Полведра студёной крови. (СИ) - Хватов Вячеслав Вячеславович - Страница 29

• Предыдущая
• 29/72
• Следующая

— По какой воде?

— Из того озера речушка вытекает, не широкая, но быстрая. Нашёл я в лесу колоду и в обнимку с ней по речушке сплавился. Как ногами по дну скрести начал — вылез и на запад потопал. Так вышел к Соликамску. С тех пор тут и кантуюсь.

Ткач крякнул и с тоской покрутил порожнюю бутылку.

— Чего желаете? — приковыляла, наконец, неспешная тётка с блокнотом и огрызком карандаша.

— То же самое, — указал я на пустую тару, — и вторую кружку.

Тётка со вздохом убрала блокнот в карман передника и удалилась, а Ткач заметно повеселел, даже принялся настукивать пальцем плясовую. Натуральный алкаш. Так опуститься за полгода…

— Даже убивать противно, — слетел у меня с языка обрывок мысли.

— Чего?

— Да вот гляжу на тебя, и блевать тянет. По вене-то хоть ещё не вмазываешься?

— Не, — схватил он принесённую официанткой бутылку и набулькал в кружки. — Только старое-доброе бухло. А чего это ты о здоровье моём печёшься? Ты теперь доброхот что ли? Бороду вон отпустил как у попа. Может, и богу молишься?

— Молятся те, у кого своих силёнок нет.

— Ну да, ну да… — опрокинул он кружку себе в глотку и уткнулся в рукав. — Ахррр. Херово пошла.

Я понюхал содержимое своей тары и отодвинул в сторону.

— А знаешь, — заговорил Ткач, продышавшись, — я молился, раза три или четыре. Сразу после возвращения.

— О чём боженьку просил?

— Смелости дать, на второй заход.

— Помогло?

— Нихуя, — снова наполнил он кружку и тут же опорожнил, в этот раз даже не поморщившись. — Это, — указал Ткач на бутылку, — куда лучше помогает. Да и скука в церкви смертная. А в кабаке всегда жизнь бурлит. Каждый день новости. Вот позавчера в Березниках доктора зарезали, а дом его сожгли.

— Вчера, вообще-то.

— Э-э… Да нет же, позавчера, как сейчас помню. Я ещё подумал — твой почерк, один удар точно промеж рёбер в сердце. А потом спохватился — так ведь сдох же ты! — Ткач хлопнул ладонью по столу и заржал.

— Уверен?

— Если б не припёрся сегодня, был бы уверен, а теперь…

— Уверен, что позавчера?

— Мне, может, побожиться? А что не так-то, вообще?

— Доктора я зарезал. И было это вче-ра, — произнёс я по слогам для лучшего усвоения.

— Забьёмся?

— Чего?

— На бутылку. Ты говоришь — вчера. Я — позавчера. Сейчас спросим у людей, они и рассудят. Слышь, любезный, — обратился Ткач без отлагательств к мужику за соседним столом, — когда в Березниках доктора зарезали?

— Так… два дня тому. Свои же пырнули, а теперь на нас…

— Всё, свободен, — вернулся Ткач на место, бестактно прервав диалог, и перевёл совсем мутный уже взгляд на меня. — Гони бутылку.

— Как же так? Я же… Не может такого быть.

— Может-может, — снова плеснул он горячительного и зашептал, пододвинувшись ко мне, отчего дышать стало трудно. — А в горах ещё и не такое бывало. Не удивлюсь, если эта хуйня скоро везде… Везде! — сделал Ткач, вытаращив глаза, широкий жест руками, — …свои сети раскинет. Ик, — он тяжело засопел, уставившись в дно кружки, потом приподнял бровь и воззрился на меня, как на подсудимого. — А за что ты доктора зарезал?

— Он задолжал мне.

— Вон оно как… Ну да. О чём это я? Странно, что вообще есть причина. Ты ж и со скуки мог вполне. Ты ж у нас великий Коллекционер. Мочишь людей походя, счёт потерял. А мужик-то был неплохой, доктор этот. Помог мне как-то раз.

— О своём человеколюбии расскажи Гейгеру с Балаганом. Или… Ах, дьявол! Память моя дырявая. Ты же их пристрелил.

— Сука ты, Кол, подлая. Я ж не по своей воле тогда… Да с какого хуя мне перед тобой оправдываться? И вообще, задрал ты своей болтовнёй. Делай чего хотел или уёбывай. Мне с тобю говорить больше не о чем.

— Не вопрос. Напиши коды доступа, и можешь продолжать свое движение к циррозу.

— А вот это видел? — продемонстрировал он мне кукиш, предварительно на него плюнув. — Всё в голове, в голове, да… Там оно и останется.

— Что ж… В таком случае твоя голова пойдёт со мной.

Алчность. Мне всегда нравилось, как это звучит. Будто слизываешь мёд с липких пальцев. Сладкое-сладкое слово. Лишь одному существу на планете известно, что оно означает. Это существо ненасытно. Это существо убивает больше, чем способно съесть. Это существо забывает о любой опасности, как только перед носом замаячит весомый куш. Оно едва не уничтожило себя из-за алчности. Но алчность же подняла его на самый верх пищевой пирамиды. Одно неотделимо от другого, как жизнь и смерть.

Я хорошо знаю, на что способна алчность. Поэтому позволил Ткачу уйти. Ему нелегко далось решение встать из-за стола. Уверен, всю дорогу до своей грязной берлоги он ждал — когда же, когда за спиной раздастся приглушённый выстрел, и пуля, войдя в затылок, сделает из мозгов кисель. Он запомнил каждый шаг, потому что каждый шаг мог стать последним. Но не стал. И я точно знаю — утром Ткач будет блевать, пока выхолощенный желудок сам не попросится наружу. Но не от похмелья, а вспоминая момент, когда повернулся ко мне спиной. Но я знаю и другое — проблевавшись, он снова и снова будет прокручивать в голове наш разговор, вспоминать каждую деталь, каждое слово. Потому что в этом его шанс, последний шанс. И Ткач скорее сдохнет, чем упустит его.

После нашей дружеской попойки я не стал далеко ходить, снял на сутки комнатушку в "Серебряной лихорадке", отвалив аж пять монет одноимённого металла, и провалялся на тахте до шести вечера, заказав жратву в номер. А после, с комфортом устроившись в баре, два с половиной часа знакомился с его меню, к слову, довольно скудным, так что это занятие вскоре наскучило, и я уже стал посматривать на часы, когда — сюрприз-сюрприз! — порог моего благословенного приюта переступила нога Алексея Ткачёва. Он — бледный как полотно — проковылял к моему изобильному столу и сел напротив.

— По беленькой? — снял я пробку с запотевшего графина.

— Нет, — мотнул Ткач головой и поморщился.

— Хорошо, — налил я себе. — Люблю пить один. Отрежь себе курочки.

— Я согласен, — проигнорировал он моё щедрое предложение.

— Согласен на что?

— Передать тебе коды доступа.

— Так, продолжай, — я глотнул холодной водки и закусил бужениной.

— Мне нужно сто золотых.

Кусок чудесно приготовленного мяса едва не перекрыл мне доступ воздуха к лёгким.

— А почему не тысячу? Почему не миллион? — поинтересовался я откашлявшись.

— Я пришёл говорить о деле, а не всякую хуйню молоть.

— Тогда почему ты именно этим и занимаешься? Несёшь всякую хуйню. Откуда, думаешь, у меня возьмутся сто золотых? Это ж… две с половиной твоих головы. А я вижу только одну. Может, пойдёшь к Фоме и набьёшь себе цену?

— Ладно, — Ткач снял шапку и бросил на стул, расставшись с мечтами о быстрой и выгодной сделке. — Твоё слово.

— Десять.

— Что?! Ты в своём уме?

— Как никогда. Ну, посуди сам, — отломил я жареную цыплячью ножку, — я плачу за какие-то цифры из твоей не самой светлой головы. Откуда мне знать, что они верные? Ты не смог запомнить карту, а коды запомнил — верится с трудом. Не говоря уж о злонамеренной лжи, чего, как понимаешь, я совершенно не могу исключать. Пожалуй, я погорячился с десятью золотыми. За такую сомнительную информацию довольно будет и пяти.

— Да пошёл ты нахуй!

— Ну и зря возмущаешься, Алексей. Этих денег тебе месяца на два красивой жизни хватит. А уйду я, и с чем останешься? С цифрами в голове? Так ведь ими за бухло не расплатиться. Ты своими побасенками московскими репутацию себе обеспечил на годы вперёд. Я — твой единственный покупатель.

На каменном когда-то лице Ткача промелькнула тень смятения. Да, потрепала его жизнь в последний год, поломала хребет. Что ж, тем лучше. На самом деле платить за содержимое ткачёвской головы я не собирался. Зачем? Чтобы обнаружить в ста пятидесяти километрах он неё, что циферки не те. Нет. Голова должна быть при мне, рядом, чтобы, в случае чего, можно было потыкать в неё ножиком, освежая память.

• Предыдущая
• 29/72
• Следующая