвиг совершу — и тебя мать родная не признает.

Фризруг попятился. Он отступал мелкими шажками, а потом припустил чуть ли не бегом, испуганно оглядываясь. Я бы плюнул ему вслед… да кто ж из морского люда на палубу корабля плюнет? Альбатрос улетел. Я еще раз помянул купца недобрым словцом. Болтаться без дела на борту мне было в новинку; на берегу — да… — на берегу моряк отдыхает, а на посудине ему завсегда дело найдется. У меня мелькнула мысль пройтись по палубе, осмотреться на галере, но, вспомнив фризруга, я ее с досадой отбросил.

От делать нечего я стал смотреть на зеленую морскую волну. Весла не мешали — убраны были: дул попутный ветер, и галера резво резала море. Смотреть, как волна тычется зеленым, прозрачным лбом в крашенные доски обшивки, мне никогда не прискучивало: красивые они, волны морские, и разные, одна с другой не схожие. Иные, знаю, так посмотрят и в сон их начинает клонить, а мне хоть бы что — часами могу.

Так я и простоял, пока на палубе не затрезвонили. Но не в корабельный колокол, каким часы отмеряют, а в треугольник из металла на железо похожего, но не железа: железо, оно звенит не так. Высокий, с дребезжанием звон был, похоже, слышен во всех укромных уголках. Я уже знал, что трезвон этот означает. Сейчас на палубу должны вынести котлы со жратвой для команды. Мне Светлогор объяснил, а сам я не видел. Сам я ел в каюте, мне туда приносили. И жратва у меня была не из общего котла — я был в этом уверен: если на этой посудине кормят так, как меня потчуют, то на ней у простого матроса должны быть штаны аксамитовые, жемчугами обшитые.