Дочь палача и черный монах - Пётч Оливер - Страница 77

Монах не выказывал никаких чувств. Его, похоже, нисколько не интересовало, совершала ли Магдалена страшные грехи или вовсе безобидные. Погруженный в свой божественный мир, он закрыл глаза и, словно губка, впитывал прошлое Магдалены.

– К тому же в позапрошлое воскресенье я думала в церкви о Симоне и переглядывалась с ним, и во время пения просто открывала рот…

Магдалена исповедовалась, а сама про себя ругалась на чем свет стоит. Может, семена дурмана и ягоды красавки пролежали слишком долго? Или потеряли свои свойства? Или просто доза ее тюремщику требовалась лошадиная?

Это был ее последний план. Если он провалится, что делать дальше, Магдалена не знала. Монах все кивал и неустанно бормотал тихую молитву.

– Dominus noster Jesus Christus te absolvat, et ego auctoritate ipsius te absolvo… [36]

Внезапно с братом Якобусом произошла перемена. На лбу у него выступили капельки пота, он провел языком по пересохшим губам и стал тереть друг о друга ноги, словно между ними вспыхнул огонь и его следовало затушить. Потом он взглянул на Магдалену, и у нее кровь застыла в жилах. Глаза монаха превратились в огромные черные пропасти, зрачки расширились, так что он стал похож на старую накрашенную женщину. По уголкам рта у монаха выступила слюна, и он схватился за бедра Магдалены.

– О, этот грех, Магдалена! – прошептал он. – Грех снова одолевает меня! Помоги мне, пресвятая Дева Мария! Дай мне силы! Грех!

Магдалена стряхнула его руку, но монах тут же схватил ее снова. Ладонь его, словно жирный паук, поползла от бедер к груди девушки. Все тело Якобуса начало дрожать.

– О Магдалена! Демоны, они вселяются в меня. Их слишком много. Они ласкают меня в срамных местах, они лижут меня, целуют влажными губами и гладят мою обнаженную кожу. Пресвятая Дева Мария, помоги мне. Помоги мне!

С громким криком монах бросился на Магдалену. В последний момент ей удалось вскочить со скамьи. Якобус обхватил лавку и свалился вместе с ней на пол. Словно племенной бык, он начал тереться бедрами о полированное дерево. Потом неожиданно встал, и Магдалена увидела, как вспучилась его плоть под рясой. Глаза монаха сверкали, как у животного.

Магдалена осторожно отступила на несколько шагов.

Проклятье, надо было положить меньше красавки и побольше дурмана!

Девушка вполголоса обругала себя за свою ошибку. И как же она не подумала! И ее отец, и Марта Штехлин часто добавляли красавку в любовные зелья. Правда, на такой результат Магдалена и не рассчитывала. Якобус обливался потом, тяжело дышал и говорил как-то прерывисто.

– Магдалена… это вправду ты? Твоя грудь… твоя белая кожа… Я последую за тобой, все равно куда…

Монах улыбнулся, пот градом катился по его бледному лицу. У Магдалены появилось чувство, что он видел перед собой кого-то совершенно другого.

– Женская обитель Аугсбурга… – шептал он. – Я заплачу сколько угодно денег толстой Агнесс, чтобы она тебя отпустила. Мы… уедем далеко-далеко. В Рим… в западную Индию… Твое тело не должно принадлежать кому-то еще… Только мне!

Он с хриплым выкриком бросился на Магдалену. Та же столь зачарованно вслушивалась в его слова, что его нападение застало ее врасплох. Монах, словно факир, пронесся по воздуху и повалил ее на пол. Его тонкие цепкие пальцы, казалось, были сразу повсюду, забирались между бедрами, лезли в корсаж, он прижимал ее к плитам, и рот его искал ее губы. Магдалена кричала и дергала головой из стороны в сторону, вонь гнилого мяса едва не лишила ее сознания. Она отчетливо видела перед собой гноящиеся раны, которые покрывали грудь Якобуса до самого подбородка. Его тело прижималось к ней влажным зловонным пятном.

– Магдалена… – хрипел он. – Грех… мы… могли бы…

Внезапно его тело дернулось, монаха неистово затрясло, словно в него одновременно вселилась сотня демонов. Закончилось все так же неожиданно, как и началось, и Якобус мокрым мешком улегся на Магдалене, раскинув руки в разные стороны.

Наступила едва ли не гробовая тишина. Под сводами раздавался лишь собственный хрип Магдалены.

Она помедлила несколько мгновений, затем с отвращением спихнула с себя вялое тело монаха. Якобус перекатился в сторону и остался лежать на спине. Пустые глаза его уставились в потолок, и на губах застыла блаженная улыбка. Снизу по рясе растекалось мокрое пятно.

– Сволочь! Скотина! Ублюдок!

Магдалена, как одержимая, колотила монаха. Из носа и рта у него потекла светлая кровь. Внезапно Магдалена осознала, что Якобус, скорее всего, мертв.

Она начала судорожно рыться в его рясе в поисках ключа. Затем ринулась к двери и выскочила наружу. Перед ней открылся темный коридор. Магдалена бросилась бежать без оглядки и не разбирая дороги, лишь бы подальше от этого человека.

Брат Якобус в подземной часовне с застывшей улыбкой уставился в потолок, на котором под небесную музыку для него одного танцевали толстые обнаженные ангелы.

Превозмогая головную боль, палач кратчайшим путем мчался в Роттенбух. Он избегал главной дороги: слишком велика была опасность встретить людей, которые после сегодняшней казни не слишком ему обрадуются. Куизль понимал, что напрочь испортил праздник им всем. Другого палача и за более ничтожный проступок повесили бы на ближайшем дереве.

Пока Якоб шел, его не покидали мысли о Шеллере и четверых бандитах, которых он повесил. Палача не мучили угрызения совести. Это была его работа, и он делал ее быстро и по возможности безболезненно. Он понимал, что все пятеро и сами убивали – вероятно, более зверским образом, чем Куизль. Теперь все они пребывали в лучшем мире, и палач позаботился о том, чтобы они не страдали больше, чем требовалось. Однако колесование всегда противоречило его взглядам, и потому он чертовски рад был, что смог расстроить планы Лехнера и городских советников.

Якоб надвинул на лицо шляпу от ветра и холода, закутался в рваный плащ и шагал по узкой тропинке сквозь заснеженный лес. Шагал так уверенно, словно хищник преследовал свою добычу. В Шонгау палач выяснил, что Симон и его спутница вчера в полдень выехали в сторону Роттенбуха. То, что они до сих пор не вернулись, еще ничего не значило. И все же Куизля что-то тревожило.

Его беспокойство возросло, когда он добрался до монастыря Роттенбуха. Он сразу же понял, что что-то не так. Дверь в церковь была заперта на массивный засов, и ее стерегли два свирепых на вид стражника с алебардами. На площади стояли и шептались небольшими группами монахи и рабочие. Только тогда палач заметил, что никто не работал. Подмостки пустовали, и ни один из мужчин не держал в руках ни ведра с раствором, ни мастерка. Проходя мимо оживленно жестикулировавших августинцев, Куизль прислушался к их разговору.

– Это сам сатана, говорю вам…

– Нет же, это были протестанты; война возобновится, и они разграбят наши последние святыни…

– Дьявол или протестанты, все одно! В любом случае Судного дня ждать уже недолго…

Куизль остановился на мгновение. Он предположил, что Симон и Бенедикта остановились в каком-нибудь постоялом дворе Роттенбуха. Быть может, там ему подскажут, где они теперь.

В первой же гостинице, сразу за воротами монастыря, ему повезло. После продолжительного стука дверь открыл потный хозяин с бычьей шеей и пузом больше, чем пивная бочка. Когда Куизль описал ему лекаря и его спутницу, толстяк сузил глаза.

– Мелкий такой щеголь и благородная рыжуха, так? И чего они тебе понадобились?

Куизль стал осторожнее – корчмарь, похоже, о чем-то недоговаривал.

– Ищу их, знаешь ли. Ну так что, были они у тебя?

Хозяин помялся, а потом вдруг ухмыльнулся.

– Я тебя знаю. Ты палач из Шонгау! Не думал, что за двух осквернителей возьмутся так скоро. Ну да, по всей округе о них только и судачат… – Он оглядел Куизля. – А где твой меч, веревки, щипцы, а? Этих двоих в Роттенбухе сожгут или у вас, в Шонгау?

Куизль понял, что Симон влип даже хуже, чем опасался палач. Он решил подыграть корчмарю.