Тайна моего дома (ч. 1, 2) (СИ) - Белая Елена Михайловна - Страница 171
- Предыдущая
- 171/185
- Следующая
Так торопилась, что чуть не выдала свое присутствие, удалось в последний момент заскочить обратно за угол и застыть, сдерживая дыхание.
Тихий стук, звук открываемой двери и потом затишье. Выждав некоторое время, выглянула, никого. Объект моей слежки зашел в какое-то помещение. Собралась с духом и на носочках двинулась вдоль по коридору, внимательно прислушиваясь ко всем звукам.
Дверь, за которой скрылась девушка, была немного приоткрыта, не знаю, случайно это было сделано или преднамеренно. Из комнаты доносились голоса: один — низкий, бархатистый, любимый, второй — тягучий, соблазняющий, ненавистный. Сердце вновь сошло с ума, пытаясь довести до логического конца начатое ранее самоубийство, отдаваясь в ушах набатом: не слушай, не смотри, не надо, не слушай, не смотри, не надо…
Но разве я могла удержаться? Заглянула в просвет двери, стараясь оставаться незамеченной. Они стояли рядом, так непозволительно близко, как могут стоять только те, кто уже шагнул за черту максимальной близости, как те, кто узнал как необыкновенно прекрасно распадаться друг для друга на миллиарды вселенных — любовники. Насколько сладостное для них, настолько же невыносимое для меня слово.
Она — тонкими руками за его шею, там, где я помню каждую родинку, своими пальцами в его волосы на затылке, туда, где еще недавно были мои губы, тесно прижавшись бёдрами к его телу, которое еще два дня назад накрывало меня своей волнующей тяжестью. Его руки на ее талии. Глаза в глаза. Улыбка в улыбку.
— Райн, ты же знаешь, я вся твоя и так было всегда, — долетели до меня слова, сказанные чуть протяжно, с легкой долей кокетства.
— Да так было, хотя иногда мне казалось, что ты играешь со мной. То подпустишь, то оттолкнёшь. Словно проверяешь крепость нашей связи.
— А с тобой, милый, по-другому никак нельзя. Ты бесконечно ценишь только то, что дается тебе с большим трудом, что выстрадано тобой в полной мере. А я хочу, чтобы ты был моим полностью, до самых глубин твоей души, до самых ее потаенных закоулочков. Ведь я твоя Аматис.
— Да… ты моя… Аматис.
— Значит, ты помнил обо мне все эти годы?
— Я помнил о тебе каждый из этих восемнадцати тысяч двести пятидесяти дней.
— О! Я польщена, дорогой, и готова прямо сейчас показать, как же я соскучилась по тебе за эти… сколько-то там тысяч дней, — руки Лавинии пустились в путешествие по телу Райна, но были пойманы ладонями мужчины.
— Лавиния, ну, не в библиотеке же ты мне будешь это показывать? Я не отношу себя к любителям острых ощущений, сюда ведь кто угодно может забрести в любой момент, — ухмыляясь, произнес маг, прижимаясь губами к кисти млеющей женщины.
Один пропущенный удар сердца, потеря ритма, как потеря себя. Мир хороводом вокруг меня, вата в ушах, темнота в глазах, тошнота, застрявшая в горле, деревянные негнущиеся ноги. Вот так вот рушатся мечты… За какие-то минуты, безжалостно, грубо, обрывая все внутренности.
Я стояла, прижавшись лбом к прохладной стене, она помогала мне не потеряться в этом круговороте боли, в тот момент она стала моей альфой и омегой, началом и концом всего. Не было сил уйти, но и слушать продолжение разговора тоже было невозможно. Как оказывается невыносимо, когда тебя предают, немилосердно, убивающе. Еще десять минут назад у меня за спиной были крылья, а сейчас их отрубили, оставив жалкие подергивающиеся культи, подтеки густой крови и несколько одиноких перышек-воспоминаний.
Послышались чьи-то торопливые шаги в дали коридора, суетливые, спешащие. Подхватив свои юбки, бросилась прочь, стараясь ступать только на носочки. Ни к чему еще кому-то знать всю глубину моего падения — подслушивать и подсматривать за любимым человеком.
Коридоры, коридоры, бесконечное переплетение переходов, да, кончатся ли они когда-нибудь? Гулкими шагами, шумным дыханием, бешеным ритмом сердца я нарушала эту сумрачную идиллию королевского благополучия. Зачем вы сейчас спите, когда мне так бесконечно больно? Почему не бьете во все колокола? Почему не кричите, широко открывая перекошенные рты, так как кричит моя растерзанная вместе с крыльями душа?
Наконец! Вот они двери, бьюсь в них раз-другой, не чувствуя ничего, с трудом распахиваю, вырываюсь на воздух, не разбирая ступенек вниз, потом в сторону сада, прочь…
Не помню, как забралась в самый дальний его уголок, туда, где сплетались ветвями два полузасохших куста, о чьем существовании совершенно забыл невнимательный садовник, увлеченный возделыванием других, куда как более привлекательных растений. Они приютили меня, накрыв полуголыми ветвями в немом сочувствии к моему горю. По крайней мере, мне так хотелось думать тогда.
«Вот и все, Ася, вот и кончилась твоя сказка. Принц вернулся к своей принцессе и забыл о существовании несуразной Золушки, в этих ее нелепых башмаках и залатанном платье. Тебе позволили побывать на роскошном балу жизни, узнать, как глубоко можно утонуть в глазах принца, прикоснуться к мечте. Но часы пробили полночь, и все вернулось на круги своя. Надо признать поражение и идти дальше. Но, черт возьми! Как же это сделать?»
Слёзы выжигали глаза, прорываясь наружу сквозь упрямо сжатые веки. Не могу так больше! Пальцами зарываюсь в землю, выдирая из нее клочья травы, но это не помогает. Куда же деться от этой боли, если она пожирает меня заживо? Хочется свернуться тугим комочком, вернувшись к изначальному состоянию, когда меня ещё практически нет, когда я ещё ничто: не вижу, не слышу, не чувствую, не живу.
Предательство — это всегда убийство — убийство чувств, надежд, доверия, любви. Оно подрывает в человеке веру в себя, в свою особенность и исключительность, заставляя его в дальнейшем всегда жить с оглядкой, любить с оглядкой, оставляя в вечном страхе повторения случившегося. Тот, кого предали, пойдет дальше, сумеет понять предавшего, возможно, даже сумеет его простить, но забыть не сможет никогда, он навсегда отравлен ядом обмана. Предательство будет напоминать о себе шрамами, оставленными в душе, уродливыми и вспучившимися, картинками мыслей в голове, яркими и назойливыми, постоянной неуверенностью, камнем давящей на грудь.
Почему ты так поступил со мной, мой любимый, родной? Зачем ты мне врал? Ведь было достаточно всего одного твоего слова, и я бы ушла, без упреков и стенаний, просто исчезнув из твоей жизни, словно меня в ней и не было никогда. Лишь бы ты был счастлив, лишь улыбался, пусть не мне, а той ненавистной, красивой. Почему же ты обманул меня? За что? Да, твоя связь оказалась сильнее того, что связывало нас. Да, обстоятельства изменились, и я оказалась больше не нужна, но ты ведь мог честно в лицо сказать об этом. Смалодушничал? Струсил? Преследуешь какие-то свои цели? У меня не было ответов на эти вопросы, была только нестерпимая пустыня боли, воронкой разрастающаяся внутри, уничтожая во мне что-то светлое, доброе, прекрасное.
Не знаю, сколько просидела вот так: обхватив себя руками, покачиваясь из стороны в сторону, то срываясь на крик, то молча глотая слёзы, струящиеся по лицу, ровно до того момента, как моего сознания тихонько коснулся луч ментального поиска: «Асенька, ты где?». Резко выставила самые мощные щиты, на которые только была способна, не дай Бог, он поймёт, в каком сейчас состоянии пребывает эта самая Асенька. Пора приводить себя в порядок, а то меня сейчас ведь кинутся искать, ночь на дворе все же. А обо мне так не вовремя вспомнили.
Это только принцессы умеют плакать красиво, а мы, простые смертные, плачем громко, навзрыд, шмыгая носом, покрываясь красными пятнами, опухая. Зрелище не для слабонервных принцев, однозначно. Нашла маленький фонтанчик, бьющий из кувшина, который сжимала в своих алебастровых руках печальная нимфа. Умылась холодной водой, пытаясь прийти в себя и успокоиться. Мысленно дотронулась до источника своих сил, который отозвался мягкой лаской, словно игривый котенок, живой и теплый. Ты, мой хороший, чтобы я без него делала? Направила ниточку лечебной магии к своему лицу, избавляя его от всех признаков прошедшей истерики. Сейчас главное ни о чем не думать, чтобы опять не сорваться. Райн не должен узнать о том, что я видела эту сцену. А оставаясь рядом, очень высока вероятность срыва. Будет грязная сцена, которая унизит, прежде всего, меня. Надо помнить о том, что у меня осталось, увы, совсем не много, только гордость. Гордость — это те уши, за которые я буду вытягивать себя из этого болота, а раны придется зализывать потом, когда уберусь подальше от дворца.
- Предыдущая
- 171/185
- Следующая
