Дочь палача и черный монах - Пётч Оливер - Страница 56

Отец Бернард оторопел. Затем губы его растянулись в тонкой улыбке.

– Так вы из Франции? – сказал он уже заметно мягче и пожал руку Бенедикты.

Бенедикта улыбнулась в ответ.

–  De Paris, pour être précis [24]. Дела в Аугсбурге привели меня в этот прелестный уединенный край. – Она кивнула на Симона. – Мой обаятельный проводник предложил показать мне дорогу к вашему монастырю. В Париже я слышала о знаменитой… comment dit on… [25]Вессобруннской молитве и теперь сгораю от нетерпения ее увидеть.

Настоятель внезапно воодушевился.

– Из Парижа, говорите? В юности я провел несколько лет в Сорбонне! Что за удивительный город! Parlez-moi de Paris! J’ai appris que le Cardinal Richelieu a fait construire une chapelle à la Sorbonne [26].

Симон закрыл глаза и вознес короткую молитву небесам. Он слушал, как Бенедикта беседовала с настоятелем на чистейшем парижском французском, и снова открыл глаза. Отец Бернард кивал и улыбался и лишь изредка что-нибудь уточнял. Он, казалось, омолодился на целые годы, словно над ним нависли магические чары.

В скором времени Бернард Геринг провел их в личные покои, где гостей дожидались превосходное французское вино и нежное куриное мясо. Лекарь усмехнулся. Удивительно, какие порой двери могут открывать иностранные языки. Подумав об этом, он принялся за курятину в вине.

На улице перед воротами монастыря два монаха жались в нише и пытались таким образом укрыться от ветра. Разразившийся по новой шторм рвал их черные рясы; на спинах лошадей, стоявших рядом, намело слой снега. Эти двое не были бенедиктинцами, как монахи Вессобрунна, и, если говорить откровенно, своих собратьев за стенами они даже презирали, хотя в открытую этого никогда не признали бы. Бенедиктинцы молились, объедались и пили. Они тратили десятину на гипс и сусальное золото и почитали Господа, осыпая его роскошью. Они не ведали самого главного: им не хватало жесткой руки, которая порой необходима, чтобы избавить Розы Господа от разросшихся сорняков.

Оба монаха принадлежали ордену, который относил себя к элите христианства. Его послушники столетиями сражались в первых рядах против распространения ереси. Пусть остальные монахи растят свои огороды и украшают церкви – у них же была более высокая миссия! Третий их человек отправился обратно в Аугсбург, а они остались здесь на холоде и не спускали глаз с двух ищеек – таков был приказ. Они – псы Господа, и они не упустят свой след, пусть для этого и придется противостоять снегу и вьюге.

Они не замечали, что и за ними самими наблюдали.

– Наверху?

Симон взглянул на узкую лестницу, которая тянулась на чердак колокольни. В проход задувал ветер и встряхивал деревянную конструкцию так, что лекарь то и дело судорожно хватался за перила.

– Мера предосторожности, – ответил настоятель и вытер пот со лба. Он остановился на мгновение, чтобы перевести дух. – Во время войны мы перенесли все книги монастыря на чердак башни. Во всей округе это самое безопасное место. Башня старая, и стены ее прочны, как у крепости.

Он закряхтел и двинулся дальше, Симон с Бенедиктой последовали за ним. В свете фонаря лекарь оглядел неоштукатуренные стены в метр толщиной, в которых лишь изредка попадались узкие бойницы.

Во время ужина Бенедикта еще раз рассказала настоятелю о своем желании увидеть Вессобруннскую молитву, если ей позволят. Ее отец, мол, родом был из Германии и в Париже часто рассказывал ей о старейшей молитве на немецком языке, ее простом, но берущем за душу содержании. И вот теперь, когда ей по кое-каким делам довелось приехать в Аугсбург, она решила побывать заодно в Вессобрунне и пожертвовать монастырю некоторую сумму денег на содержание библиотеки. Напоминание о предстоящем пожертвовании сделало свое дело: убедить настоятеля показать молитву прямо посреди ночи не составило большого труда.

Еще через несколько пролетов в тесной колокольне они наконец добрались до чердака. На верхний этаж вел люк. Симон просунул в него голову и посветил фонарем вокруг. Все пространство занимали горы книг, сложенные в ящиках или просто в стопки. Они грудились между балками, сундуками и среди изъеденных молью полотен.

Приглушенно вскрикнув от восторга, лекарь бросился к первой попавшейся куче и принялся в ней копаться. Он взял в руки копию с «De vita beata» [27]Сенеки. Рядом лежало издание Парацельса «Великое врачевание», снабженное подробными рисунками и украшенное блестящими заглавными буквами. Симон принялся перебирать стопку. Далее следовала иллюстрированная Библия размером с окно и сразу за ней – сборник работ Аристотеля. В последний раз лекарь держал его в руках в университете Ингольштадта. Правда, в дешевом издании и не такой, как здесь: написанный от руки и с обширными латинскими комментариями на полях. Когда Симон схватил его и раскрыл, поднялось облако пыли. Лекарь чихнул, и пламя фонаря колыхнулось.

– Осторожнее с огнем, – пробормотал настоятель и скрылся за несколькими высокими ящиками в углу. – Неосторожное движение, и вся культура Запада обратится в пепел!

Симон осторожно поставил фонарь на стопку книг, уселся, скрестив ноги, на пол и погрузился в мир букв. Он не замечал теперь ни холода, ни ветра, свистевшего сквозь неплотную кладку.

Бенедикта потрясла его за плечо и вернула в реальный мир.

– Забудьте о книгах, – прошипела она. – Когда доберемся до клада, можете, по мне, хоть всю эту библиотеку скупить и остаток жизни за ними провести. А теперь идемте!

Настоятель между тем принес из дальней части чердака небольшой сундук, запертый на тяжелый висячий замок. Пошарив за пазухой, Бернард Геринг достал ключ и открыл окованный серебром ящик. Изнутри он был обшит красным бархатом, крышку украшал скромный крест.

На дне сундука покоилась одна-единственная книга в переплете из светлой кожи.

Кончиками пальцев настоятель отщелкнул две золотые застежки по краю и принялся перелистывать хрупкие пергаментные страницы, пока не дошел до нужного места в середине. Симон заглянул ему через плечо. Некоторые из букв сверкали в свете фонаря красным, словно написанные засохшей кровью. Другие были выведены изящными темно-коричневыми завитками и почти не потускнели. Несмотря на их возраст, Симон легко разобрал написанное.

– Вессобруннская молитва, – прошептал он.

Настоятель Бернард кивнул.

– Ей много сотен лет, – сказал он и провел рукой по странице. – Это ценность, которую мы, бенедиктинцы, оберегаем, как ни одну другую. Это слова, произнесенные еще в те времена, когда Священная Римская империя была дремучим лесом, населенным язычниками и дикими животными. И звучит она словно заклинание…

Он вздохнул и с закрытыми глазами процитировал начало молитвы:

– И познал я от людей мудрость дивную и великую, что не было доныне ни земли, ни выси небесной, ни древа, ни горных утесов, ни прекрасных морей, и не сияло солнце, и не светила луна, а было ничто…

Симон торопливо пробежал строки, но не смог заметить ничего необычного, что помогло бы им продвинуться дальше. В конце концов он прокашлялся и прервал монолог настоятеля.

– Это… да, чудесная молитва, ваше преподобие. А где она хранилась прежде?

Настоятель Бернард прервался на полуслове и удивленно взглянул на лекаря.

– Прежде?

– Ну да, до того как ее переместили сюда во время войны.

Бернард Геринг улыбнулся.

– Ах, вы об этом… В небольшой часовне, что во дворе. Мы перенесли книгу в безопасное место как раз вовремя. Всего через пару дней явились шведы, принялись грабить и жечь. И часовню спалили дотла.

Симон невольно сглотнул. Бенедикта рядом с ним тоже стала бледнее обычного.

– Дотла? – переспросила она.