В огне аргентинского танго - Алюшина Татьяна Александровна - Страница 37

• Предыдущая
• 37/54
• Следующая

Они с Лизой расположились за столом, уже накрытым к чаю.

– И ты решил их у себя оставить? – завороженная историей, продолжала расспрашивать Лиза.

– Кого? – усмехнулся он.

– Всех! – рассмеялась она.

– А куда ж я от них денусь? – наигранно тяжело вздохнул Протасов.

– А что, бывшие хозяева не потребовали добро назад?

– Когда я им дозвонился и объяснил, во сколько им обойдется тот «сюрприз», что они мне оставили, если ими займутся мои адвокаты, они быстренько, через два дня уже, прислали мне все документы на лошадей и дарственные на них. Так я и стал владельцем кобылы и коня. Знаешь, пока Малыш еще мог стоять и двигаться, он все пытался помочь Зорьке и разбить перегородку копытами. А когда только-только встал на ноги, то сразу к ней потянулся, просился, ну, мы его к ней пустили, а он ее гладит головой, подбадривает, и все бок свой подставляет, чтобы оперлась, и ей легче стоять было, а у самого ноги от слабости подкашиваются.

Он замолчал, а Лиза, пораженная этим рассказом, смотрела на него и думала: значит, не совсем он от всего мира отгородился, как казалось Кириллу и всем остальным, спасался тут душой, отогревался вот такими моментами, людьми этими удивительными.

– А что сейчас эти лошади делают, какое-то занятие у них есть? – спросила она.

– А то как же, – кивнул Глеб, доливая себе из чайника чаю в чашку. – Малыш возит телегу, а зимой сани и до села, и дальше бывает, и по хозяйским делам. Зимой тут частенько только на санях и можно проехать. И селянам даем напрокат, если им понадобится, и Зорька, бывает, гужевым транспортом работает. Правда, она эстетка, предпочитает детишек местных катать да по полям и лугам выгуливаться.

– А Витяй не пьет?

– Нет. Категорически. И не курит. Говорит, что Зорька с Малышом ему жизнь вернули, и мечтает о жеребенке. Но ветеринар нас отговаривает скрещивать Малыша и Зорьку, это испортит ее породу навсегда. Но порода – это последнее, что нас тут всех волнует, – и другим, деловым тоном спросил: – Ну что, закончим экскурсию осмотром дома?

– С удовольствием! – выказала готовность Лиза.

Дом удивил ее еще больше, хотя ей казалось, что больше уже некуда. Талант Протасова не мог просто исчезнуть и требовал постоянной реализации, в результате чего этот дом, да и все его хозяйство, стали абсолютно автономными и практически экологически чистыми.

Электроэнергию производили солнечные батареи, которыми густо были увешаны все крыши, и еще несколько блоков панелей стояли на высоких столбах. Имелся какой-то там загогулистый механизм переработки отходов жизнедеятельности людей и животных, дававший на выходе, во-первых, большое количество тепла, во-вторых, газ, а в-третьих, удобрение для теплиц, сада и огорода.

Вода на хуторе добывалась из скважины и проходила специальную обработку, в результате чего Протасов получал так называемую «живую воду» для пищи и просто структурированную чистую воду для технических нужд. Теплица пристроена к дому в виде застекленного зимнего сада, и тоже не простая, а какая-то сильно модернизированная: гидропоника всякая, какой-то замкнутый цикл чего-то, понятный только Протасову и таким же инженерам, но свежую зелень и кое-какие овощи они выращивали круглый год, даже лимоны свои выращивали и много еще чего.

По настоянию Веры завели несколько курочек, пару петухов, гусей-уток. Еще прибилась к их «ковчегу» дикая драная кошка, неизвестно откуда пришедшая, назвали ее Лишайка из-за проплешин на боках от выдранных в боях за жизнь клоков шерсти, обосновавшаяся в конюшне, – вот и вся живность.

В саду росли яблони, груши, сливы, летом в огороде выращивали все овощи и ягоды, этим Вера руководила и занималась. Урожаи получали большие. Так что хватало и их с Колей семье, и родным Глеба в Москву отправляли. Выращивали бобовые разные понемногу, овес для лошадей, а пшеницу и рожь покупали в агрофирме. Протасов соорудил мельничку небольшую, сами делали муку и пекли хлеб, настоящий, на закваске, по старинным рецептам проращивая, а потом высушивая зерна.

Одним словом – случись апокалипсис, на этом островке всегда будет вода, еда, тепло и электричество.

Понятное дело, имела эта «автономная лодка» контакты с ближним и дальним миром. Раз в неделю та самая тетка, у которой когда-то Витяй спер полмешка овса и звали которую Степановна, приезжала из села с племянницей на древнем тарахтящем мотоцикле с коляской, и они помогали Верочке навести порядок в доме.

А главный инженер агрофирмы, в которую теперь входило село, прознав, кто Протасов по специальности и кем раньше работал, призывал его на помощь, когда что-то с оборудованием или механизмами не ладилось. С особым уважением и всегда приезжая лично, чтобы пригласить. Глеб не отказывался, но и большой радости не выказывал. Ну а дальний мир, московский – друзья и родители Глеба, – приезжал сам.

«Экскурсию» они закончили в просторной комнате мансарды на третьем этаже, где из большого окна открывалась потрясающей красоты и широты панорама. Слава богу, этого помещения не коснулось поднадоевшее уже средневековье, и Глеб сделал из нее нечто вроде места для созерцания и расслабления: низкая восточного типа лежанка с кучей разнокалиберных подушек, два кресла-подушки у окна. А в другой половине комнаты находились книжные стеллажи под потолок, пара кресел, небольшой круглый столик, кушетка и телевизор на стене.

Они почему-то оба долго молчали, смотрели в окно на поля и леса до горизонта. Лиза была потрясена всем, что увидела, и всем, что рассказал ей Глеб, и переживала странное ощущение: восхищение этим мужчиной, силой его таланта, и какую-то тяжелую грусть оттого, что он отрекается сам от себя.

А Протасов переживал удивление, близкое к потрясению, от понимания, что рассказал ей так много про себя и так много открыл того, что и в прошлой жизни, до смерти дочери, никому не открывал, и испытывал от этого некое опустошение и какой-то душевный дискомфорт.

И эти их мысли, переживания, непонятно каким вдруг образом создали некую взаимную неуютность и скованность, которые все ширились невидимым пузырем, почти осязаемо разъединяя их.

И Лиза, оторвавшись от созерцания пейзажа за окном, повернулась и посмотрела на Протасова, а он посмотрел на нее – и все изменилось в один момент!

Они одновременно шагнули навстречу друг другу, и Глеб подхватил ее в объятия, оторвав от пола, а она обвила его руками и ногами, и, замерев на секунду, близко-близко заглянув друг другу в глаза, они соединили губы в поцелуе, в котором растопились и испарились все сложные и надуманные переживания и барьеры между ними.

И вот они уже упали на эту прекрасную восточную лежанку, и уже летит в стороны одежда, и они торопятся и что-то шепчут непонятное друг другу, и улетают куда-то в свой мир, соединившись телами. И в самый последний момент, достигнув вершины, Лиза вдруг почувствовала нечто совершенно необыкновенное, чудо какое-то запредельное… Она распахнула глаза, смотрела на склоненное над ней лицо Глеба, достигшего и своей вершины, и вдруг, словно в какой-то дымке, всего на несколько мгновений, ей показалось, что она видит прозрачный золотистый столб света, протекающий между ними и поднимающийся дальше, в пространство…

Чувства, ощущения и эмоции, которые Лиза переживала в этот момент, невозможно было бы описать и выразить никакими словами, она переживала не просто оргазм, это было… это было…

И вдруг она совершенно отчетливо и ясно поняла, что только что в ней зародилась новая жизнь.

– Ты это видел? Чувствовал? – шепотом спросила она у Глеба через несколько минут.

– Такого не чувствовал никогда, – прошептал он глухо где-то у нее над головой, не делая ни одной попытки пошевелиться.

– Ты видел это?

– Что? – спросил он, и по голосу было слышно, что улыбнулся. – Звезды перед глазами? Точно видел.

Лиза не стала больше расспрашивать, она испытывала такие странные удивительные чувства и огромное смятение.

– Пошли обедать, – не двигаясь, предложил Протасов. – Вера нас наверняка заждалась. Да и карпы остынут.

• Предыдущая
• 37/54
• Следующая