Таящийся ужас 2 - Кейз Дэвид - Страница 10

Позже, когда я понял, что состояние мое продолжает ухудшаться, пришлось заняться оборудованием камеры. Над этим планом я работал долго. Тогда-то и пришлось рассказать о болезни жене. Это было самым трудным. Элен нельзя назвать очень уж интеллигентной женщиной и потому поначалу она отнеслась ко всему как к какой-то шутке, не поверила мне. Да, она подумала, что я шучу. Но потом, когда пришел строитель и стал оборудовать камеру, смекнула, что дело действительно серьезное, и ей взбрела в голову мысль, что я схожу с ума. Разумеется, прямо она об этом никогда не говорила, но это можно было заметить по ее взгляду. Когда мы обивали стены камеры, она не переставая качала головой, словно мы оба занимаемся какой-то ерундой и попросту тратим время. Впрочем, все это вполне понятно. Я не вправе винить ее за то, что она поначалу чего-то не понимала. Теперь-то она уже многое знает и начинает соображать, хотя временами и допускает глупые, досадные ошибки и не может провести границу между физическим и умственным, нормальным и аномальным. На это требуется время.

Камеру мы оборудовали полгода назад. Я отправлялся в нее раз в месяц и Элен делала все, что ей полагалось делать, не задавая лишних вопросов. В целом, повторяю, можно признать, что она действительно хорошая жена, и если временами раздражает меня из-за недостатка интеллигентности и неспособности уловить суть происходящего, то, как мне кажется, это является вполне обычным делом в большинстве семей, где один из супругов по своему умственному развитию намного превосходит другого.

Итак, я удовлетворен своей женой. Надо будет только постараться более терпимо относиться к ее ошибкам. Я же никогда в жизни не причиню ей боль. И вообще никогда никого не обижу…

Я был не до конца честен, и это меня совсем не радует. Вообще-то в своих записях я стараюсь не кривить душой, но про один инцидент все же не написал. Речь идет о случае с пьяным в гостинице, о котором я должен рассказать, поскольку в противном случае вообще нет никакого смысла вести этот дневник. Надо описать и этот случай — в конце концов, не произошло ничего такого, за что мне следовало бы себя винить.

Все случилось, когда я в последний раз перед оборудованием камеры выезжал из города. Я уже давно подумывал о том, чтобы сделать такую камеру, но все откладывал осуществление этого плана из-за Элен, так как он означал хотя бы косвенное признание моей болезни. Полагаю, инцидент с пьяницей окончательно укрепил меня в намерении соорудить камеру. Он показал, что временами я могу становиться действительно опасным и не всегда могу полагаться на самоконтроль. В любом случае хорошо, что это случилось, поскольку в том, что касается меня, все получилось как нельзя лучше. В этом инциденте я абсолютно невиновен, а пьяница пострадал исключительно по причине своего порочного увлечения.

Это была весьма захудалая гостиница. Я хорошо запомнил, что она ничем не отличалась от всех тех заведений, в которых мне приходилось останавливаться раньше. Парадный подъезд представлял собой обыкновенную дверь, которая выходила прямо на улицу, над входом прибита вывеска. Кстати сказать, косо прибита. В коридоре лежал темно-бордовый ковер, истертый настолько, что в некоторых местах даже проглядывали нитки.

По коридору я прошел до самой лестницы. Место портье на самом деле оказалось обыкновенной нишей в стене, и мне пришлось несколько раз позвонить и подождать, прежде чем из комнаты под лестницей появился клерк. Он вышел, протирая глаза, в торчащей из брюк рубашке. Пройдя за стойку, он протянул мне регистрационную книгу и зевнул прямо в лицо. В общем, ужасный тип, и рассказываю я о нем для того, чтобы показать, какая это была гостиница и какие люди там могли останавливаться. В частности, тот самый пьяница. На мой взгляд, людям вроде, него лучше не жить, а прямо вот так взять и помереть.

Клерк отнюдь не удивился, заметив у меня на щеках отросшую щетину. Перед тем, как отправляться в подобные поездки, я всегда из предосторожности не брился пару дней — на тот случай, если кто-нибудь увидит меня во время приступа болезни. Ведь каждый может удивиться, если увидит, что у человека так быстро, буквально за несколько часов, растет борода. Это была одна из мелочей, о которых я никогда не забывал, а потому я уверен, что меня никто и никогда ни в чем не заподозрил. Редко кто думает о подобных мелочах в молодом возрасте, так что в кругу психиатров, узнай они обо мне все, подобная прозорливость могла бы стать легендарной.

Портье также не мог щегольнуть гладко выбритыми щеками и потому вел себя так, словно все постояльцы его гостиницы никогда не брали в руки бритву. Несмотря на то что у меня с собой был чемодан, он потребовал плату вперед. Я поднялся к себе в номер, запер входную дверь, выключил свет и лег в постель. Одежду снимать не стал. Окно было маленькое и очень грязное, выходило оно прямо на кирпичную стену, так что луны я не видел. Без нее у меня все протекает гораздо труднее и болезненнее, так что приходилось искусственно вызывать в своем воображении ее образ: большой желтый круг, висящий в черном небе. Как же мне хотелось уйти из этой крохотной грязной комнатенки! Помню, как я ждал и почти хотел наступления перемены, лишь бы поскорее покончить со всем этим. Несколько раз я вставал, подходил к окну, шагал по комнате, временами приближаясь к раковине, чтобы плеснуть в лицо немного воды. А потом, наверное, снова улегся в постель, потому что следующее воспоминание относится уже к полному преображению.

Я лежал на спине и метался, дергался, стонал, весь влажный от пота — даже простыни намокли. Их сероватая ткань скрутилась подо мной в жгут, одной рукой я держался за край кровати. Одной изменившейся рукой. Мне было очень плохо, все время казалось, что у меня сильный жар и галлюцинации. Но я был сильный и держался, ни на мгновение не переставая сознавать, что никогда еще мне не было так плохо.

Вот тогда-то я и услышал, как этот пьянчуга идет по коридору. Я всегда презирал пьяниц — людей, которые нуждались в искусственных подпорках и не могли испытывать без стимуляторов и наркотиков ни удовольствия, ни радости. Этот пьянчуга громко распевал какую-то песню, тяжело шагая по коридору. Я лежал совсем тихо, когда он проходил мимо моей комнаты. Наверное, он ошибся номером, потому что остановился у моей двери. Он попытался открыть ее — я слышал, как повернулась и заскрипела дверная ручка; а потом попытался вставить ключ в замок — я опять услышал, как он царапает и лязгает им.

Я лежал не шелохнувшись. Глаза мои бешено вращались, на губах клубилась пена. До меня доносились его ругательства и проклятия, и я ненавидел его. Никогда еще я не испытывал ни к кому такой ненависти, как к тому пьянице. У меня возникла чудовищная мысль… а что, если в этой жалкой гостинице он сможет своим ключом отпереть мою дверь? Что, если он откроет ее, войдет и увидит меня?

Страх и ярость охватили все мое существо. Я вскочил с кровати и кинулся к двери, прижался к ней ухом, прислушиваясь. До меня доносились его напряженное, дыхание и какое-то бессвязное бормотание. Я навалился на дверь, чтобы помешать ему открыть ее. При переменах я становлюсь необычайно сильным, так что он вряд ли открыл бы ее. Под прикосновением моих колючих щек и ладоней дверь казалась горячей и мягкой.

Потом он начал барабанить, подняв такой шум, что я стал опасаться, не разбудит ли это кого-нибудь из постояльцев. Тогда мог возникнуть никому не нужный спор, и ночной клерк мог потребовать, чтобы я открыл дверь и помог все уладить. Я молча ждал, хотя внутри у меня все кипело и бурлило, а он продолжал барабанить по двери.

Мне кажется, именно тогда я и открыл дверь.

Я не причинил ему никакого вреда. Но мне никогда не забыть того выражения лица, которое появилось у него при виде меня! Его глаза, рот, кожа… Он сделал шаг назад, и мне захотелось пойти за ним, хотя я и знал, что делать этого не следует. Не исключено, что я мог даже ударить его, хотя не помню ничего подобного. Но он как-то совсем неожиданно упал. Свалился и стал похож на кучу старых половиков, насквозь пропитавшихся запахом алкоголя, к которому примешивался слабый аромат крови.