Хлопушин поиск - Зуев-Ордынец Михаил Ефимович - Страница 17

• Предыдущая
• 17/33
• Следующая

У подножия домен были вкопаны в землю огромные дубовые чаны, наполненные формовочной землей. В эти чаны ставились пушечные формы. В обе стороны от чанов уходили узкие канавки, тоже из формовочной земли, с ямками, вдавленными в землю на равном расстоянии друг от друга.

Сюда хлынет расплавленный чугун и, остыв, превратится сразу в несколько пушек и двести ядер к ним.

Но хлынет ли?

С тыльной стороны домен, тоже у их подножий, были прилажены громадные, в три человеческих роста, кожаные меха – фурмы. Эти гигантские гармошки сжимались и раздувались без человеческой помощи. Они приводились в движение деревянными рычагами, связанными с вододействующими, а попросту говоря, обычными мельничными колесами. От тяжести падающей через плотину воды вращались колеса, двигались вперед и назад рычаги, раздувались меха и через два железных сопла вдували воздух в каменные легкие домны.

Но стоит взбунтовавшимся работным разъединить рычаги и колеса, как меха остановятся и начнется ужасное остывание домны со всей массой непереваренной руды, угля и флюсов. В печи сядет «козел», как говорят на Урале, ляжет в горне домны спекшаяся из руды глыбища в сотни пудов. И придется много недель сотнями рук пробивать толстый каменный кожух домны и ломать, раскалывать, выбрасывать по частям спекшегося «козла».

А может быть, и хуже. Взбешенные работные разнесут чан с формовочной землей и выпустят расплавленный чугун прямо на землю. Но об этом страшно было и подумать! Тогда сгорит весь завод!

К вершинам домен вел крутой земляной накат, устланный бревнами. Тощий конь, надрываясь, тащил по накату телегу, груженную углем. Шемберг узнал одну из телег, которые он видел час назад из окна, въезжающими в заводские ворота. Конь, выкатив от усилия дрожащие белки глаз, судорожно перебирал ногами по бревнам наката. Возчик и двое доменных работных помогали животине, но телега не двигалась с места. Тогда подбежал к ним до сих пор стоявший в стороне широкоплечий и беловолосый парень с лицом так измазанным сажей, что на нем видны были только глаза, горевшие холодным синим пламенем. Он уперся в телегу сзади плечом, и она медленно вползла к вершине домны.

Здесь работные?засыпки, обутые в лапти с деревянной подошвой, пересыпали уголь в ручные тачки и подкатили их к железной заслонке в крыше домны.

– Отчиняй колошник! – крикнул доменный мастер.

Один из рабочих уцепился длинной кочергой за кольцо заслонки и со страшным напряжением сдвинул ее. Из колошника, как из пушки при выстреле, вылетели клубы зеленого дыма и длинные языки пламени. И все работные, словно по команде, закашляли.

На колошник страшно было смотреть. Вырывавшиеся из него языки пламени свивались в огненный столб, вершина которого упиралась, казалось, в облака. Но работные один за другим подкатывали к колошнику тачки, опрокидывали в него уголь и отбегали поспешно назад.

Последний из работных, низкорослый, хилый, со впалой чахоточной грудью мужичок, подкатив тачку к колошнику, остановился и зашатался. В лицо его ударил клуб дыма. Он закрыл лицо руками и начал медленно валиться вперед, в колошник. Работные испуганно вскрикнули и бросились на помощь товарищу. Но их опередил все тот же беловолосый и синеглазый парень. Он схватил чахоточного работного за руку и так дернул назад, что оба они упали.

– Засыпай колошу! Поворачивайся! – заревел мастер.

Беловолосый вскочил и, легко подняв тяжелую тачку, опрокинул ее в колошник. Заслонку снова задвинули. Работные, отхаркиваясь и отплевываясь, отошли к новому возу с рудой, поднявшемуся к вершине домны.

Чахоточный не тронулся с места. Он сидел на своей тачке и, завернув подол длинной рубахи, вытирал катившиеся из глаз от едкого дыма слезы. Беловолосый подошел и сел с ним рядом, прямо на горячую крышу домны.

– Тяжело, дядя? – спросил беловолосый.

– Утроба ненасытная, чтоб ее разорвало! – хрипло, с ненавистью сказал чахоточный.

Беловолосый понял, чью утробу ругал собеседник.

– Утроба у домнушки ненажорная, верно говоришь, дядя. По десятку телег руды да по два десятка телег угля зараз жрет. А как распорем мы ей брюхо, так выпустит она нам столь чугуна, что сразу отольем три пушки да еще и ядра к ним.

– А на кой ляд мне те пушки и ядра? – чахоточный скривился. – Пушки не сухари, в рот не положишь.

Беловолосый подался ближе к чахоточному и сказал тихо:

– Забыл, Сеня, что тебе Хлопуша говорил? С чем же ты, Сеня, против бар да заводчиков пойдешь? С голым кулаком?

Семен Хват отшатнулся, потом наклонился, всматриваясь в вымазанное сажей лицо беловолосого. Он открыл рот, чтобы крикнуть, но вместо этого прошептал:

– Пашка! Неужто и тебя схватили? Вот горе?то. И тоже на проклятую домну робить послали? А для чо у тебя рожа в саже устряпана?

– Коли бы я им попался, висеть бы мне на глаголе[8]. Для того и рожу сажей вымазал, чтобы раньше времени не схватили.

– Чего же ты сам к медведю в берлогу лезешь? – Хват забеспокоился и вдруг поспешно соскочил с тачки. – Слышь, друг, а ведь нас Петька Толоконников приказчику выдал. Я своими ушами слышал.

– Вон оно что! – зловеще сказал Жженый. – Ну ин ладно!

Доменный мастер, косившийся зло на отлынивающих работных, но чуявший что?то неладное на заводе, а потому молчавший, вдруг увидел за спинами Хвата и Жженого поднявшегося на домну Шемберга. Наливаясь гневно кровью, мастер заорал:

– Эй, вы, от работы бегаете? Даром господский хлеб жрете? Марш к тачкам!

– Не ори, дикошарый, – спокойно ответил Павел. – Чего больного человека понужаешь?

Мастер стиснул кулаки и двинулся на Павла:

– Я тебя счас так жогну, чертова рвань, что ты отсюда кубарем скатишься!

Но, к удивлению его, этот чумазый работный не бросился бежать, не отступил даже, а, наоборот, пошел навстречу, говоря по?прежнему тихо, но с угрозой:

– Годи, господин мастер, иное запоешь, как подвесим тебя на кочерге над колошником. Будешь, как окорок, коптиться. А чтоб не скучно тебе было, рядом приказчика да немца?управителя подвесим.

Мастер посмотрел растерянно на Шемберга. Жженый перехватил его взгляд и оглянулся. Увидав управителя, попятился было, но вдруг засмеялся.

– Ну что, господин немец, твоя взяла. Скричи солдат и в подвал волоки.

– Кто ты? – отрывисто спросил Шемберг.

– Жигарь с заводских куреней, – быстро ответил Жженый. – Послан к тебе, господин управитель, выборным от всех наших куреней, с жалобой...

Шемберг резко повернулся и, подобрав брезгливо полы халата, начал спускаться с домны, спотыкаясь устало на бревнах, иссеченных конскими подковами, усыпанных шлаком и углем.

ВЫШКА

Грязные бревна доменного наката вспомнил Шемберг, когда поднимался по крутым ступеням на вышку господского дома. Он вспомнил те чувства бессильной злобы, страха и унижения, которые испытал, уходя с домны. И если там, наверху, на вышке, он не увидит то, за что, казалось бы, готов был отдать десять лет жизни, унижение не будет отомщено.

А впрочем, черт с ним, с унижением! Важнее другое. Мало ли унижений пришлось испытать ему, обедневшему саксонскому дворянину, из нужды взявшемуся за грязное и тяжелое горное дело? Окончив с грехом пополам в родной Саксонии знаменитую Фрейбергскую горную академию, молодой дворянчик?рудознатец[9] в поисках быстрого обогащения очутился в этой варварской стране, в этих диких Гиперборейских горах.

Ему говорили, что здесь драгоценные камни лопатами гребут, и он согласился стать управителем горного железоделательного завода в Уральских горах. Драгоценные камни здесь лопатами не гребли, попадались они не часто, но ему посчастливилось напасть на рассыпное золото, и немало уже золотого песка, и самородков тоже, прилипло к рукам потомка обнищавших саксонских рыцарей. Владелец завода, граф Чернышев, сидит безвыездно в столице и заводом своим мало интересуется. Шемберг здесь царь и бог, контроля над ним нет никакого, и, конечно, он свой карман не забывает. И черт с ним, с унижением, лишь бы его не убили эти взбунтовавшиеся рабы, лишь бы не лишиться теплого и выгодного управительского места...

• Предыдущая
• 17/33
• Следующая