Черный феникс. Африканское сафари - Кулик Сергей Федорович - Страница 107

• Предыдущая
• 107/129
• Следующая

Великие тени прошлого оставались на острове-призраке. А мне через несколько часов предстояло покинуть Илья-де-Мозамбик…

Но прикосновение к прошлому Мономотапы не давало мне покоя. Тянуло в то место, где на современной карте Мозамбика обозначено: Нова-Софала. Хотя я и знал, что ничего там не осталось от древнего города, хотелось поездить по огромной, расположенной в центре страны провинции, в своем названии тоже сохранившей имя «золотого порта». Ведь именно здесь, на территории провинции Софала, развивались главным образом события, все же позволившие португальцам расчистить себе дорогу к заветным рудникам. И главное, неотвязно преследовала мысль — съездить в Манику, этот вытянувшийся вдоль границы с Зимбабве горный район Мозамбика, который некогда был составной частью Мономотапы. Маника — единственное на мозамбикской территории место, где сохранились и древние шахты, и удивительные архитектурные сооружения времен «владык рудников».

В Бейре, главном городе Софалы, втором по значению порте и промышленном центре современного Мозамбика, я бывал чуть ли не ежемесячно, но «мономотапская тема» с мертвой точки у меня не сдвигалась. От поездки во всеми забытые города, к заброшенным рудникам останавливало то, что по древним памятникам Софалы и Маники не водят экскурсий и не издают путеводителей. Подобное путешествие — не туристская прогулка по Аксуму и не знакомство с улочками Ламу. Поехать туда одному — значит, ничего не увидеть. Тут нужен был опытный спутник, профессионал, который бы в скрытых тропической растительностью камнях узнавал фундаменты древних построек, а за местной легендой угадывал историческое событие. А таких людей колониализм в Мозамбике не оставил.

Лишь после долгих поисков и расспросов мне удалось напасть на нужный след. В столичном университете на кафедре истории меня познакомили с высоким черноглазым и чернобородым худым человеком.

— Антонио Ногейра да Кошта, — представила его Рут Ферст[52], одна из руководителей Центра африканских исследований университета Мапуту, моя давняя и добрая знакомая. — Это тот единственный человек в Мозамбике, который сможет тебе помочь в мономотапских исканиях. Ты же поможешь и ему и нам, если всякий раз, покидая Мапуту в машине, будешь приглашать его себе в попутчики. Ему надо много ездить по стране, а с «колесами» и бензином туго.

Еще накануне вечером, предупреждая о предстоящем знакомстве, Рут по телефону рассказала мне об Антонио.

— Могу рекомендовать его не только от себя, но и от имени нашей партии, — как всегда, по-деловому начала она. — Это именно тот человек, который соответствует понятию «передовой представитель нарождающейся национальной интеллигенции». Родился, кажется, в пятьдесят первом…

— Не молод ли, чтобы получать столь авторитетные характеристики? — удивился я.

— Да знаешь, пожалуй, с ним все ясно, и уже давно. В семьдесят первом окончил истфак в местном университете, мог получить шикарную синекуру в одном из колониальных департаментов, но почти открыто заявил: «Не желаю служить фашистам» — и с головой ушел в изучение африканского прошлого. Работал в Центре археологических исследований, но вскоре понял, что заправляющие там португальцы фальсифицируют местную историю, вгоняют ее в прокрустово ложе расизма. Ушел оттуда, долгое время был без дела, пока не начал сотрудничать с подпольными прогрессивными организациями, поддерживающими ФРЕЛИМО. Серьезно засел за изучение марксизма-ленинизма. После провозглашения независимости он — в университете, с нами, твердо и безоговорочно…

Через десять дней мы были уже в Бейре. В самом центре этого душного и жаркого города высится довольно нескладный, построенный в неоготическом стиле кафедральный собор. Его смело можно назвать памятником колониальному варварству, о чем свидетельствует мраморная мемориальная доска на одной из стен собора. На ней можно прочитать: «Кафедрал сооружен из камня, добытого из развалин исторического форта Софала, выстроенного в начале XVI века, а также из других, более ранних сооружений этого города».

— Надеюсь, теперь вам понятно, что ждет нас в Софале? — спросил Антонио. — Я посещал ее с десяток раз и вынес твердое убеждение: без серьезных археологических исследований увидеть и узнать там ничего нельзя. Поскольку сегодня я выступаю в ипостаси знатока средневековых чудес, мое дело — предупредить, что никаких чудес Софала нам не сулит.

— Пусть тогда нам принесет удовлетворение хотя бы то, что наше путешествие по Мономотапе начнется на земле Софалы… — подбодрил я своего спутника.

…И вот за окном нашего автомобиля мелькают плантации сахарного тростника, который изумрудными волнами колышется от порывов океанского ветра. Проплывают строения контролируемого юаровским капиталом огромного сахарного завода в Ново-Лузитании. За ним, то есть там, где в былые времена не ездили белые, дорога практически кончается, а на взятой нами подробной карте значится: «Колея, непроезжая девять месяцев в году». А впереди еще 150 километров…

Счастье наше, что сейчас не те месяцы. Сухой ветер, дующий из Калахари, подсушил приморские равнины, заливаемые мелкими, но очень многочисленными в этих местах речушками.

Наводнения, уничтожающие урожай и смывающие не только тростниковые хижины крестьян, но и насыпи шоссе, железные дороги и мосты, сносящие опоры ЛЭП и линии связи, усугубляются затяжными тропическими ливнями, как правило обрушивающимися на приокеанские низменности вслед за циклоном. Тогда в провинции Софала и лежащей к югу от нее провинции Иньямбане не только деревни, но даже крупные поселки и городки, выросшие с учетом многовекового опыта на вершинах едва выраженных в рельефе возвышенностей, превращаются в островки. Два-три месяца в году они изолированы и друг от друга, и от всей страны. Для крестьян, лишающихся всего, что они имели, единственным средством транспорта становится пирога, а для полиции и армии — моторка. В пору буйства стихии значительную часть мозамбикских вооруженных сил бросают на спасение раненых и детей, эвакуацию материальных ценностей.

И все это не из ряда вон выходящее стихийное бедствие, а скорее «норма поведения» тропической природы. Повторяясь из года в год, наводнения усугубляют экономические трудности, порождают голод, вынуждая народную власть расходовать и без того ограниченные денежные ресурсы на внеплановые, экстренные мероприятия по эвакуации из зон наводнения сотен тысяч пострадавших, на импорт продовольствия.

Мы едем по долине реки Бузи, пересекаем ее притоки и благодарим Небо за то, что вот уже четвертый месяц оно не посылает дождя. Иначе и нам бы плыть в пироге по этой континентальной равнине!

Однако остатки того, что натворили здесь циклоны, видны до сих пор: с корнями вывороченные вековые баобабы; словно скошенные разгулявшимся Мфуе — злым гигантом местных легенд — кокосовые пальмы; огромные, покрытые спекшейся на солнце тиной затопленные участки, оставшиеся на месте полей после того, как с них ушла вода. Еще более обширные площади покрыты белыми выцветами солей — следами нашествия на сушу океанской воды. Чем ближе к побережью, тем этих выцветов делается больше, почва увлажняется, появляются мертвенно-серые, почти лишенные растительности низины. Отсюда океанская вода не уходит практически круглый год. Скудная растительность зеленеет лишь там, где дорогу воде преграждают ослепительные золотисто-белые дюны.

— В былые времена натиск океана сдерживали здесь буйные мангровые леса, — говорит Антонио. — Но многовековая деятельность населения привела к тому, что побережье всей провинции Софалы обезлесело. Океан сейчас беспрепятственно наступает на сушу. И вот вам плачевный результат… Никаких следов Софалы.

• Предыдущая
• 107/129
• Следующая