К своей звезде - Пинчук Аркадий Федорович - Страница 4

• Предыдущая
• 4/171
• Следующая

«Знаю, – отвечал кто-то упрямый и не сдающийся, – только это совсем не тот случай».

«Вранье!»

«Могу и не врать. Но кому от этого станет лучше? Ложь во спасение никем не осуждалась».

«Стерва ты, Нинка, вот ты кто. Еще ничего не случилось, еще совсем не поздно, возьми себя в руки и не сходи с ума. Перебесишься, немного переболеешь и будешь жить, как все люди».

«А что это значит – жить, как все люди?»

«Не прикидывайся идиоткой, отлично понимаешь, о чем речь. Страшно подумать, что ждет тебя…»

Нина попыталась представить: к их дому, взвизгнув тормозами, подлетает такси, она хватает Ленку, что-то самое необходимое и выбегает во двор. Ефимов протягивает руки, но раздается испуганный крик: «Папочка! Не отдавай меня!»

– О чем ты думаешь? – дернул ее за ухо Олег. – Ты даже не заметила, какую вкуснятину съела.

– Мама устала, – назидательно вставила дочь и нежно взяла ее за другое ухо. – Правда, мамочка?

– Правда, моя хорошая, – согласилась Нина и поцеловала ее пахнущую вареньем руку. Ленка обняла Нину и тесно прижалась щекой к щеке, и что-то дрогнуло вдруг у Нины в груди, разлилось по всему телу неясной пульсирующей тревогой. Она жадно обвила девочку руками и стала целовать ее мягкие, пахнущие летом волосы, тугие щеки, глаза, шею, целовать с таким неистовством, будто у нее хотели прямо сейчас отнять навсегда это самое родное существо, ее единственное сокровище.

Среди ночи Нину разбудил Ленкин кашель. Она тихонько, чтобы не побеспокоить Олега, встала и босиком прошла в детскую. Мягкий свет ночника и тихое посапывание дочери успокоили Нину. Заболей Ленка – тогда все планы летят кувырком. Но девочка дышала ровно и чисто.

Нина присела на стул, переложив себе на колени Ленкины «шматички» – так называла Ленка свою одежду. Сквозь приоткрытую форточку в комнату струилась прохлада и отдаленные звуки улицы. Кто-то, видимо, поджег в урне выброшенные бумаги, и Нина отчетливо улавливала горьковатые запахи дыма. По проспекту прогрохотал одинокий грузовик. Его металлический лязг долго висел вдоль многоэтажного проспекта.

Нина сидела расслабленная и умиротворенная. Перед глазами – только лицо дочери. Выпяченные вперед отцовские губы, мамины ямочки на щеках, брови, лоб и курносый нос Олега. Конечно, и глаза были его, и характер. Можно сказать, по всем статьям папина дочка. Да и любит она Олега больше, чем Нину. И если раньше Нина к их взаимоотношениям относилась снисходительно и без ревности, сейчас ее это задело – почему?

У них было полное единодушие во взглядах на воспитание девочки, все подарки ей делались от имени обоих родителей, играли и занимались с Ленкой, можно сказать, поровну. Пожалуй только, в играх с дочерью отец был щедрее на выдумку, искреннее перевоплощался в ребенка. Во время игр он напрочь забывал о своем возрасте и кандидатском звании. Нина всегда затруднялась определить, кто из них ведет себя более озорно и глупо. С серьезными вопросами Лена всегда идет к матери. Если же ей вздумается узнать, какие сны видела сегодня кукла Магдалина, она обращается к отцу. Они друзья, и в этом вся штука. Они все трое – друзья, и разрушившему этот тройственный союз прощения от двух других не будет никогда. Тешить себя иллюзиями не следует.

Прислонившись спиной к прохладной кирпичной стене, Чиж усердно изображал задремавшего старика. Задремавшего от явного безделья. Скупая прохлада тени и уютная сколоченная им же самим год назад из массивных брусков скамейка действительно располагали к дреме. Даже молодые летчики здесь частенько ухитрялись в короткие минуты передышек, несмотря на раздирающий барабанные перепонки форсажный грохот, урвать десяток минут крепкого сна. Но то молодые. Чижа скорее мучила бессонница, чем недосыпание. И прикидывался он спящим исключительно для Юли.

Она тоже истомилась ожиданием и сейчас босиком паслась в густо вымахавшей вдоль рулежки траве. Чиж сперва и не понял, что она там высматривает, делая стойки, как спаниель на перепелиной охоте. Потом понял: плетет венок, выбирая в траве маленькие белые цветочки. Кто ее научил этому искусству? Уже и в деревнях многие дети не умеют плести венков. А у Юли, надо же, получалось.

Чиж любил такие минуты, когда мог незаметно для Юли подолгу смотреть на нее. Дочь выросла. И хотя она почти все время рядом с ним – и дома, и на службе, – уже давно живет своей жизнью. Ей приходят письма с незнакомыми Чижу обратными адресами, заглядывают в дом парни, о которых Юля никогда ничего не рассказывала, где-то и с кем-то она проводит свободные вечера.

Понимал – это диалектика, житейское дело: приходит час, и дочь становится светильником в чужом доме. Понимал, а сердце верить не хотело.

Юлька – она его. Открой Чиж глаза и только тихонько кашляни, дочь тотчас вскинет голову, вытянув свою длинную шею, брови изогнет, поймает его взгляд и все лицо от угольных глаз до подбородка засветится бесконечно доброй улыбкой. И так всегда. Сидит ли она у телевизора, в гостях, за подготовкой к своим контрольным, за домашними делами – на любой его знак готова тут же откликнуться вниманием.

В такие мгновения забывается все, что тупой болью колет под лопаткой. В такие мгновения Чиж размягчается и осязаемо чувствует себя неприлично счастливым. Бережно расходуя этот капитал, он прикидывается иногда очень занятым, уткнувшимся в книгу или телевизор, а когда позволяет обстановка, неожиданно задремавшим.

И только в часы работы он «от первого до последнего МИГа», как любит сам выражаться, принадлежит им – летающим. Да и Юлька на вышке строга. Всякий, даже беглый взгляд Чижа прочитывает не иначе как приказ или вопрос. Взгляд – и тут же стрелки секундомеров начинают свой необратимый бег, взгляд – и следует точный доклад: «Полсотни пятый», тридцать девять минут, двадцать четыре секунды…» И руководителю полетов все ясно.

Но уже третий день полеты не планируются и аэродром обволокла оглушающая тишина. Над инженерным домиком завис в зените дрожащий комочек жаворонка, и оттуда, из поднебесья, сыплются замысловатые цепочки серебристых звуков, напоминающих о существовании совсем другой жизни: о тихих, пахнущих травами, а не подплавленным гудроном полях, о шелесте тяжелых колосьев пшеницы, о вздохах жующих ночную жвачку коров…

Откуда выплыли эти воспоминания, из каких закоулков памяти? Ведь сколько помнит себя Чиж, он не знал других пейзажей, кроме аэродромных. Даже первые самостоятельные шаги сделал из отцовских рук к металлической стремянке, на которой перепачканный мазутом рыжий механик копался возле мотора «Циррус», установленного на авиетке «АИР» – первом самолете неизвестного тогда конструктора Яковлева. Через его детство прошли истребители всех довоенных марок, от И-16 до ЯК-1. В 1943 году Пашка Чиж в звании сержанта сделал боевой вылет на новеньком ЯК-3 и в тяжелом бою над Украиной сбил ненавистный «Фокке-Вульф-190». Аэродромы полевые, мирные, с травяным и металлическим покрытием взлетных полос, перечеркнутые бетонными линиями, – всю жизнь аэродромы. С их ритмом и запахами, с их напряженным гулом.

И вдруг – тишина. И этот беспечный жаворонок, и Юля, собирающая в траве цветы. Босая, простоволосая, его, Чижа Павла Ивановича, дочь…

Нет, все-таки он, несмотря ни на что, счастливый человек. Даже когда нет совершенно никакой работы. Безделье всегда вносило в его жизнь мучительный диссонанс, но вот уже третий день Чиж предавался праздному ничегонеделанию и не испытывал от этого ни малейших душевных мук.

Еще позавчера на рассвете пришел приказ готовиться к встрече первой эскадрильи. Ждали к вечеру, но не пустила погода. Вчерашний день пролетел в ленивых перебранках с метео. Сегодня позвонили: на трассе проясняется, ждите.

Повесив трубку, Чиж разволновался и, чтобы никто этого не заметил, ушел в тень «высотки» и прикинулся спящим. Пусть думают, что он спокоен, так лучше для всех. Но больше никто не звонил, и Чиж в самом деле успокоился.

Новые самолеты? Ну и что? Самолеты и в Африке самолеты. Сколько их пришлось перевидеть за свой век! Сколько облетать! Покладистых и норовистых, поршневых и реактивных. А тут всего-навсего принять на аэродром эскадрилью. Иная аэродинамика, конечно, иные посадочные характеристики, но машины пилотируют его чижата: его руки, его глаза – одним словом, летчики. И коль им дано «добро» лететь домой на новых самолетах, стало быть, чему-то научились. Сядут.

• Предыдущая
• 4/171
• Следующая