Дом странных детей - Риггз Ренсом - Страница 41

• Предыдущая
• 41/66
• Следующая

— Прости! Прости! — повторял я. — Я никогда ничего подобного не делал.

— В самом деле? Ну конечно, ты, наверное, был слишком занят, подглядывая в окна за женщинами!

Она возвышалась надо мной, дрожа от гнева, пока я пытался запихнуть письма обратно в коробку.

— Они были разложены в определенном порядке! Дай сюда! Ты сейчас окончательно все испортишь!

Она села рядом и, оттолкнув меня, высыпала содержимое коробки на пол. Я безмолвно наблюдал за тем, как она со скоростью почтальона сортирует письма и складывает их в стопки.

Несколько успокоившись, она обернулась ко мне.

— Так, значит, ты хотел узнать о моих отношениях с Эйбом? Но ты мог просто спросить.

— Я считал, что это не мое дело.

— А вот теперь это довольно спорный вопрос, ты не находишь?

— Пожалуй.

— Итак? Что ты хотел узнать?

Я задумался, не зная, с чего начать.

— Всего лишь… что произошло?

— Отлично. Значит, приятную часть мы пропускаем и сразу переходим к концу истории. На самом деле все очень просто. Он ушел. Он говорил, что любит меня и когда-нибудь обязательно вернется. Но так и не вернулся.

— Но ведь ему пришлось уйти, разве не так? На войну?

— Пришлось? Не знаю. Он сказал, что никогда не простит себе, если отсидится в безопасности, пока его соотечественников травят и убивают. Он заявил, что это его долг. Видимо, долг был для него важнее, чем я. Как бы то ни было, я ждала. Я ждала и переживала за него, пока шла эта чертова война, и жутко боялась получить похоронку. Потом война кончилась, но он сказал, что никак не может вернуться. Сказал, что спятит здесь, что в армии научился за себя постоять и ему больше не нужна такая нянька, как Птица. Он написал, что едет в Америку, где будет наш дом, и что скоро он позовет меня к себе. И я снова его ждала. Я ждала так долго, что если бы поехала к нему, мне было бы уже лет сорок, если не больше. Но однажды он кого-то себе нашел. И это был, как говорится, конец.

— Прости. Я ничего не знал.

— Это старая история. Я уже успела успокоиться.

— Ты винишь его в том, что застряла здесь.

Эмма резко обернулась ко мне.

— Кто говорит, что я здесь застряла?

Потом она вздохнула.

— Я его не виню. Просто очень по нему скучаю.

— До сих пор?

— Да, до сих пор. Я каждый день о нем думаю. Ну вот и все. — Она закончила сортировать письма и со вздохом захлопнула крышку. — Вся история моей любви уместилась в пыльной коробке.

Она снова глубоко вздохнула, закрыла глаза и ущипнула себя за переносицу. На мгновение мне показалось, что сквозь юные черты Эммы я вижу очень старую женщину. Мой дедушка разбил ее бедное горячее сердце, и эта рана до сих пор не зажила. Прошло столько лет, а она все еще больна.

Мне хотелось обнять ее за плечи, но что-то меня останавливало. И я молча смотрел на эту красивую, веселую и очень интересную девушку, которая — о чудо из чудес! — испытывала ко мне симпатию. Но теперь я понял, что нравлюсь ей вовсе не я. Она была безнадежно влюблена в другого, а я только иллюзорно заменил ей своего деда. Эта мысль кого угодно могла заставить призадуматься, как бы сильно ни нравилась ему девчонка. Среди моих знакомых были парни, которые ни за что не стали бы встречаться с бывшей подружкой своего друга. Так что же говорить о романтических отношениях с девушкой своего деда?!

Вдруг я ощутил, что пальцы Эммы легли мне на руку. Потом ее голова опустилась на мое плечо, и я почувствовал, как ее подбородок медленно тянется к моему лицу. «Поцелуй меня!» — говорили все эти движения. Я понимал, что мгновение спустя лицо Эммы окажется на одном уровне с моим, и мне придется либо слиться с ней в поцелуе, либо отстраниться, тем самым серьезно ее обидев. А ведь я уже и без того ее оскорбил. И дело было вовсе не в том, что я не хотел ее поцеловать. Я хотел этого больше всего на свете. Но мысль о том, что я буду целовать ее в двух футах от коробки с любовными письмами от моего собственного деда, казалась мне совершенно дикой и заставляла меня нервничать.

Вот уже ее щека прижалась к моему лицу, и я понял: сейчас или никогда. В итоге, стремясь разрушить ее романтический настрой, я брякнул первое, что пришло мне в голову.

— Между тобой и Енохом что-то есть?

Она мгновенно отстранилась, глядя на меня так, будто я предложил ей пообедать щенками.

— Что? Нет! Как такое могло прийти тебе в голову?

— Мне показалось, что он говорит о тебе с горечью. И еще он совершенно определенно не хочет, чтобы я здесь оставался, как будто я мешаю развитию его романа, или что-то в этом роде.

Ее глаза раскрылись еще шире.

— Во-первых, смею тебя заверить, у него нет никакого романа, развитию которого ты мог бы помешать. Он просто ревнивый дурак и лжец в придачу.

— Правда?

— Что правда?

— То, что он лжец?

Эмма сощурилась.

— А что? Что он успел тебе наплести?

— Эмма, что случилось с Виктором?

Этот вопрос ее, похоже, шокировал. Потом она покачала головой и прошептала:

— Черт бы побрал этого эгоиста.

— Вы все что-то недоговариваете, и я намерен узнать, что именно.

— Я не могу тебе этого сказать.

— Только это я и слышу со всех сторон. Я не имею права говорить о будущем, а ты не имеешь права говорить о прошлом. Мисс Сапсан повязала нас всех по рукам и ногам. Умирая, дедушка попросил меня приехать сюда и узнать всю правду. Это кто-нибудь в расчет принимает?

Она взяла мою руку, опустила ее к себе на колени и уставилась на нее. Мне показалось, что она подыскивает подходящие слова.

— Ты прав, — наконец произнесла она. — Мы не все тебе говорим.

— Расскажи мне.

— Не здесь, — прошептала она. — Сегодня вечером.

Мы договорились встретиться поздно вечером, когда мой папа и мисс Сапсан будут спать. Эмма настаивала на том, что другой возможности у нас нет, потому что у стен есть уши, а отправившись на прогулку днем, мы у кого-нибудь обязательно вызовем подозрения. Чтобы подчеркнуть, что нам нечего скрывать, мы весь вечер провели во дворе, на виду у всех. Когда солнце начало клониться к закату, я в полном одиночестве направился к болоту.

В двадцать первом веке меня встретил очередной дождливый вечер. К тому времени как я добежал до паба, на мне не осталось сухого места, и я с наслаждением шагнул в сухое и теплое помещение. Отец в одиночестве сидел за столиком с бокалом пива в руках. Я поставил рядом еще один стул и начал придумывать истории о том, как провел день, одновременно вытирая лицо и шею бумажными полотенцами. За время, проведенное на острове, я успел сделать интересное открытие — чем больше лжешь, тем легче тебе это дается.

Отец меня почти не слушал.

— Да? — время от времени произносил он. — Это очень интересно. — После чего его взгляд устремлялся в пространство и он делал очередной глоток пива.

— Что с тобой? — наконец не выдержал я. — Ты все еще на меня сердишься?

— Нет, нет, ничего подобного. — Он хотел было что-то объяснить, но потом лишь махнул рукой. — Это все пустое.

— Папа, рассказывай.

— Да просто… Пару дней назад здесь появился один парень. Тоже любитель птиц.

— Ты его знаешь?

Он покачал головой.

— Никогда его не видел. Поначалу я думал, что он такой себе полудурок-энтузиаст, но парень день за днем возвращается на одни и те же места, к одним и тем же гнездовьям и все время что-то записывает. Он определенно знает, что делает. А сегодня я увидел его с клеткой для кольцевания и «Хищниками» и окончательно убедился в том, что он — профи.

— С хищниками?

— Это такой бинокль. Очень серьезная оптика. — К этому моменту он уже трижды скатал и раскатал салфетку, что указывало на то, что он по-настоящему нервничает. — Понимаешь, я думал, что произведу сенсацию, описав эту конкретную популяцию птиц. Я надеялся, что мне удастся написать совершенно особенную книгу.

— И тут берет и является этот засранец.

• Предыдущая
• 41/66
• Следующая