Мы были юны, мы любили (Любовь – кибитка кочевая, Шальная песня ветра) - Туманова Анастасия - Страница 51
- Предыдущая
- 51/61
- Следующая
Митро сердито молчал.
А Петька заспорил:
– Да с чего ей по базару бегать?! Лучше в хор ее пристроим! Если совсем бесталанная, так хоть для красоты сидеть будет! Хватит, Варька, голосить, ступай к Илонке.
Варька коротко взглянула на цыган, и Митро, который в эту минуту думал совсем о другом, неожиданно поразила мелькнувшая в ее глазах острая горечь. Но Варька тут же отвернулась и широкими шагами пошла к кучке девушек, смеющихся и брызгающихся водой у зеленого озерца. Митро искоса следил за тем, как Варька отзывает в сторону Илонку, как они садятся вдвоем возле зарослей ракиты и шепчутся, тесно прижавшись друг к другу.
Через четверть часа Илонка вскочила и стремительно умчалась, а Варька вернулась к цыганам. Не поднимая ресниц, сумрачно сказала:
– Дмитрий Трофимыч, согласна она. Ей этот жених поперек горла, отцы сосватали, когда она еще в люльке лежала.
– И слава богу… Как теперь будем? – нетерпеливо спросил Петька.
– Сейчас собираемся и уходим, – решительно скомандовал Митро. – Стемнеет скоро, нам в хор надо. Отпоем вечер, а потом – берем лошадей, Ефима с Ванькой, и сюда. Как раз самый волчий час будет, перед рассветом. Ты, Варька, беги опять к ней, упреди, чтобы ночью из шатра вылезла да до дороги дошла. Мы ее там, в кустах, ждать будем. Нам к табору подходить нельзя, собаки всполошатся. Посадим ее на лошадь – и в Москву!
– Ох и сладим дело лихое! – засмеялся Петька. – Ох и будешь меня, морэ, всю жизнь за жену благодарить!
Варька стояла насупленная, водила носком ботинка по пыли, но возражать больше не пыталась. Да никто ее и не спрашивал.
Ночь спустилась лунная, полная света, заливавшего дорогу и цыганские шатры. «Сияет, как таз, проклятая…» – беспокоился Митро, сидя в придорожных кустах и озабоченно поглядывая на луну, повисшую над полем. В траве верещали кузнечики, изредка сонно вскрикивала какая-то птица. Издалека, от затянутого туманом озерца, несся жалобный плач лягушек. Густые заросли кустов были влажными от росы, тяжелые капли с шелестом скользили по серебристым от луны листьям, падали на теплую землю. Остро пахло цветущей бузиной и молодым щавелем. Совсем низко над табором висели две звезды – голубая, лучистая и яркая и бледно-желтая, болезненно мерцающая. Митро не сводил с них глаз. Рядом чуть слышно всхрапывали кони. Чуть поодаль в кустах сопели младшие Конаковы, которым на все было плевать – лишь бы выспаться после ресторана. Возле лошадей сидел Петька. Он тоже молчал, но Митро, оглядываясь, видел ярко блестящие белки его глаз.
К выходу в ресторан они все-таки успели, но вечер провели как на иголках. Митро волновался, пел не в лад, несколько раз сфальшивил в аккомпанементе, а на сердитый выговор Якова Васильевича невпопад ответил: «Ну и ладно». Цыгане удивленно посматривали на него, шепотом спрашивали у всеведущей Стешки:
– Что такое с Арапо?
– Я почем знаю? – злилась та. – Влюбился, может?
Петька, стоящий рядом, прыскал в кулак, поглядывал на Варьку. Та сидела бледная, зябко, несмотря на теплый вечер, куталась в шаль. В открытые окна ресторана, шевеля занавески, входила ночная свежесть, вплывал запах цветущих деревьев. Поднималась луна, ее свет мешался на полу с отблесками свечей. Чуть слышно всхлипывали струны. Варька допевала последние слова любимого романса, от которых сегодня, как никогда, болело сердце:
– Ну, Варька забирает… – шепотом сказал Петька, наклоняясь к Митро. – Будто помирать завтра, сроду я от нее такого не слышал… Заболела, что ль?
Но Митро ничего не ответил, думая о своем и вряд ли даже услышав Петькины слова. Зато Яков Васильев, все замечавший, строго посмотрел в сторону парней.
Свой последний выход Митро не пропустил только потому, что стол давнего поклонника хора ротмистра Шеловнина, пришедшего в ресторан с компанией друзей, взорвался криками:
– Митро, просим! Просим, Дмитрий Трофимов! «Когда в предчувствии разлуки»!
Шепотом чертыхнувшись, Митро передал гитару Варьке, удивился мельком ее поднявшимся к нему больным, полным слез глазам и вышел к столикам. Шеловнин с улыбкой попросил цыгана подойти ближе, Митро послушался. Теперь он стоял рядом со столиком, вполоборота к хору. Яков Васильев коснулся струн своей гитары. Мягкий, задумчивый перебор заставил умолкнуть даже самых пьяных гостей в зале. Митро улыбнулся, подумав о том, что это – его последний романс нынешним вечером и что скоро выступлению конец, привычно взял дыхание.
Красивый, сильный мужской бас заполнил весь зал. Ротмистр Шеловнин сидел бледный, с закрытыми глазами, что-то шептал про себя. Варька, забыв об осторожности, подалась вперед и жадно смотрела в татарское, узкоглазое лицо Митро; не замечая бегущих по щекам слез, одними губами повторяла вслед за ним слова романса:
Рядом изумленно рассматривала ее Марья Васильевна. Но она не сказала ни слова, а остальные цыгане не успели ничего увидеть, потому что романс кончился и зал шумно зааплодировал. Митро облегченно вздохнул, поклонился и быстро вернулся на свое место в хоре.
К счастью, гости не остались до утра. Пьяного, рыдающего Шеловнина увели под руки друзья. Разошлись остальные посетители, и цыгане, зевая, собрались домой.
В домике Макарьевны никто не лег спать. Хозяйка и Данка, посвященные в план кражи невесты, пообещали жечь свечи до утра и быть готовыми принять молодых. Кузьма уже третий день не ночевал дома. Конаковы Ванька и Ефим, с которыми старший брат наспех переговорил после закрытия ресторана, пришли от задуманного в полный восторг и тут же предложили лошадей – вороных донских двухлеток Вихря и Мариулу, с начала сезона бравших призы на ипподроме. Митро, скрипя зубами, дал ухмыляющемуся Петьке красавицу Ведьму, для себя же взял игреневого Зверя, который, помимо сказочной резвости, обладал еще и завидной выносливостью. Ему этой ночью предстояло вывозить на себе двоих. Когда время перевалило на второй час пополуночи, четверо цыган верхом, в полном молчании выехали из Москвы на пустую, залитую лунным светом Владимирку.
Вскоре прибыли на место, пустили неразнузданных лошадей на траву, сами полезли в кусты. Ванька с Ефимом вскоре заснули, наказав разбудить, «когда начнется». Митро уселся под развесистой бузиной, уткнулся подбородком в колени и умолк. Несколько раз Петька вполголоса спрашивал: «Спишь, морэ?» – «Нет, – глухо слышалось в ответ. – Гляди лучше».
Час шел за часом, а Илонки не было. Луна начала садиться. На небо набежала цепочка облаков, и поле потемнело. Сильнее запахло сыростью. Петька тревожно поглядывал на восток, теребил пряжку на поясе.
– Да где она, босявка? – наконец, не выдержав, забурчал он. – Через час светать начнет, бабы проснутся… Передумала, что ли?
Митро молчал. Из темноты отчетливо слышалось его прерывистое дыхание. Насупившись, Петька уже начал прикидывать, как утешать Арапо, если чертова девчонка не придет. В кустах захрустело: проснулся один из братьев, сиплым басом спросил:
- Предыдущая
- 51/61
- Следующая
