Черный феникс. Африканское сафари - Кулик Сергей Федорович - Страница 96

• Предыдущая
• 96/129
• Следующая

— Вся импортная посуда ввозилась издалека конечно же для местного употребления, — вставил я. — Это говорит не только о высоком культурном уровне островитян в самом начале тысячелетия, но и об их достатке. На чем он зиждился?

— Помимо слоновой кости, получаемой с материка, у жителей Манда было два специфических источника дохода. Во-первых, здесь был своеобразный «монетный двор» Тропической Африки. На тех отмелях, где вы сегодня застряли, островитяне собирали раковины каури, которые во внутренних районах континента играли роль денег. Мы находим очень много приспособлений, на которых ракушки соответствующим образом обтачивались. Очевидно, это был очень доходный и распространенный вид экономической деятельности. Во-вторых, я все больше убеждаюсь, что на этом острове в больших количествах плавили железо. Груды шлака здесь встречаются повсеместно! Они имеют куполообразную форму и, бесспорно, образовывались в основании примитивных доменных печей. Их было так много, что металл явно плавили на экспорт.

Простившись с ученым, я в сопровождении бваны Абу отправился бродить по пыльным улочкам заснувшего Манда. Луна была полная, и в ее призрачном свете развалины под серебристыми баобабами казались особенно живописными. На северной окраине городка старик показал мне те самые знаменитые древние блоки, которые служили строительным материалом первым островитянам. Они представляли собой метровые кубы, поставленные один на другой. Эта своего рода дамба, защищавшая город от наступающего на сушу океана. Я подумал, что для населения крохотного островка в IX веке подобные сооружения были, без преувеличения, чудом строительной техники.

Затем мы вышли к Большой мечети, построенной в XVI веке. Среди ее грандиозных руин резвились сотни, а может быть, и тысячи ящериц. Пробегая по сухим листьям, наваленным тут и там, они наполняли все вокруг загадочными звуками…

В южной части города стояла еще одна мечеть, столетием помоложе и хорошо сохранившаяся. Я вошел в нее и не поверил своим глазам. В углублении михраба[44], освещенного светом масляной лампы, форма которой заставила меня вспомнить про Аладдина, четко вырисовывалась фигура бородатого мужчины в белой чалме. Он сидел за столом, уставленным склянками, и что-то не то писал, не то рисовал. Три летучие мыши бесшумно вились над лампой, поочередно облетая чалму.

— Hujambo, bwana Msuo! Sikuona wewe tangu zamani[45], — войдя под своды мечети, воскликнул мой спутник.

Эхо долго повторяло его приветствие, а когда смолкло, тотчас же подхватило ответ на него:

— Sijambo, rafiki mingi! Nina furaha sena kukuona![46]

Старики бросились навстречу друг другу и крепко обнялись посреди мечети. Затем они долго разговаривали о житье-бытье, Абу подробно рассказывал о наших совместных приключениях, а Мсуо все с большим любопытством поглядывал в мою сторону. Наконец они выговорились, и загадочный старец в чалме обратился ко мне:

— Если путника из далекой страны интересует суахилийская культура, я с удовольствием расскажу ему то, что знаю. Я не ученый, но более сорока лет проработал клерком в архивах Момбасы и Занзибара. Там я понял, что книги и бумаги в нашем климате быстро умирают. Поэтому на склоне лет своих я решил спасти кое-что от гибели.

— А что же вы делаете здесь среди ночи, бвана Мсуо?

— Я езжу из одного старого города в другой, хожу из одной мечети в другую, разыскивая суахилийские рукописи. И когда обнаруживаю что-нибудь поистине интересное, я сажусь и переписываю выцветшие письмена. Потом оставляю рукопись на прежнем месте, а копию передаю туда, где она лучше сохранится, — в архив, музей или библиотеку.

— Вам платят за это?

— Платят? — полуиронически-полупрезрительно переспросил бвана Мсуо. — Кто же оплачивает зов души? В суахилийском мире всегда были люди, подобные мне. Они довольствовались тем, что сыты, и не желали большего, только бы им не мешали сохранить память народную.

— Вы работаете ради этого даже по ночам?

— Не преувеличивайте моего рвения, рафики минги. Я отдыхаю днем, а ночью работаю потому, что настоящую копию древней рукописи можно создать лишь в той обстановке, в какой родился сам подлинник. А средневековые грамотеи работали в ночной тиши и прохладе, под сводами мечетей и при свете лампады. Посмотрите на творения рук моих.

Мы подошли к столику Мсуо. Там помимо оригинала свитка рукописи и изготавливаемой копии было разложено множество непонятных мне вещей.

— Гостю, наверное, будет интересно узнать, как и чем писали в Савахиле? — не без основания предположил Мсуо. — Бвана Абу уже рассказал мне, что вы познакомились с кикакаси, и поэтому мне нет нужды говорить о том, из чего васуахили приготавливали чернила. Они были всех цветов и делались по тем же рецептам, что и краски бваны Маави.

— Но для окраски кикакаси не используют черный цвет, а суахилийские рукописи, как мне известно, написаны все больше черными чернилами?

— Гость прав… Для того чтобы получить черные чернила, следует обжечь рисовые зерна, истолочь их в муку, размешать ее в лимонной воде и добавить немного гуммиарабика. Такие чернила не выцветают на солнце десятилетия. Я тоже пользуюсь рисовыми чернилами, — продолжал Мсуо. — Перо, которым ими пишут, сделано из хорошо высушенного речного тростника. Когда же приходится копировать буквицы, вырисованные очень изящными штрихами, надо пользоваться более тонким пером из соломки болотного злака мататени.

Бвана Мсуо протянул лежавший на столе свиток, который он этой ночью начат переписывать. Текст предварял многоцветный титул, перед началом каждого абзаца красовались красные буквицы, по полям были щедро разбросаны рисунки и орнаменты. Судя по тому, что речь в рукописи шла о вмешательстве Мазруи в конфликт между Пате и Ламу, относилась она к началу XIX века.

Но бвана Мсуо не дал мне вникнуть в текст и продолжал свой рассказ:

— Одна из особенностей многих старых суахилийских свитков состоит в том, что они обычно разлиновывались. Для этого применялась вот такая специальная дощечка — кибао, в которой, как видите, прорезан ряд горизонтальных линий. А те, кто писали стихи, имели еще и вот такую трафаретку — кимойо. На ней были вырезаны контуры сердца разной величины, а также геометрических фигур. Признаком хорошего тона считалось, чтобы такими контурами в стихотворении друг от друга отделялась каждая строка. Если стихотворение было любовным, то использовалось изображение перевернутого сердца.

Есть в суахилийской поэзии еще одна премудрость, — повертев в руках кибао, говорит Мсуо. — Видите, на дощечке сделана и вертикальная прорезь. Если стихи писали не на свитке, а на обычных листах бумаги, то их расчерчивали не только вдоль, но и посередине поперек. Эта вертикальная полоса как бы делила единую стихотворную строку — кипанде, написанную по горизонтали, на две самостоятельные части. При этом первая, левая, половина кипанде рифмовалась самостоятельно и имела самостоятельный смысл. Каждая строфа должна при этом состоять из четырех шестнадцатисложных стихов и заканчиваться афоризмом. Такие стихи, очень популярные среди суахили, называются машаири. Понятно?

— На слух не совсем, — признался я.

• Предыдущая
• 96/129
• Следующая