Александр Суворов - Григорьев Сергей Тимофеевич - Страница 10

• Предыдущая
• 10/73
• Следующая

– Ох, батюшка! – всполошился тот. – Да я тебе, никак, нос разбил? Ай-ай! Враг попутал… Прости ты мне, окаянному!

Головин схватил вдруг колотушку, подбежал к окну и застучал. В то же мгновение на дворе засвистели, закричали дозорные во много голосов, застучали колотушки, затрещали трещотки, затрубили рожки, забунчала чугунная доска.

Головин, повалив пюпитр с книгой, упал в кресло, закатив глаза. Свеча погасла. Светила теперь одна лампада в углу.

Александр испугался, кинулся к одной двери, к другой, но обе они оказались запертыми снаружи. Напрасно мальчик бил в двери ногами и кулаками. Никто не отзывался. Да и нельзя было услышать беспомощный стук средь грохота, гама и звона со двора.

Мальчик понял, что убежать было невозможно. Он подошел к Головину. Тот лежал в кресле с закрытыми глазами и, казалось, заснул.

Шум на дворе постепенно затихал и наконец прекратился. Александр поставил пюпитр, поднял книгу и положил на место, затеплил от лампады свечу и прикапал ее на место к пюпитру. Он осторожно открыл книгу, стоя рядом с креслом, и радостно вскрикнул: об этой книге он мечтал, ему много рассказывал о ней отец, но нигде не мог достать, хотя и обещал давно. Это была книга Квинта Курция[46] «О делах, содеянных Александром Великим, царем Македонским. Переведена повелением Царского Величества с латинского языка на российский лета 1709-го и напечатана в Москве в 1711 году в декабре месяце».

Головин, пробужденный от забытья радостным восклицанием мальчика, ласково положил ему руку на плечо и спросил:

– Здорово я тебе нос разбил?

– Ничего, ничего, сударь!.. Какая у вас книга!

– Сию книгу я читаю, когда мне не спится. Вот погоди… – Дрожащей рукой Головин открыл 21-ю страницу и начал читать вслух: – «Александр мнози филозофы и риторы встречают, кроме Диогена, который тогда был в Коринфе и, Александра ни во что вменяя, в бочке живяше. Удивлялся же ему Александр, при солнце сидящему, прииде и вопроси, чего требует. Он же рече: „Требую, да того от меня не отымеши, чего мне дать не можете“. Которым ответом Александр весьма утешился и, ко своим обратися, рече: „Хотел бы аз быти Диоген, аще не бы Александр был“. И, паки обратись к Диогену, Александр вопросил: „Неужто не могу ничего тебе дати?“ Диоген ответствовал тако: „Усторонись несколько и не застанавливай мне солнце…“»

Положив руку на страницу, Головин спросил:

– А ты кем бы хотел быть: Александром Великим или Диогеном? Что тебе сходнее?

Александр живо ответил:

– Диоген не мог стать Александром, сударь!

– Ну а тот?

– Быв Александром Великим, стать Диогеном – нищим?! После великих почестей и славы поселиться в собачьей конуре?!

Головин засмеялся:

– Да, милый, такого не бывало!.. Вот слушай еще! – Он перевернул несколько страниц.

– Давайте я буду читать, – сказал Александр, – а вы слушайте.

Головин согласился. Александр начал читать вслух и забыл все, что было кругом. Хозяин иногда забывался и дремал. Тогда Александр повышал голос. Головин испуганно открывал глаза, вскакивал с кресел, хватал колотушку и подбегал с ней к окну, неистово стуча. Со двора сейчас же отзывались свистом. Трещотки, колотушки, рожки, звон колокола, стук в чугунное било не смолкали несколько минут. Затем наступала тишина.

– Читай дальше! – приказывал Головин.

Александр читал все тише и тише. Хозяин наконец захрапел. Свеча догорала, и, хотя на столике лежало несколько запасных свечей, Александр закрыл книгу и улегся на пышной постели из сена, приготовленной для барина. Свеча мигнула и погасла. Громко храпел хозяин. Заснул и Александр.

Авдотья Федосеевна возвратилась от Головиных совсем расстроенная: Василий Васильевич совсем из ума выжил, невесть что творит и не только не застращал Александра тягостями военной службы, а, наоборот, подарил ему любимую свою книгу Квинта Курция. Даря, он сказал:

– Попытай быть и Александром Великим, и мудрым Диогеном. Попытай!

Вася Головин простился с Суворовым в слезах и в минуту расставания все просил отца, чтобы он и его записал в Семеновский полк солдатом.

– Ладно, – утешил тот Васю, – лишь вырастешь до Суворова, запишу. Ну-ка, померяйтесь.

Александр и Вася стали затылками друг к другу. Семилетнему Васе (он, правда, старался вытянуть насколько можно шею) оставалось расти до Александра не более вершка[47]. И опять Авдотья Федосеевна обиделась за свого хилого сына.

– Быть тебе в полку, – сказала она сыну, – в двенадцатой роте, левофланговым.

– Зато у нас в первой роте на правом фланге Прошка Великан, – ответил Александр.

Давно в усадьбе Головиных не видели барина в таком добром духе: он сам вышел провожать гостей до нового парадного подъезда и вел под руку Авдотью Федосеевну. За ними шла хозяйка, ведя за одну руку Васю, а за другую Александра с книгой Курция под мышкой.

Слуги в парадных кафтанах выстроились в два длинных ряда от дверей до суворовского убогого возка с лубяным верхом. Доведя Авдотью Федосеевну до экипажа, Головин сам подсадил ее в возок.

Тройка побежала. Двадцать конных егерей в польских красных кунтушах[48], расшитых шнурами, в синих рейтузах и сапогах с огромными медными шпорами поскакали за тройкой по два в ряд: им было приказано проводить гостей до пограничного столба головинских владений.

Всю дорогу домой Авдотья Федосеевна не сказала сыну ни слова. Александр, раскрыв книгу Квинта Курция, начал читать ее с того места, где остановился ночью, усыпив чтением Головина.

Когда показалась в долине замшелая крыша суворовской усадьбы, Авдотья Федосеевна вздохнула, потянулась к сыну, сжала ладонями его лицо и поцеловала:

– Бедненький мой солдатик!..

Начали собираться на зиму в Москву: учиться Александру «указным наукам» в деревне не у кого, да и книг нужных не достать.

Дядька Александра, Мироныч, – его не брали в Москву, – с горя сильно загулял и был наказан на конюшне.

Вперед отправился небольшой обоз с запасами: мукой, крупой, соленьями, медом и яблоками. За последней телегой плясал на привязи любимый конь Александра, Шермак. На дверях амбаров и кладовок повисли большие калачи замков и восковые печати.

День спустя в Москву покатили на двух тройках и Суворовы: отец с сыном – на одной, мать с дочерью – на второй. Книги, увязанные в рогожу, лежали у Александра в ногах.

Морозным ранним утром Суворовы въехали в Москву. Столица встретила их колокольным звоном, криком и мельканием галочьих стай. Близ Никитских ворот, невдалеке от городского дома, Суворовы нагнали свой деревенский обоз.

… Александр первым выскочил из возка. Отец и мать захлопотались с разгрузкой возов и не скоро хватились сына.

– Где он? – всполошилась мать.

Ей доложили, что Александр отвязал Шермака, вскочил на неоседланного коня и ускакал неведомо куда. Родители, привычные к выходкам своенравного сына, не очень обеспокоились. Мать безнадежно махнула рукой.

Александр, проскакав во весь опор мимо Кремля, оказался в селе Покровском, а за ним открылось Семеновское поле. Эти московские места были до сей поры мало знакомы Александру. Его то и дело обгоняли верхами в сопровождении рейткнёхтов[49] офицеры, а он обгонял военные повозки и караульные команды. Дорогу не приходилось спрашивать: все стремились к одному месту – большому, вытоптанному солдатскими сапогами плацу среди огородов и рощ. Оттуда слышались взвизги флейт, рокот барабанов. На плацу шло учение. Покрикивали командиры. Солдаты маршировали, выкидывали ружьями артикул[50].

В обстроенном длинными магазинами квадрате полкового двора рядами стояли с поднятыми дышлами полковые ящики: белые – палаточные; голубые – церковные, с крылатыми ангелочками по бокам; желтый – казначейский, на нем изображен рог изобилия, из коего сыплются золотые деньги; красный – патронный, на нем изображена пороховая бочка; синий – аптечный, с нарисованными на нем банками лекарств; огненного цвета – артиллерийский, с пылающими гранатами и громовыми стрелами; белый, с синими полосами – канцелярский, с изображением книги, а на ней чернильницы с воткнутым в нее гусиным пером. Далее виднелись белые с зеленым провиантские фуры, с изображенным на боках золотым рогом изобилия, обвитым пышными колосьями. Извозчики, солдаты нестроевой роты, у длинных коновязей чистили рослых лошадей. У кузницы с пылающим горном ковали в станках коней.

• Предыдущая
• 10/73
• Следующая