К своей звезде - Пинчук Аркадий Федорович - Страница 109

• Предыдущая
• 109/171
• Следующая

– Я вижу, Шульга, – недовольно сказал генерал, – вы заняли позицию выжидания. Случай чрезвычайно сложный, но своей пассивностью вы усугубляете его. Раненых бойцов и терпящий бедствие экипаж мы обязаны эвакуировать во что бы то ни стало. На рассвете афганские товарищи высадят в этот район десантную роту.

– Если позволит погода, – вставил Шульга, прикрывая глаза от яркого света лампы.

– Вот именно, – подхватил генерал. – Идет буран, и к утру мы носа не высунем. Поэтому надо действовать, а не сидеть сложа руки. Десять минут вам. Доложите решение. – И повесил трубку.

– Вы можете колпак на лампочку надеть?! – прорычал Шульга неизвестно кому и, толкнув ногою тяжелую металлическую дверь, вышел наружу. «Через десять минут решение». Какое? Хоть пой, хоть плачь, хоть вплавь, хоть вскачь.

Под унтами тяжело заскрипел снег, а чистый морозный воздух сам хлынул в легкие. «Сидят там, как в парилке, – подумал о дежурной смене СКП, – а тут такая благодать, как весной». И сразу понял, что действительно потянуло сыростью, талым снегом, что это совсем не к добру, потому что где-то уже совсем близко обширный фронт влажной облачности. А это в сто раз хуже сухой метели – и мокрый снег тут, и обледенение, и даже грозовые разряды не исключаются.

Загнав кулаки в боковые карманы меховой куртки, Шульга даже не замечал, что ходит вокруг СКП по проторенной связистами тропинке. В некоторых местах на ней лежали желтые квадраты света, падающего из окон. Вдруг один из квадратов погас, и Шульга вскинул глаза. Так и есть – надели колпак на лампочку. И тут же созрело решение. Он посмотрел на часы – после разговора с генералом прошло девять минут.

«Генерал – молоток, – подумал с благодарностью Шульга, поднимаясь на СКП. – И не простой молоток, а отбойный. Не позвони он, так бы и сидели, мигая глазами». Он с ходу подошел к аппарату, снял трубку и попросил на провод «первого».

– Прошу утвердить решение, товарищ генерал, – сказал Шульга, нисколько не сомневаясь в том, что нашел единственно верный выход. – В район бедствия вышлем еще два вертолета. Один – специально оборудованный для спасательных работ в режиме висения, второй – в качестве ретранслятора. Будет барражировать в квадрате…

– Утверждаю, – сухо сказал генерал. – Действуйте.

– Если с колпаком неудобно работать, – сказал Шульга штурману, – можешь снять. А вы, – повернулся он к инженеру, – на стоянку. Готовить машину Скородумова и мою. Экипажи – на постановку задач. – И добавил: – Ко мне в кабинет.

В большом разлинованном блокноте, который положила Шульге в портфель во время отпуска дочь, остался один лист. «Надо же, как рассчитала, чертовка», – подумал он, вспоминая Олин наказ: «Одно письмо в неделю и как раз до замены хватит». Ведь на этой неделе действительно могут приказ прислать.

Посмотрел на часы – еще успеет до вылета – и написал: «Здравствуй, доченька, здравствуй, мой единственный дружочек!» И сразу представил этого дружочка: худенькую, сутулую семиклассницу, с хриплым неуверенным голосом и болезненным взглядом запавших глаз. Бог мой, в каких она только клиниках не обследовалась, каких диагнозов ей не ставили, какими лекарствами не лечили. И ни черта! То вдруг повеселеет, оживет, ест все, что попадется, в общем ребенок как ребенок. То начинает угасать, терять аппетит и настроение, становится вялой и жалкой. «Ну неужели наша медицина так беспомощна, что не в силах поставить ребенку диагноз?» – спросил однажды Шульга уважаемого профессора. «Значительно беспомощнее, чем мы все думаем, – сказал профессор грустно. – В человеке загадок еще на тысячи лет».

Оля уже ходила в пятый класс, когда Шульга однажды не на шутку поссорился с женой. Запахло разрывом. В один из вечеров Оля обняла его за шею и рассудительным шепотом сказала: «Я без тебя пропаду, папуля». И эти ее слова решили все. Девочку он любил как единственное и самое стоящее в его судьбе. Дочь ему платила тем же.

Ее недетскую тоску по близкому человеку он особенно остро почувствовал здесь, в Афганистане. Девочка писала ему длинные письма, называла его то «Игорь Олегович», то «мой бедный рыцарь», то «верный дружочек», а где-то в конце обязательно прорывался крик души: «Папочка мой, папуленька, ну когда же я смогу тебя увидеть и обнять!» И Шульга сразу раскисал, чувствуя неудержимую резь в глазах.

По срокам, «оговоренным высокими сторонами», это письмо он мог бы написать через три дня. Но Шульга знал, куда и зачем летит. И не сказать последних слов дочери он просто не мог. Письмо это отправят, если он не вернется, а если вернется – напишет новое. А это… Это он сохранит и вручит ей… ну, скажем, в день свадьбы. Или при окончании школы. А то и на совершеннолетие. Чем не подарок!

Лизнув клеевую полоску конверта, Шульга запечатал его, разгладил на шершавом походном столе ребром ладони, надписал адрес. Подержал, дав высохнуть чернилам, и положил в сейф. Здесь, если что, – найдут.

– Свищенко, признайся, – попросил Шульга техника, осматривая вертолет, – какой ты приберег эпитет для командира?

– Какой там еще эпитет, – застеснялся Свищенко. – У вас имя и отчество краше любого эпитета – Игорь Олегович. Это же придумать надо, Игорь да еще и Олегович. Прямо сказание о граде Китеже.

– Не финти, Свищенко. Инженер у тебя «круглый, як глечик», замполит «застенчивый, як девственница», штурман «упертый, як бугай», заместитель мой «ни то ни се», кого я там еще забыл? Начальник ТЭЧ? Как ты его?

– Да никак. Это ж аксиома, а не человек.

– Во-во – аксиома. Прилипло уже. Ну, признайся, что для меня сочинил?

– Нет, вы – начальство. Не можно.

– Начальства бояться – на службу не ходить. И для чего ты на свете живешь, Свищенко?

– Для демографии, наверное.

– Во-во!

Шульга любил во время осмотра вертолета вот так беззлобно поворчать на техника. Свищенко это ворчание воспринимал как похвалу за четкую работу, потому что если командир замечал хоть самый безобидный промах техника, он переставал балагурить и бросал только одно слово: «Зазнался!»

Вертолет и в этот раз был подготовлен без замечаний. Когда набрали высоту, Свищенко неожиданно сказал то, о чем давно все думали, но никто не решался произнести:

– Не смог он сесть там. Наверное…

– Ты уже один раз накаркал, Свищенко, – одернул его Шульга. – Помнишь, предрекал Ефимову, что он не сдаст экзамена по теории? Или забыл?

– Уси каркали. Уси предрекали. Особенно члены комиссии. Накинулись на хлопца, як осы на сахар. Вы вспомните, Игорь Олегович?

Да, вспомнить следует, это был красивый спектакль. Смешались все страсти. Амбиция с удивлением, недоверие с восторгом, подозрение с упрямством. Надо признаться, что и Шульга в тот раз вел себя не идеально. Сперва его потешало, как члены комиссии снисходительно кивали в такт ответам Ефимова, многозначительно переглядывались; потом он слегка позлорадствовал в адрес начальника ТЭЧ, который неточно назвал один из узлов подвески, и Ефимов тактично поправил его; потом начал подозревать, что новичок дурачит не только «высокую комиссию», но и его, командира эскадрильи. Когда Ефимов спокойно и уверенно изложил принцип работы гидроусилителей, нарисовал схему их взаимодействия с тягами управления, Шульга не выдержал и спросил:

– Скажите по правде, Ефимов, тут у некоторых товарищей есть подозрение, что вы ранее служили вертолетчиком. Признайтесь, мы не обидимся.

Ефимов удивленно вскинул брови.

– Я никогда не говорю неправду.

– Ни в каких ситуациях?

– Ни в каких. А что вас так удивляет?

– Ну, не хотите же вы сказать, что за неделю освоили весь этот материал? – начал злиться Шульга. – Я специальное училище окончил, курсы, летаю пятнадцать лет, столько же лет занимаюсь в системе командирской подготовки. И далеко не на все вопросы, которые тут задавали, смог бы так исчерпывающе ответить. А вы… Не дурачки же мы круглые.

Ефимов не то с укором, не то с хитрецой посмотрел на Шульгу. Мягко улыбнулся.

• Предыдущая
• 109/171
• Следующая