Разгадай меня - Мафи Тахира - Страница 61

• Предыдущая
• 61/101
• Следующая

Уорнер не отвечает ему.

— Это из-за нее тебе хочется стать хорошим парнем? — Он едва слышно смеется. — Может быть, она успела внушить тебе какие-то свои мечтания о будущем? — Теперь он смеется во весь голос. — Да ты просто спятил, — добавляет он. — Ты сошел с ума из-за глупенького ребенка, который не в состоянии даже постоять за себя, когда ей в лицо смотрит ствол пистолета. Так в эту глупышку тебя угораздило влюбиться, да? — Он смеется и указывает на меня оружием. Потом резко выдыхает и подводит итог: — Хотя что же тут странного?..

Уорнер напряженно дышит. Еще крепче сжимает рукоятку пистолета. Пожалуй, это единственные признаки того, что слова отца возымели на него какое-то действие.

— Сколько раз, — продолжает Андерсон, — ты грозился убить меня? Сколько раз я просыпался среди ночи и видел, что ты — тогда еще маленький мальчик — решил убить меня во сне? — Он наклоняет голову вбок. — И сколько раз, — тут его голос становится громче, — тебе удалось довести дело до конца? Сколько раз ты плакал, извинялся и прилипал ко мне, как какой-то помешанный…

— Заткнись, — говорит Уорнер, так тихо и так спокойно, что становится страшно.

— Ты слаб, — снова презрительно сплевывает Андерсон. — Ты жалок и сентиментален. Ты не хочешь убить своего собственного отца? Боишься разбить свое несчастное сердце?

Я вижу, как напряглись мышцы на лице и шее Уорнера.

— Стреляй в меня, — говорит Андерсон, глаза его пляшут, они светятся от смеха. Ему, оказывается, все это весело. — Я сказал — стреляй в меня! — кричит он. Потом тянется к больной руке Уорнера и хватает его за раненое место, выкручивая ему руку так, что Уорнер начинает хватать ртом воздух от невыносимой боли. Он часто моргает и изо всех сил сдерживается, чтобы не закричать. Я вижу, как чуть заметно задрожала его рука, сжимающая пистолет.

Андерсон отпускает сына. Отталкивает его от себя с такой силой, что тот чуть не теряет равновесия. Лицо Уорнера бледное как полотно. На бинте перевязи проступает кровь.

— Одна только болтовня, — качает головой Андерсон. — Только слова, и ничего больше. Ты меня расстраиваешь, — говорит Андерсон, лицо его искажает отвратительная гримаса. — Меня уже тошнит от тебя.

Я слышу отчетливый и резкий хлопок.

Андерсон отвешивает сыну пощечину, причем с такой силой, что Уорнер невольно покачивается. Впрочем, он и без того ослаб от потери крови. Но при этом он не произносит ни единого слова.

И не издает ни звука.

Он просто стоит, терпит боль, часто моргает. У него крепко стиснуты зубы, но он совершенно бесстрастно смотрит на своего отца. Сразу и не скажешь, что он только что получил оплеуху. Только на щеке краснеет пятно, заходящее на лоб и висок. И крови на бинте стало больше. Странно вообще, как он еще держится на ногах.

Он продолжает молчать.

— Ты снова будешь мне грозить? — тяжело дыша, спрашивает Андерсон. — Неужели ты решил, что сможешь защитить свою маленькую подружку? Ты полагаешь, что я прощу тебе твою страстную влюбленность и позволю разрушить все то, что я выстраивал столько лет?! Все, над чем я так старательно трудился? — Андерсон уже не целится в меня. Он на время забыл обо мне и теперь прижимает ствол пистолета ко лбу Уорнера, вертит им по его коже и добавляет: — Неужели я так ничему тебя и не научил? — орет он. — Неужели ты у меня ничему не научился…

Но то, что происходит потом, я объяснять не берусь.

Я только сознаю, что моя рука находится у него на горле. Я прижимаю его к стене. Меня охватывает жгучий, слепой и всеобъемлющий гнев. Мне кажется, что у меня горит мозг, превращаясь в пепел.

Я сжимаю пальцы.

Он задыхается. Хватает ртом воздух. Пытается вывернуться, отчаянно машет руками. Его лицо становится пунцовым, потом покрывается синими и лиловыми пятнами, и мне это нравится. Я просто наслаждаюсь этим чудесным зрелищем.

Мне даже кажется, что я улыбаюсь.

Я приближаю лицо к его уху и шепчу:

— Бросай пистолет.

Он повинуется.

Я отшвыриваю его и одновременно перехватываю оружие.

Андерсон хрипит и заходится в кашле на полу. Он пытается дышать, хочет что-то сказать, тянет руки вперед, словно пытаясь что-то схватить, чем можно было бы защититься, и меня развлекает его беспомощное состояние. Я словно плаваю в чистой неразбавленной ненависти к этому человеку и всему тому, что он сделал. Мне хочется присесть и расхохотаться и не переставать смеяться до тех пор, пока слезы не начнут душить меня и я замолчу. Это будет упоительная тишина. Теперь мне многое понятно. Очень многое.

— Джульетта…

— Уорнер, — тихо произношу я, все еще поглядывая на корчащееся на полу тело Андерсона, — сейчас я должна попросить тебя оставить меня в покое.

Я взвешиваю пистолет в руке. Кладу палец на спусковой крючок. Вспоминаю все то, что говорил мне Кенджи на занятии по стрельбе. О том, что рука должна оставаться твердой. О том, что надо быть готовой к отдаче после выстрела. Я наклоняю голову вбок. Смотрю на Андерсона, проверяя все части его тела.

— Ты… — ему наконец-то удается произнести какие-то слова, — ты…

Я стреляю ему в ногу.

Он пронзительно кричит. По-моему, он кричит. Но я уже ничего не слышу. Мои уши как будто забиты ватой. Может быть, сейчас кто-то что-то говорит и обращается ко мне или даже кричит на меня, но для меня все звуки исчезли. Мне сейчас нужно быть сосредоточенной и внимательно следить за всем тем, что происходит вокруг. Я только чувствую, как вибрирует пистолет у меня в руке. А в голове еще остался звук выстрела. И я решаю, что мне нужно повторить свое действие.

Я стреляю ему во вторую ногу.

Он опять кричит.

Мне нравится ужас в его глазах. И то, как кровь пропитывает дорогую ткань его брюк. Я хочу сказать ему, что он выглядит не очень привлекательно с раскрытым вот так ртом, но ему скорее всего не важно мое мнение. Для него я остаюсь всего лишь глупой девчонкой. Глупой маленькой девчонкой, тупым ребенком с симпатичным личиком, по сути — трусихой. Это он так сказал. Будто я настолько труслива, что не смогла постоять за себя. И еще, да, он хотел бы оставить меня у себя. Оставить в качестве домашнего питомца. И тогда мне становится ясно одно. Я не буду делиться с ним своими мыслями. Да и какой смысл тратить слова ради того, кто все равно сейчас умрет.

Я целюсь ему в грудь. Пытаюсь вспомнить, где находится сердце.

Не совсем слева. Не совсем в центре. Вот там.

Отлично.

Я воришка.

Я украла этот блокнот и эту ручку у одного из врачей из кармана халата, когда он не видел этого, и спрятала у себя в штанах. Это было как раз перед тем, как он велел каким-то людям забрать меня. Это были странные люди в непонятных костюмах с толстыми перчатками и в газовых масках с окошечками для глаз. Мне тогда показалось, что это самые настоящие инопланетяне. Я подумала так, потому что они не могли быть нормальными людьми. Они надели на меня наручники, заломав перед этим руки за спину, и привязали меня к сиденью. Они пытали меня электричеством, чтобы я кричала снова и снова, но я не стала кричать. Я скулила, но не сказала ни слова. Я чувствовала, как слезы текут у меня по щекам, но я при этом не плакала.

Наверное, это еще сильнее разозлило их.

Меня били по щекам, чтобы разбудить, хотя, когда мы приехали, у меня были открыты глаза. Кто-то отвязал меня, хотя наручников они снимать не стали. Потом меня больно ударили по коленям и только потом приказали встать. Я пыталась. Я пыталась, но у меня ничего не получилось, и тогда три пары рук вышвырнули меня за дверь, и у меня потекла кровь по лицу, когда я лежала еще некоторое время на асфальте. Дальше я не помню, наверное, меня тащили внутрь.

Мне все время холодно.

Я чувствую пустоту, как будто внутри меня нет ничего, кроме разбитого сердца, единственного органа, оставшегося в этой оболочке. Я слышу скулящее эхо внутри себя. И еще что-то стучит. У меня есть сердце, как утверждает наука. Но общество считает меня чудовищем. И я это знаю, конечно, знаю. Я знаю, что я сделала. Я не прошу сочувствия.

• Предыдущая
• 61/101
• Следующая