Звезды светят на потолке - Тидель Юханна - Страница 2

• Предыдущая
• 2/33
• Следующая

— Больной день сегодня? — осторожно спрашивает Йенна, садясь напротив.

Мама кивает и отпивает воды из стакана. Йенна не хочет спрашивать дальше, не хочет слышать, отводит взгляд. Она быстро вываливает спагетти на тарелку и заливает их кетчупом.

— Как сегодня в школе? — спрашивает мама, ковыряя салат.

Она теперь не очень много ест.

— Как обычно, — отвечает Йенна.

— Как это — обычно, ведь школа новая?

Йенна кивает, жует, кетчуп брызжет на белую скатерть. Йенну тошнит от этой новой школы. Правда, тошнит. Ничего не изменилось.

— Может, новые друзья?

— У меня есть Сюсанна.

— Это я знаю. А другие? Йенна, может, надо разнообразить жизнь, а не общаться все время с одной и той же подружкой?

Йенна смотрит на маму и не может сдержать злобы.

В молодости мама была Крутой Девчонкой. Йенна об этом знает. Бабушка все время трещит про безумные юные годы Лив, про сотни поклонников, про то, как мама не ночевала дома. Да Йенна и сама имела удовольствие видеть фотографии в старых маминых фотоальбомах. Загорелая стройная мама на пляже, мама-старшеклассница с венком на шее, мамин первый парень Лассе, мама с подружками — Гуллан, Лайлой, Кикки, Викки и Гиттой, мамин второй парень Рогер, мама танцует на столе на какой-то вечеринке, мамин третий парень Бьерн, четвертый — Ингемар, пятый — Рольф.

Лассе, Рогер, Бьерн, Ингемар, Рольф.

Йенна знает всех!

«Хранить и помнить — это очень важно», — говорит мама, доставая камеру при каждом удобном случае. Хранить и помнить — это очень важно.

Да уж, да уж. Йенна не видит в своей жизни ничего особенного, чтобы это нужно было хранить и помнить. Йенна — не Крутая Девчонка, она не Уллис-Сиськуллис. Но ее, конечно, и не травят, как Малин-Уродку, так что грех жаловаться.

Йенна где-то посередине между Уллис и Малин.

— У меня есть Сюсанна, — повторяет она. — Мне хватает.

Мама кивает и больше ничего не говорит. Но Йенна знает — мама молча думает дальше, и это еще хуже.

— Кстати, — произносит Йенна, чтобы сбить маму с мысли, — нам дали листок, надо заполнить.

— Да? Что за листок? — спрашивает мама.

— Ну, Бритта, наша классная. Она все время говорит, что нам надо заработать денег на поездку всем классом в девятом. Я знаю, времени еще навалом, но она говорит, что надо откладывать заранее, так что у нас будет вечеринка для родителей и для нас тоже, скоро. С входными билетами. Так что надо как бы написать, придешь ты или нет.

Мама откашливается. Получается такой беспокойный звук, что у Йенны схватывает живот.

— Это когда? — спрашивает мама.

— Типа, через три недели.

— Это значит… когда… смотря как я буду чувствовать себя после…

Йенна понимает, но не хочет слышать, ей надоело об этом слушать.

— Знаю, — перебивает она и жует дальше.

— …курса облучения, — произносит мама.

— Я знаю! — повторяет Йенна, сердито глядя на маму, которая опускает глаза и смотрит на кусочки льда в стакане.

Курс. Курс облучения, после которого мама возвращается из больницы никакая и целыми днями спит. Облучение, после которого к ним приезжает бабушка, чтобы «поддерживать порядок», помогать маме и доставать Йенну. Облучение, после которого Йенна закрывается у себя в комнате и включает «Кент» на всю катушку.

Йенна ненавидит это облучение.

Это проклятое облучение!

Йенна доедает спагетти и ставит галочку в обеих клеточках: «Я приду» и «Я не приду» — на всякий случай.

Сразу после ужина Йенна едет на конюшню. В последний раз — о чем и сообщает Сюсанне, которая уже чистит лошадь в стойле.

— Я больше не буду ездить верхом.

Сюсанна оборачивается. Самый толстый конь в конюшне, Хуго, поднимает голову и смотрит на Йенну. Карие глаза, как у Сакке. Ну, не совсем, конечно. Но почти.

— Что ты говоришь? — переспрашивает Сюсанна. — Не будешь? Почему это?

Йенна пожимает плечами и водит сапогом по полу, усыпанному опилками, — получается узор.

— Просто не хочется. Больше не интересно. Тоска одна.

— Тоска? Да ты только что научила Дикси брать препятствия! Блин, да она теперь скачет как…

— Как лошадь.

Йенна смеется. Сюсанна невольно смеется в ответ.

— Да, — соглашается она и снова принимается чистить спину Хуго. — Как лошадь.

Йенна прислоняется к стене и делает глубокий вдох. Лошадиный запах пробирается глубоко внутрь, согревая все тело, — здесь спокойно и надежно. Здесь хорошо. Но все равно. Все равно она больше не будет.

— Потому что Уллис и Карро говорят, что это для лохов? — спрашивает Сюсанна.

Йенну передергивает. Она снова утыкается взглядом в опилки. Замечает, что нарисовала сердечко.

— А они так говорят? — спрашивает она.

— Ты сама знаешь, что говорят.

— Не знаю я! Да и вообще, не потому.

Сюсанна принимается тереть Хуго с новой силой, и тот закрывает глаза от удовольствия, а Йенна думает, что, если бы она терла или хотя бы чесала спину Сакке, он бы тоже вот так закрыл глаза.

И так же дышал бы покоем. И надежностью. И все было бы хорошо.

— Все равно, сегодня последний раз, — говорит Йенна. — И все.

— А зачем ты тогда вообще пришла?

У тебя даже занятия нет сегодня.

— Просто не хотелось сидеть дома.

— Что случилось?

— Ничего. Нет, ничего такого.

— Точно?

— Говорю — да!

Сюсанна — лучшая подруга Йенны с тех самых пор, как еще в садике подарила Йенне ластик с фруктовым ароматом. Если случилось что-нибудь хорошее, кому звонить, как не Сюсанне. К кому еще ходить в гости с ночевкой, с кем еще гулять под ручку, когда очень захочется, если не с Сюсанной.

С Сюсанной Фридой Эммой Нильсон можно много чего делать.

Но не все.

— Помочь? — Йенна делает шаг в сторону Хуго.

Сюсанна, похоже, все еще дуется, но пожимает плечами и бурчит:

— Можешь подковы почистить.

Йенна приходит домой, когда мама переодевается в пижаму. Маленький телевизор в ее комнате включен, идут новости — показывают всякие ужасы, которые произошли в мире за день. В другом, чужом мире.

— Как на конюшне? — спрашивает мама, снимая носки.

— Нормально.

Йенна вытягивается на маминой кровати, уставившись в потолок.

— Ездила верхом?

— Нет.

Йенна поворачивает голову, чтобы рассказать маме, что больше не будет заниматься верховой ездой, но в эту секунду мама стягивает с себя футболку, под которой нет лифчика. Видна только нежная розовая кожа. И синий шрам, похожий на застежку-молнию.

В тот день, когда у Йенны выпал передний молочный зуб, маме отрезали левую грудь. Йенна все гадала, что у мамы будет за вид, когда останется только одна грудь. Но все обошлось — маме сделали искусственную, которую можно подкладывать в лифчик.

— Вообще не заметно! — воскликнула Йенна, когда мама впервые примерила накладную грудь.

Мама согласно кивала, поворачиваясь перед зеркалом. Совсем не было заметно, что грудь справа — ненастоящая: обычная мама с двумя шариками. Но перед сном мама снимала левый шарик. «Жалко», — думала Йенна. Иногда, когда Йенне снились страшные сны, она пробиралась в мамину комнату и залезала в тепло маминой постели, где спокойно и надежно. И тогда, конечно, хотелось, чтобы мама была такой, как раньше, — мягкой и округлой, а не плоской наполовину.

Вначале Йенне было противно и страшно от этого шрама, но она ничего не говорила, чтобы не расстраивать маму.

И еще Йенна жалела правую грудь, которая осталась одна-одинешенька, и гадала, что же сделали с левой.

Выбросили прямо в больнице?

Может, там есть специальная мусорная корзина для грудей, больных раком?

А может, их засовывают в банки, как консервированные половинки персиков — такие склизкие и противные, которые бабушка дает на десерт?

Но об этом Йенна не спрашивала.

Время шло, и Йенна привыкла к «застежке-молнии». Ну, почти привыкла.

• Предыдущая
• 2/33
• Следующая