Алтарь - Прозоров Александр Дмитриевич - Страница 37
- Предыдущая
- 37/73
- Следующая
— Наговорила ужасов — и бросаешь?
— А ты, что, не поняла? — криво усмехнулась гостья. — Он ведь только что меня убить обещал. Тебя не тронет, ты случайный донор. А меня может. Я тебе больше скажу, подруга: он через четыре часа кого-то точно убьет. Я сразу почувствовала, когда он про четыре часа, семь минут и двадцать секунд заговорил. Это чья-то точка. А мне сегодня умирать нельзя. У меня завтра встреча в Смольном с мэром и самолет в восемь вечера. Билет пропадет. Ты уж извини…
Спустя две минуты Пустынник увидел, как Танина подруга выскочила из парадной и быстрым шагом направилась к зеленой «Волге», за рулем которой читал книгу водитель в костюме и темном галстуке. Маг поднял глаза к небу. Скоро три. Плюс дорога через весь город. Зёва в половину пятого придет в ресторан «Пара». Во всяком случае, энергетический след прослеживается четко — он туда в это время каждый день приходит и ужинает чуть не до полуночи. Если вечер посвятить Эрмитажу — с уголовником нужно покончить до пяти.
«Волга» выплюнула дымный след, выкатилась на проезжую часть и стремительно помчалась по улице. Пустынник, тяжело вздохнув, опустил рукоять меча обратно на пол и вышел из машины. Хотя за такую дичь, каковой была эта странная Валентина, Изекиль наверняка отсыпал бы хорошие премиальные, но времени на погоню и уничтожение ведьмы просто не оставалось. Придется отложить на потом.
Он с силой захлопнул дверцу, вошел в парадную и побежал вверх по лестнице.
Дверь в квартиру была не закрыта. Пустынник на всякий случай постучал, вошел внутрь, заглянул на кухню, потом в комнату. Таня сидела перед зеркалом все в том же вечернем платье и вяло, с явной неохотой, словно русалка в полнолуние, расчесывала волосы.
— Ты сегодня красива, как никогда, — улыбнулся маг. — Хорошо, что ты одета. Давай заедем на часик в ресторан, посидим, перекусим, а потом рванем в музей?
Таня промолчала. Пустынник шагнул к ней — и вдруг ощутил неприятное жжение в теле, быстро переходящее в тошноту. Он отступил, пригляделся к женщине внимательнее. Так и есть — у нее на шее появился небольшой крестик, лежащий поверх платья и ожерелья.
— Таня, милая, что с тобой? Подруга наговорила тебе неприятностей? Забудь, моя хорошая. Поехали. Только… Только сними, пожалуйста, этот крестик. Он совсем не смотрится вместе с костюмом от Монтана.
Женщина продолжала расчесывать локоны.
— Ну, Танечка, — взмолился Пустынник, — милая моя, любимая! Я машину внизу открытую оставил. Не грусти, единственная моя. Я тебя очень люблю.
— Любишь? — медленно повернула она голову.
— Конечно, — встревожился колдун. — Ты — моя жизнь, любимая. Я никогда и нигде не встречал похожей на тебя, я искал тебя всю жизнь. Неужели ты мне не веришь?
— Верю… — Таня отвернулась к зеркалу и снова провела щеткой по волосам. — Верю…
В ушах ее по-прежнему звучал голос подруги: «Он останется рядом, только пока ты будешь счастлива». Только пока счастлива — и ни днем больше.
— А если я буду счастлива всегда? — вдруг еле слышно спросила себя она. — Тогда, что, он будет со мной вечно? Почему я не должна быть счастлива всегда? Почему я просто не должна быть счастлива? День, час, минуту — что плохого, чтобы побыть счастливой? Чего в этом стыдного? Просто немного счастья…
— Таня, — вздохнул Пустынник. — Если ты не хочешь, мы можем остаться. Или я могу поехать один. Или, если ты так хочешь, я могу уйти. Только ты скажи, чего ты хочешь. И будет именно так.
— Я хочу… — Таня отложила щетку, собрала волосы назад. — Я хочу… — Она скрепила прическу двумя заколками. — Я хочу… — Женщина придирчиво посмотрела на свое отражение, поправила ожерелье. — Я хочу… — Она прикусила губу, все еще колеблясь. — Я хочу… — Руки поднялись к шее, пальцы нащупали тонкую цепочку, сняли через голову. Таня осторожно опустила крестик в шкатулку, закрыла ее и поднялась с пуфика:
— Я хочу, чтобы ты остался со мной.
Она пошла вперед, цокая шпильками туфель по прочному паркету — но чувствовала себя так, словно падает в пропасть, все быстрее и быстрее — пока в черной бездонной глубине ее не подхватили сильные мужские руки.
Город пах смолой, пах свежесрубленным деревом, пах влагой, свежестью, новизной. Он был белым и чистым, как первый снег — белые стены, заборы, дранка на крышах, белые опилки, стружка, щепа, что покрывали толстым слоем едва ли не каждый уголок. Казалось, люди давно должны были извести под корень все окрестные леса, превратить их в голую пустошь — и упасть от усталости. Однако на удалении двух полетов стрелы по-прежнему тянулись к небу коричневые струны сосновых стволов, покачивались на ветру светло-зеленые вершины. Продолжали тут и там стучать топоры, трещали падающие деревья, плыли по мутной воде величественной реки обрезки и стружка. Пока не пришли холода, не зарядили осенние дожди, люди торопились снарядить лодки да омочить весла, разведывая на них ближние протоки и плесы бескрайнего озера, поставить ловушки: верши, углы, загоны. Чем быстрее они управятся с этим делом, чем раньше ляжет в холодные погреба первая копченая и соленая рыба — тем больше шансов провести зиму в сытости и веселье, а не пожирая, словно зайцы, ивовую кору или выкапывая из-под снега лебеду полугнилую.
— Еще маленько, и слезут рода мои с княжеского кошта, — негромко отметил Словен, поднимая глаза к небу. — Сами станут добычу носить, дань в казну мою выделять. Токмо бы погода не подкачала…
Пожалуй, в обычный год такая сушь показалась бы людям карой богов. Обычно без дождей хлеба опадают, не успевая заколоситься, репа и свекла роняют ботву и вместо сочных толстых корнеплодов отращивают сморщенных уродцев, что даже волам в кормушку кидать стыдно. Но этим летом новоселы посеяться все едино не успели, а собирать ягоды да бортничать по лесам в сухую погоду куда легче. И болота перестают неосторожных путников засасывать, и лихоманка не пристает, коли одежда сухая. Грибов, правда, почти нет, но то осенью еще отобьется. Перед заморозками без дождей никогда не обходится.
В общем, наполнялись потихоньку бадьи пахучим лесным медом, проваривались с ним ягоды, превращаясь в целебное лакомство. Появилась первая рыбка, что пока еще сразу уходила в угли — люду на пропитание. Мелкий лес отправлялся на дрова, что высокими поленницами укладывались сразу за тыном; у озера на заливных лугах селяне косили траву, которая быстро обращалась в ломкое шелестящее сено — дабы скотина тоже в снегу ради жалких травинок не рылась. Леса окрест кишели дичью — что ни день охотники доставляли мешки сушеного мяса, копченые ребра, а то и целые тушки оленей, кабанчиков и жирных ушастых зайцев. Князь понимал, что такое изобилие долго не продлится — но в новом году округ города будут запаханы поля, посажены овес, рожь, пшеница, репа, морковь и многое другое, что не даст людям пропасть, даже если они ни разу за лето в чащобу не выберутся.
В общем, город вырос и закрепился, и теперь его так просто невзгодами не унесет. Нет более князю нужды самолично топором махать. Он может спокойно стоять в чистой рубахе, расшитой пурпурными нитями по вороту и вдоль подола, в начищенных и натертых дегтем юфтовых сапогах, заложив большие пальцы под ремень, удерживающий на боку тяжелый меч, и созерцать деяние рук своих.
— А серебро я с собой тащил зря, — отметил князь Словен. — Некому тут его предлагать, и купить на него нечего. Только на свои руки надеяться и стоит. Ну да ладно. Коли казна полна, то и душа спокойна. Завсегда можно к братьям за припасами, али еще за чем торговых людей послать. А можно и детям на будущее оставить. А ну пригодится?
Он полной грудью втянул свежий воздух и тряхнул головой:
— Хорошо!
— Может, и хорошо, княже, — услышал он тихий голос. — Да только не по воле твоей. Коли желаешь добра народу своему, то милость высших сил заслужить надобно.
- Предыдущая
- 37/73
- Следующая
