Остров мужества - Радзиевская Софья Борисовна - Страница 16

• Предыдущая
• 16/35
• Следующая

Лишь много спустя Степан смог вспомнить: ошкуйца ни разу не отвела глаз от мальчика и не взглянула в его, Степана, сторону.

Из берлоги не слышалось ни звука. Вдруг Степан почувствовал — Ванюшка к нему привалился. Взглянул: глаза закрыты, сам, как стенка, белый. Сомлел. Степан поднял его, положил на плечо, зашагал осторожно, чтобы хрустом ошкуйцу не растревожить.

Отойдя немного, опустил Ванюшку на снег, сорвал с плеч пищаль. Дальше в привычных руках пойдёт быстро: пороху на полку подсыпать…

Но почему рука с пороховницей так и застыла в воздухе? Брови Степана свелись к переносице, губы стиснуты, тяжело о чем-то думает…

— Пожалела! — выговорил он и медленно сунул мешочек обратно за пазуху. Легко подняв Ванюшку, последний раз взглянул на берлогу, да так и окаменел: из пролома опять появилась знакомая белая голова, на этот раз только голова. Зорко на него глянула и вдруг рыкнула. Раз, другой, всё! Опять скрылась. Степан, может не скоро тронулся бы с места, так и стоял, не шевелясь, с Ванюшкой на руках. Но Ванюшка от этого прощального привета вздрогнул и открыл глаза.

— Стёпа, чего это она? — спросил не испуганно, а удивлённо, видно, не совсем ещё пришёл в себя.

Степан медленно опустил его на землю, тряхнул головой, и в глазах его загорелись прежние огоньки.

— Несмышлёныш ты, — проговорил он весело. — Это она нам доброго пути пожелала: — Проваливайте, — говорит, — и мне в берлогу носа не суйте. Детишек сама нянчить стану. Ну как? Ноги опамятовались? Дойдёшь? До дому хотя и без олешка, а путь не близкий.

Солнце уже не отрывалось от земли. Один день, словно мячик, оно покатилось по земле, потом до половины и меньше стало показываться, наконец, самая макушка из-под земли закраснелась и спряталась.

— Сегодня один чуток краешка выглянет, — сказал кормщик. — А завтра об эту пору только красный столб на этом месте окажется и по небу пройдёт. Под ним солнышко плывёт, нам не видимое.

— А ещё что, тятя? — спросил Ванюшка.

— Ещё несколько дней красный свет показываться будет. Самого солнца не жди, надолго оно упокоилось, зимовать пошло.

— Куда пошло? — допытывался Ванюшка.

— Про то нам неведомо: не иначе, как в тёплые страны. Говорят, там и вовсе зимы не бывает.

Зимовщики вышли на холм недалеко от избушки и стояли молча — провожали солнце. Оно и так не много их радовало: чуть выглянет и опять к закату клонится. А всё с ним веселее было. Потому не хотелось глаз отвести оттуда, где небо ещё краснело: восход и заход слились в одном месте.

— Скушно, — тихо проговорил Ванюшка.

Простое это слово больно отдалось в сердцах всех, никто не отозвался. Что говорить, когда каждый чужую думу знает. Ветер тоже стих, слышалось только мерное дыхание моря: вода шла на прибыль, прилив поднимал, шевелил льдины за припаем. Через шесть часов вода пойдёт на убыль. А там — опять на прибыль, и опять… И так, пока им тут жить. А будет это сколько…

Но вот к этому далёкому звуку присоединился новый: лёгкий, чуть слышный, не то шорох, не то шёпот. Он шёл не издалека, а слышался тут, около, так что Ванюшка даже оглянулся в недоумении. Фёдор это заметил.

— Услыхал? — спросил он хмуро. — Вот то-то. Звёзды это шепчут. Знак дают. Стужа идёт злая, теперь доведётся дома больше посиживать, как бы вовсе не обморозиться.

— Не дело говоришь, Фёдор, — сказал Алексей укоризненно. — Как не выходить? Кто без дела дома лежит, того первого лихая болезнь — цинга схватит. Как человек сыт да одет тепло, его и большой мороз не проберёт. А вот новую заботу мороз нам задал: всем ещё в запас тёплую одежду сготовить надо. Оленьих шкур у нас вдосталь, изготовим и мороза, стало быть, не забоимся.

Фёдор мотнул головой, сгорбился, ничего не ответив, повернулся к дому. Алексей шёл за ним, с тревогой думал: «Чем его поднять, когда он сам навстречу идти не хочет?»

А звёздный шёпот слышался всё яснее: та сырость, что держалась ещё в воздухе, от большого холода вымерзла крошечными пылинками-льдинками. Лёгкие как пух, они теснились в воздухе, с тихим шелестом опускаясь на землю.

Но Ванюшка этого не знал. «Звёзды шепчут», — повторил он тихонько, идя за отцом, и то и дело поднимал глаза к небу, старался понять, которая звезда шепчет. И про что нашёптывает? Неужто просто, что мороз крепчает? Шёл и глядел, пока не споткнулся и растянулся во весь рост на неровной от снежных застругов тропинке.

— Об которую звезду споткнулся, звездочёт? — сказал Степан и, легко подняв его за воротник шубейки, поставил на ноги.

Вскоре и красный свет на небе являться перестал, даже в ту пору, когда солнце должно бы показаться. Ночь установилась долгая, зимняя, на целых три месяца без просвета. Но кормщик сутки за сутками аккуратно отмечал на палке-численнике. Он и без солнца, по звёздам, за временем следил и со счёта не сбивался.

Работали зимовщики прилежно, но, если погода позволяла, кормщик строго приказывал, чтобы в душной избе сутками не сидели. Хотя зимняя ночь без солнышка тянется многие месяцы, однако непроглядной она не бывает. Молодая луна сначала на небе только показывалась, а со временем светила всё дольше. Наконец луна стала полная и начала по небу обходить круг без захода. При ней совсем легко — куда хочешь иди. А ещё лучше, когда на небе сполохи играть начали. Сполохи Ванюшка и у себя дома видал, привык, не боялся. Но такой игры дома не бывало: всё небо красным, а то зелёным да золотым возьмётся, точно кто разноцветными крыльями машет, и огни всё переливаются. Светло сделается, чуть как не днём, век бы смотрел. А потом вдруг всё разом погаснет, и ночь ещё черней кажется, пока глаза к ней опять привыкнут. Тогда станет видно, как белый снег и от звёздного сияния чуть отсвечивает.

Ещё до полной темноты зимовщики, как только позволяла погода, строили на песцов пасти.

— Зимой песец хитрее, сам в руки не лезет. Смекает, что на нём зимняя шкура дорогая, — говорил Степан.

Пасть поставить наука простая: по паре брёвен друг на друга, точно две стенки длинного ящика. Сверху пятое бревно вроде крыши. Но только оно одним концом на земле между стенок лежит, а другой на колышке приподнят, и под ним приманка — мясо положено.

Песец под бревно войдёт, мясо ухватит, да сторожок чуть толкнул — бревно хлоп и придавило. Бревно тяжёлое, из-под него не выберешься.

— Пасти когда готовишь, верхнюю плаху широкую делай, вроде корыта, как упадёт, пускай песца целиком закроет, — объяснял Степан, — не то другие песцы подбегут, нам одни косточки оставят. А мясо песцовое и нам годно.

Пастей ещё до большого снега наготовили много, плавника хватало, а работы, зимовщики не боялись. Мясо для приманки заранее около ловушек подкидывали, потому песцы к этим местам были приученные, хорошо шли на приманку и в пасти попадались.

— Ванюшка со мной ходить будет пасти проверять, — сказал Степан. — Всю свою науку я ему передам, из него славный промысленник выйдет.

Ванюшка гордился и радовался, а учитель был очень доволен учеником.

— Вот когда домой возвернёмся, — добавлял Степан, — то там наука пойдёт похитрее. Здесь песец что? Вовсе дурак, никакой нашей хитрости не понимает, запросто в пасть лезет. А у нас песец учёный, знает, чай, чего его шкура стоит. Там пасти строить — новые сапоги надевай, от которых жильём бы не пахло. И рукавицы новые. И в избу ничего этого не носи.

— А почему у нас песец такой хитрый? — удивлялся Ванюшка.

— Потому его ловят много, всех дураков переловили, умные остались, — улыбнулся Степан. — Ну, а тут, да Груманте, на нас пока дураков хватит.

Если погода позволяла, ловушки навещали как можно чаще.

— От песца добычу верхняя плаха убережёт, — говорил Степан. — А если ошкуй добычу под плахой причует, ну тогда беда. Ему плаха что? Ему камень в десяток пудов за игрушку сойдёт. И как такая силища в одного зверя вселилась!

Ванюшка частым походам только радовался: со Степаном он согласен был все ловушки обходить хоть каждый день. Песцов приносили столько, что ели мяса вдоволь, а запасов в сенях становилось не меньше, а больше. Пушистые песцовые шкурки очень годились на совики и на рукавицы. Тёплые сапоги внутри тоже были подложены песцовой шкуркой.

• Предыдущая
• 16/35
• Следующая