Ной Морсвод убежал - Бойн Джон - Страница 28
- Предыдущая
- 28/31
- Следующая
Старик довольно долго размышлял над этой просьбой, но в итоге лишь покачал головой.
– По-моему, нет, – ответил он. – Прости меня, но они – моя семья, понимаешь? Они мне напоминают обо всей моей жизни.
– Но вы же себе еще можете вырезать, разве нет?
– Нет, увы, – сказал старик задумчиво. – Любопытная выходит штука. Когда передо мной оказывается полено и я сажусь вырезать какую-нибудь куклу, я всегда хочу сделать что-то одно, а оно никогда не получается. Начинаю с какого-то замысла, а из дерева выходит что-то совсем другое. Вот посмотри. – И старик показал Ною деревяшку, преобразившуюся в бабуина. – Я совсем не хотел делать бабуина.
– Что же тогда вы хотели делать?
Старик отвел на миг взгляд и пожал плечами. Пора было признаваться.
– Себя, конечно, – ответил он и улыбнулся.
Глава двадцать третья Искусный мастер
Вся правда тут в том (сказал старик), что много лет я избегал резать куклы. Я делал поезда и лодки, кубики с буквами и стаканчики для карандашей, а также все, что только мог придумать. Из дерева, скрепленного гвоздями. Я хранил традиции Паппо, а некоторые даже усовершенствовал.
Хоть я больше не странствовал по всему миру и у меня не было удивительных приключений, после папиной смерти я не менял свой распорядок дня – по утрам и вечерам бегал, хотя делал всего несколько тысяч кругов по деревне. Я точно знал, что если убегу дальше – непременно окажусь в каком-нибудь дворце или на празднике, на верхушке египетской пирамиды или на дне Большого каньона. А у меня теперь есть лавка, и вот она-то – важнее всего.
Но потом случилось странное. Однажды вечером я собирался на свою обычную пробежку и вдруг заметил, что как-то устал. Нагнулся завязать шнурки, а когда вновь выпрямился – не удержался и громко вздохнул. Рука сама потянулась к пояснице – та отчаянно болела. И хотя на пробежку в тот вечер я все же отправился, вернулся домой я, запыхавшись немного больше обычного, и даже не поужинал, а сразу рухнул в постель. Но всерьез задумался я об этом лишь через несколько месяцев, когда поймал себя на том, что по утрам не могу встать без стонов. Александр будил меня своим боем, а мне хотелось лишь свернуться калачиком под одеялом и ни на какую пробежку не собираться.
Так год шел за годом, и я постепенно начал осознавать, что с утренним моционом пора заканчивать. Тело мое утратило былую гибкость, ноги перестали быстро слушаться. Я уже не был так проворен, как раньше. Голубые вены на руках стали заметнее. Однажды я даже слег с простудой.
А потом настал день, когда я прибирал одну витрину в лавке – и вдруг увидел отца. Он стоял всего в трех шагах от меня – и выглядел в точности как в тот день, когда я уезжал на свои Олимпийские игры, принесшие мне столько славы.
– Паппо! – радостно воскликнул я. На миг я совсем забыл, что он умер много лет назад.
Я подбежал к нему, раскрыв руки, – и Паппо ко мне побежал, тоже намереваясь меня обнять.
Мы столкнулись. Я упал. Паппо тоже.
Я поднял голову и понял, что никакой это не отец: я увидел собственное отражение в высоком зеркале. Оно очень долго стояло в деревянной раме в углу лавки.
«Я уже старик», – подумал я.
В тот миг я и понял, что много лет назад, когда исполнили мое желание стать настоящим мальчиком, я принял не то решение. Нужно было остаться марионеткой.
Мысль эта укрепилась у меня в голове, и с нею вместе руки мои наполнились очень странной тягой. Утолить ее можно было, лишь взявшись за молоток и стамеску и сев за работу. Я спустился в подвал, где у меня всегда хранился запас дерева, и, к своему удивлению, обнаружил, что никакого материала у меня впервые в жизни не осталось. Конечно, я обычно покупал дерево на местной лесопилке, но теперь была полночь – все закрыто до завтрашнего утра. Но мне просто позарез нужно было смастерить марионетку. Выбора не оставалось. Я просто не усну, если этого не сделаю. Да я и дышать не смогу.
Я вышел из лавки и осмотрел пустые деревенские улицы. В легкие мои лился ночной воздух, и я мимолетно подумал, заметит ли кто-нибудь, если я просто перелезу через забор лесопилки и стащу столько дерева, сколько мне нужно. Ну, не вполне, конечно, стащу — наутро я вернусь и заплачу за все, что взял. Но как только во мне родилась такая мысль, я понял, что это невозможно. Ноги у меня, в конце концов, уже не те, что раньше, – я уже не могу ни перепрыгнуть через стену, ни даже перелезть. (Даже в юности я получил лишь серебряную медаль за бег с препятствиями на 400 метров, что уж говорить про их нынешнее состояние, в старости.) У меня ничего не получится.
Раздосадованный, я посмотрел на дерево, стоявшее передо мной, и мое внимание привлекла толстая ветвь. Неужто все так просто? Ветвь как будто подзывала меня. «Возьми меня! – будто бы говорила она. – Давай же, отламывай!»
И я отломил.
Взялся за нее покрепче и очень удивился тому, сколько силы у меня оказалось. Я буквально вывернул ее из ствола и встал на дорожке как вкопанный, изумленно разглядывая огромный кусок древесины в руках. А через секунду уже скрылся в лавке, запер за собой дверь, спустился в подвал и принялся за работу.
Я отлично знал, какую марионетку хочу сделать. Перед моим мысленным взором были ровные аккуратные ноги, соединенные в коленях шарнирами, – тот второй комплект, который мне смастерил Паппо, когда я по неразумности спалил себе первые ноги во сне. Гладкое цилиндрическое тело тоже легко припоминалось, а также тощие ручки и очень простые ладошки, приделанные к ним. Бодрое искреннее лицо; непослушный нос, который все растет и растет, если я говорю неправду. Все на месте – все надежно замкнуто у меня в памяти. Я был уверен, что у меня все получится, – я же искусный мастер, и все, что бы я ни начинал делать, выходит как надо.
– Если сделаю все правильно… – говорил себе я, долбя и строгая дерево, – если он у меня выйдет идеальным, то, может быть… возможно же такое…
И долгое время мне казалось, что все так и получается. Ноги выглядели правильными; тело смотрелось правильным; лицо тоже казалось правильным лицом. Но, закончив куклу, я отошел от нее на шаг – и поразился. Потому что марионетка загадочно преобразилась в лиса, и этого лиса я отлично знал. Это он много лет назад убедил меня зарыть пять золотых монет на поле чудес, полить их, а потом на несколько часов уйти. А когда вернусь, обещал мне лис, на их месте вырастет пять тысяч золотых монет. Этот лис меня обокрал, воспользовавшись моей наивностью.
– Как же такое произошло? – спросил я сам себя, удивленно качая головой. На следующую ночь, решил я, буду внимательнее, и тогда у меня получится идеальная марионетка.
И вот с того самого вечера каждую ночь я садился и пытался создать деревянную копию себя бывшего – но всякий раз, закончив, смотрел на то, что сделал, и кукла становилась чем-то совсем другим. Начальником станции, к примеру. Или скорбящей вдовой. Дамой, пишущей сонет возлюбленному, сгинувшему в морской пучине. Перышком, которое несет ветерок. Роялем, который нужно настроить. Статуей Зевса Олимпийского. Чарлзом Линдбергом, взлетающим в своем «Духе Сент-Луиса». С чего бы я ни начинал работу, как бы ни сосредоточивался на своем творении, оно неизменно обращалось во что-нибудь другое – и совершенно неожиданное притом.
И каждую ночь я отламывал от дерева все новые ветки и начинал сызнова. А через несколько дней ветви отрастали снова.
Так продолжается уже много лет. Я украшал лавку теми куклами, которые мои руки вырезали из отцовского дерева, и все это время старел – все больше и больше, пока не понял, что старания мои безнадежны.
Я сделал свой выбор. Стал настоящим мальчиком и никогда больше не буду куклой.Говорил же мне доктор Крылз: настоящий мальчик станет настоящим мужчиной, настоящий мужчина – настоящим стариком, а после этого…
- Предыдущая
- 28/31
- Следующая
