Приключения в лесу - Хайтов Николай - Страница 2

• Предыдущая
• 2/38
• Следующая

— А ты, Стелуд, — обратился Калота ко второму стражнику, — садись на коня и скачи к пещере. Взгляни, правда ли срублено Священное дерево. Осмотри всё вокруг. Стрел с собой прихвати побольше. Скачи!

Боярин ещё и договорить не успел, а стражник уже вскочил на своего горячего коня и помчался во весь опор. Толпа расступилась, давая дорогу боярским советникам. Старейшины низко поклонились Калоте и, положив руки на тяжёлые свои посохи, застыли в ожидании, о чём его милость соизволит спросить их. Старейшины в отличие от крестьян носили штаны из выделанной кожи, украшенные чёрными и зелёными ремешками.

— Старейшины, срублено Священное дерево! — торжественно провозгласил боярин. — Я позвал вас для того, чтобы узнать, ведомо ли вам, что теперь будет.

Старейшины только молчали да переглядывались. Кто чесал в затылке, кто покашливал в ладошку, пока наконец самый младший из них и самый толстый, по имени Гузка, не ударил посохом о землю и произнёс:

— Мне говорено было так — берегите Священное дерево, не то быть беде! Вот что ведомо мне, Гузке.

— Беде-то беде, но какой? — От страха боярин дрожал как в лихорадке.

— Того я не знаю, — ответил Гузка. — Помню, когда я мальчишкой был, под Священным деревом совершались жертвоприношения, но отчего, почему, мы не спрашивали. Голова была занята другим: как отыскать дупло, где живут дикие пчёлы. Зальём дупло водой и лакомимся всласть мёдом. Это ведь только нынешние дети ждут, пока им кусок в рот положат…

— А что скажешь ты, Кутура? — повернулся Калота к старику с самой длинной и самой белой бородой.

— Я знаю, — отвечал тот, поглаживая бороду, — что, когда заходила речь о Священном дереве, наши деды сплёвывали и шептали: «Тьфу, тьфу, отведи беду!» — но спросить, о какой беде речь, у меня и в мыслях не было!

— Э-э, выходит, вы не больше моего знаете! — засмеялся Козёл. — А ведь меня не величают «старейшиной», нет у меня ни булавы, ни плаща на меху и не выдают мне из боярских закромов каждый месяц по три меры зерна только за то, что отрастил длинную бороду.

— А ну, тихо там, не то прикажу вырвать язык! — гневно прикрикнул Калота. — Кто ещё из старейшин будет говорить? Ты, дед Варадин?

— Какой я дед? — обиделся приземистый, кругленький Варадин. — Мне ещё и ста лет не стукнуло. А насчёт вопроса твоего, так ты меня, боярин, спрашивай про снадобья разные и травы. Коли надо стрелу из раны вынуть, вывих вправить или грыжу — зови меня, а когда про деревья речь, тут деда Панакуди спрашивать надо. Он глазом не моргнув живого ужа вокруг шеи обёртывает.

— Привести немедля! — распорядился Калота, и так как ему показалось, что мужики недостаточно резво кинулись исполнять его приказ, проревел им вслед: — Вы что еле ноги передвигаете, лодыри проклятые? Вам бы только жрать да пить, а когда ваш боярин…

Он замер на полуслове, заслышав громкий топот лошадиных копыт… Прискакал Стелуд.

— Был я у пещеры, твоя милость, — сказал он, спешиваясь. — Дерево и вправду срублено, а паренька нигде не видать. Поискал я в лесу — ни следа. Только возле дерева подобрал я вот это…

— Ну-ка, Гузка, погляди, что там такое, — велел Калота.

— Похоже, чешуя… — сказал тот, взяв у Стелуда его находку и оглядев её со всех сторон. — Ну да, вроде рыбья чешуя, — добавил он, — только рыбина, должно быть, преогромная.

— Какая ещё чешуя! — нетерпеливо вмешался Кутура. — Больше на щит похоже… Тоже твёрдое, большое… Дай-ка мне, Бранко, меч, я испробую.

Пока Бранко соображал, чего от него хотят, Кутура выхватил меч из ножен и, размахнувшись, ударил по тому странному предмету, который стражник нашёл в лесу. Предмет оказался таким твёрдым, что меч отскочил.

— Вот это да! Чудо, а не щит! — объявил Кутура.

— Никакой это не щит, — возразил ему Варадин.

— Дед Панакуди идёт! — раздался чей-то голос. — Дайте дорогу! Дорогу деду Панакуди!

Крестьяне расступились, и перед боярином предстал Панакуди — маленький старичок, такой сухонький, будто его нарочно подсушили, в длинной, до пят, холщовой рубахе, подпоясанной мочалой. Он не поклонился боярину, только кивнул головой. Калота нахмурился.

— Давно, старик, живёшь на свете? — спросил он, впиваясь в старика налитыми кровью глазками.

— Лете? — Панакуди притворился, будто не расслышал, и приставил к уху ладонь.

— На свете! — закричал Калота. — Сколько лет живёшь на свете?

— Да кто их считал… Годков сто — сто шестьдесят, должно, будет… — ответил Панакуди.

— Тогда скажи нам, что это такое? — Боярин мигнул Бранко, и тот поднёс к лицу старика загадочную находку, которую Гузка принял за рыбью чешую, а Кутура — за щит.

Панакуди повертел её в руках, оглядел со всех сторон, постучал по ней ногтем большого пальца и вернул стражнику.

— Драконова чешуя это, вот что! — уверенно сказал он. — У меня дома такая же.

У Калоты даже глаза на лоб полезли.

— Драконова?

— Она самая, — подтвердил Панакуди. — Дед деда моего отца…

— Где же он живёт, дракон этот? — прервал его боярин.

— В пещере… Спит там с незапамятных времён, — ответил Панакуди. — Наши деды-прадеды ходили на него войной, и всегда он одерживал верх, пока не сыскалась умная голова — кто-то взял да посадил у входа в ту пещеру дерево, то самое, Священное. От его листьев дух идёт — какой, про то никто не знает, известно только, что усыпляет он, вот дракон и заснул. И с тех пор спит то ли двести лет, то ли триста…

— А что будет, если срубить Священное дерево? — спросил Козёл.

Старика даже оторопь взяла.

— Нипочём его рубить нельзя! — сказал он. — Ещё чего не хватало!

— Да срублено оно уже, срублено! — проговорил Двухбородый. — Два молодых дурня повалили его!

— Ну, тогда беда! Беда неминучая! — Старик от волнения даже как-то распрямился. — Я-то отжил своё, а вот вы, молодые, берегитесь!

— Худо нам будет, люди добрые! — раздался среди общего молчания сиплый голос Козла.

Толпа загудела, зажужжала, точно потревоженный пчелиный рой.

Старейшины в испуге переглянулись. Калота схватился за меч и заорал:

— Молчать, остолопы! Какой ещё дракон? Ты сам-то видел его? — обернулся он к Панакуди.

— Нет! — отвечал тот, смело глядя на боярина. — Сам я не видал, но слыхал от…

— Слыхать или видать — большая разница! Известно тебе это, чучело ты гороховое? — завопил Калота.

Но его прервал громкий, отчаянный крик:

— Боярин! Боярин Калота-а-а!

Послышался топот ног, и вскоре на дороге, со стороны реки, показался высокий, плотный человек в островерхой шапке, с палкой в руке. Весь в поту и пыли.

— Я купец, твоя милость! Торгую зерном! — выкрикнул человек, подбежав ближе. Он перевёл дух и продолжал: — Были у меня верблюд и осёл. Везли поклажу. Вдруг, откуда ни возьмись, со свистом да воем что-то пронеслось над нами. Оглянулся я — ни верблюда моего, ни осла… Один недоуздок в руках остался. Вот, глядите!.. Весь товар погиб, скотина погибла…

— Может, это ураган был? — предположил Гузка.

— Ураган, не иначе, — подтвердил Калота. — Сильный ураган — он может…

Калота не успел объяснить, что может и чего не может ураган. На дороге показался ещё один человек. Он бежал в туче пыли, за спиной у него развевался плащ, в руке он держал длинный пастуший посох.

— А ты кто будешь? — спросил боярин, вглядываясь в него.

— Пастух я, твоя милость, Гаки меня звать, — ответил тот. — С вестью я к тебе: в пещере дракон!

Все заметили, как побелел боярин Калота, как задрожала на рукояти меча его рука, когда он в третий раз услыхал слово «дракон».

— Ты с-с-сам в-в-видел? — спросил он, заикаясь.

— Собственными глазами! Сглотнул пять или десять овец разом — толком не знаю, не поспел сосчитать. А потом уполз в пещеру. Хвост у него огромный, так и сверкает, переливается… Вот что я видел… И ещё слыхал, как он ревёт.

— Может, и это ураган был? — поддел Панакуди боярина. Но тому было не до шуток. Он словно окаменел. Стоял и гадал, что предпринять.

• Предыдущая
• 2/38
• Следующая