Лев Яшин - Галедин Владимир Игоревич - Страница 3

…Ползимы через степь таскали станки и устанавливали их под открытым небом. Потом строили завод. Разумеется, посильное участие принимали все — и дети в том числе. Жили голодно. Кормить, как говорится, никто не обещал. Посему Лёва с отцом ездили в ближайшую деревню (20 километров) и меняли там отобранные Александрой Петровной вроде как ненужные вещи на картошку, брюкву, муку, овсянку, которые привозили домой на санках.

К концу зимы завод пустили. Лев Иванович вспоминает тонкую и прямую как струна тропинку в снегу, ведущую от ими же выстроенных бараков на завод, ими же построенный. По ней и шли, экономя силы перед воистину каторжной работой.

А весной 43-го четверо молодых ребят из цеха Ивана Петровича ушли на фронт. Заменить их в степи под Ульяновском было некем. И отец взял сына на завод учеником слесаря.

Так, в 13 лет начался трудовой путь Льва Яшина. Мать подшила ему отцовскую спецовку, и вот они уже вместе встают в шесть утра и по той тоненькой тропке идут к светящимся заводским огням.

Сегодня по закону подросток может работать четыре часа. Потом, до совершеннолетия, не более шести.

Тринадцатилетний Лёва начал трудиться сразу же наравне со взрослыми. Бывало, и в две смены. А бывало и так: «Жизнь на заводе учила ежедневно и ежечасно. Однажды нашему участку дали особо срочное задание. Кончилась смена. Отстояли другую, а партия деталей, необходимых для выпуска остро необходимых фронту изделий, всё еще не была готова. Слипались глаза. Усталость валила людей с ног.

— Что будем делать? — спросил один из моих товарищей начальника участка Ивана Васильевича Попова. — Может, поспим хоть часок?

— Какой там сон? — раздалось в ответ. — Разве на передовой солдаты спят, когда идет наступление? Раз нужно для фронта — сделаем, а уж потом отдыхать пойдем.

И в самом деле, пока не завершили задание, никто не ушел со своего места».

Как повлияли годы запредельного военного труда на организм Льва Ивановича? Этого мы никогда не узнаем. Одно известно достоверно: курить он начал с тринадцати лет как раз в цеху под Ульяновском. И курил всю жизнь очень много, даже будучи вратарем сборной. И перед матчами — тоже.

Пора упомянуть еще одного человека, которого наряду с отцом Яшин почитал всю жизнь.

Это механик, мастер цеха, Михаил Ильич Овсянкин. Чтобы понять роль наставника в жизни учеников военного времени, надо представить себе цех 500-го завода образца 1943 года. Итак, примерно 100 рабочих, из них лишь трое-четверо являются специалистами. Остальные — мелкотня, заменившая ушедших на фронт.

Дети, которые постоянно хотят есть и почти сразу устают. Кроме того, тот же Яшин, будучи сыном отменного профессионала, своими руками соорудить, безусловно, что-то мог, но в ФЗУ (фабрично-заводском училище) не обучался и специальными навыками не обладал. «А план — самый что ни на есть взрослый. И спрашивали за него по всей строгости», — напоминает Яшин. Спрашивали, понятно, прежде всего с Овсянкина. Ныне почти любой тренер причину неудач объяснит слабым составом. Михаил же Ильич во время, заметим, не спортивной, а самой настоящей войны всё принимал на себя. Ребят не ругал, наоборот, защищал от нападок и грубости. И учил, не жалея сил и времени. Во многом благодаря Овсянкину Лёва еще под Ульяновском стал слесарем 3-го разряда, добыв для семьи еще одну рабочую карточку. А доброта, выдержка, мужество Михаила Ильича для Льва Ивановича останутся примером навсегда. И проявятся спустя годы, когда он сам станет ветераном и наставником.

Уже после получения Львом 3-го разряда на завод поступила и мать, Александра Петровна. Боре исполнилось четыре года, и его можно было оставить одного. Что ж, у той эпохи существовало свое понимание возможности и необходимости.

Тот факт, что уже трое Яшиных оказались на заводе, тем не менее и тогда вызвал интерес у местной прессы. Заводская многотиражка выдала статью «Рабочая династия». И хотя всех троих в ней, естественно, хвалили и ставили в пример, Иван Петрович рассердился: «Чего шуметь зря. Ничего особенного: живем как все».

Маленькое отступление. Историк футбола А. М. Соскин в своей книге «Лев Яшин. За кулисами славы» (обращаться к которой в силу ее энциклопедичности я буду довольно часто) привел слова Льва Ивановича, произнесенные годы спустя в ответ на чьи-то дифирамбы в его адрес: «Чего шумят. Делаю свое дело». Точь-в-точь, как когда-то отец, не правда ли? Все-таки духовная их связь удивительна.

А война меж тем покатилась на запад. В начале 1944 года завод вернули в Москву. И вот уже семья встречается с многочисленными родственниками во дворе на Миллионной. А четырнадцатилетний Лев никак не мог налюбоваться Москвой. Никогда — ни до, ни после — он не любил так свой город. Ему хотелось обнять и старые домишки, и чудом уцелевшие ларьки, и сараи, с которых так здорово прыгалось в той, прошлой жизни, и трамвайные пути, что заворачивали (и заворачивают до сих пор) характерным полукругом. Вряд ли под Ульяновском он забыл и старый Богородский храм, что стоит и поныне, да писать об этом в 1970–1980-е получалось как-то не с руки.

Однако радость радостью, а до конца войны было очень далеко. Завод вернулся в Тушино, а режим дня работников отнюдь не стал проще. Вставать приходилось на полчаса раньше, нежели в эвакуации, так как маршрут Сокольники — Тушино равнялся чуть ли не поездке в другой город. Полтора часа в один конец! Возвращались домой в полной темноте. Ну и, конечно, опять езда на буфере трамвая. На этот раз не из баловства, а из экономии.

Великую Победу Лев мог отмечать наравне с любым фронтовиком. Свою первую медаль «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941–1945 годов» шестнадцатилетний Яшин более чем заслужил. Позднее у него будет орден Ленина в 1960 году — за победу в Кубке Европы, два ордена Трудового Красного Знамени (1957, 1971), Олимпийский орден МОК (1985), «Золотой орден за заслуги» ФИФА (1988). А незадолго до ухода из жизни в 1990-м он станет Героем Социалистического Труда с вручением еще одного ордена Ленина. Всё по заслугам. Но ту медаль 45-го года Лев Иванович будет ценить превыше всего и исключительно ею гордиться.

А. М. Соскин рассказывает, что когда Лёве вручали медаль, то объявили: «Лучшему слесарю». А кто-то возьми да крикни: «И футболисту!»

Пора, стало быть, переходить к футбольным делам.

В наше время вратарем, по крайней мере футбольным, Яшин бы не стал. По ряду причин.

Прежде всего, любого игрока раньше отслеживали через массу, скажем так, непрофессиональных состязаний. Тех самых, что «улица — на улицу», «двор — на двор». В футбольном смысле, естественно. Анатолий Акимов, о ком речь впереди, тоже не сразу попал в сборную переулка. Конкуренция.

Яшин стал заниматься игрой с мячом в сентябре 1944 года. Однако родной завод уже имел как минимум две взрослые команды для участия в первенстве Тушина, а затем и в чемпионате Московской области. Плюс молодежный коллектив, который худой, долговязый парень собою, как позже выяснилось, и прославил.

Но заводская молодежка не родилась бы, не случись такой человек, как Владимир Чечеров.

В своих воспоминаниях Яшин ставит его необычайно высоко — рядом с Михаилом Ильичом Овсянкиным из так называемого ульяновского детства.

«Бессребреник»… А как еще назвать 25-летнего мужчину, у которого, понятное дело, присутствовала личная жизнь и который после смены на оборонном предприятии ежедневно (!) оставался возиться с глазастыми, мосластыми, костлявыми, неуклюжими (а где других найдешь?), но, по совести, славными пацанами.

К тому же каждое воскресенье — игра. А это значит трястись черт-те куда даже по сегодняшним временам. Они же из Тушина. В конце 40-х — почти Москва. Добираться же приходилось в Шатуру, Наро-Фоминск, Ногинск, Кимры и т. д. — велико Подмосковье. Выходит, в воскресенье поначалу — туда, потом — матч, и, тем же манером, обратно.

Чечеров, кроме всего прочего, — даже не футболист. Мастер спорта по настольному теннису. На войне ранили в руку — пришлось переквалифицироваться в футбольные наставники. Когда он обходил строй одетых незнамо во что (спецовки, куртки, лыжные штаны, ситцевые шаровары) ребят, обратил внимание на парня, выделявшегося ростом. «Будешь вратарем», — приговорил Яшина. Тот хотел возразить. Мол, привычнее действовать в поле, во дворе много забивал, — но оробел, промолчал. Потому как могут и вообще отправить восвояси: желающих заниматься у Чечерова предостаточно.