Дама с рубинами. Совиный дом (сборник) - Марлитт Евгения - Страница 67
- Предыдущая
- 67/111
- Следующая
– За герцога, – поправила девочка и, увидев Клодину, спросила: – Тетя Клодина, можно мне еще побыть здесь?
Та не слышала: она прислушивалась к шуму отъезжающего экипажа…
– О господи, фрейлейн Клодина! – воскликнула старушка, обрадовавшись, что наконец-то может поговорить о великом событии. – Что за красавец наш правитель! Во всем виден герцог! Когда он шел по саду с нашим господином, я вспомнила слова Шиллера: «Певец должен идти рядом с королем – они оба на вершине человечества». Ах, фрейлейн, если бы бабушка видела, как вы сидели по-семейному у стола и кушали землянику со сливками! Ах, фрейлейн Клодина!
– А мне больше нравится дядя Лотарь, – заявила малютка.
Девушка повернулась и пошла к двери, потом поднялась по узкой лестнице и постучала в дверь к Иоахиму. Она застала его расхаживающим по комнате с растерянным выражением лица.
– Я совершенно выбит из колеи, – пожаловался он. – О, мое прекрасное одиночество! Клодина, не пойми меня неверно! Ты знаешь, что я люблю и уважаю герцогскую семью и горжусь тем, что моя прелестная сестра привлекает ее в наш лесной уголок. Клодина, ты не сердишься на меня за мои слова? – спросил он, только теперь заметив тень на ее лице.
Она отрицательно покачала головой.
– Нет, Иоахим, за что же? Но мне жаль тебя, скажи им прямо, что ничто не должно мешать твоей работе. Слышишь? Ничто не должно мешать тебе!
Он остановился и погладил ее по щеке.
– Нет, дитя мое, – возразил он. – Ты как бывшая фрейлина должна знать, что этого делать нельзя. Удивительная любезность со стороны их высочеств – посетить нас здесь. Они не должны услышать от нас такого же отказа, как от Беаты. У меня захватило дух, когда она отрапортовала свой ответ. Не понимаю, как Лотарь мог спокойно его выслушать! Меня это возмутило.
– А твоя работа, Иоахим? Я уверена, что герцогиня очень огорчится, когда узнает, что помешала тебе.
– У нее хороший характер, она любит все прекрасное, но она больна, очень больна. Слышала ее кашель? Он разрывал мне сердце. Так кашляла и она , Клодина… О, эта ужасная болезнь! Нет-нет, Клодина, уже из-за одного того, что ее жизнь угасает, Совиный дом должен быть всегда открыт для ее высочества.
Сестра не отвечала. Она подошла к окну, в которое лился вечерний красноватый свет, и со страхом смотрела на верхушки деревьев. Нет, она не вправе поверить ему свою тайну, она не должна тревожить его. Может быть, страсть герцога уже прошла? Сегодня он не следил за ней жгучим взором – его глаза едва скользнули по ней. Она машинально наклонила голову, как бы желая возразить внутреннему голосу: «Может быть, благородство и великодушие победили, и вид угасающей жизни…» Она могла быть спокойна, могла надеяться.
Брат подошел к ней и взял ее за руку.
– Тебе скучно в одиночестве, Клодина? – мягко спросил он. – Сегодня, когда в наш дом ворвался луч из твоей прежней блестящей жизни, мне показалось, что грешно удерживать здесь гордого лебедя.
– Иоахим, – с вымученной улыбкой сказала Клодина, и глаза ее увлажнились, – если бы ты знал, с каким удовольствием я живу здесь, как мне уютно и спокойно в нашей бедности, ты никогда не говорил бы так. Нет, мне не только не скучно и не печально, наоборот, здесь у меня так легко на сердце, как давно не было. Теперь я пойду вниз готовить ужин, он состоит из салата и яиц всмятку, но ты не поверишь, Иоахим, как нежен салат Гейнемана!
Она подставила ему щеку для поцелуя и вышла, кивнув еще раз.
А он стал на место сестры у окна и, прислушиваясь к звуку ее шагов на лестнице, размышлял о том, не слишком ли противоречат ее печальные глаза тому, что говорят уста…
Часа через два Совиный дом затих и успокоился, как будто лес убаюкал его шелестом своей листвы; только в окне Клодины еще горел свет. Она сидела за старинным вычурным столиком, который стоял в комнате бабушки, когда та еще девушкой жила в Пруссии, у моря. Клодина открывала ящики, перебирала старые письма и засохшие цветы, заглядывала в разные коробочки.
Да, гордая молодая фрейлина, которая умела так безупречно, так холодно держать себя, была обыкновенной девушкой с робким сердцем и тайными надеждами и страхами, иначе она не стала бы со слезами на глазах прижимать к губам маленький клочок бумаги… На нем было набросано несколько нотных строк и написаны слова: «Если хочешь отдать мне свое сердце, то сделай это тайно».
Однажды Клодине пришлось петь по желанию старой герцогини, а нот не было, тогда один из членов небольшого избранного кружка встал, набросал задушевный мотив, и она спела его.
Она чувствовала, что хорошо пела в тот вечер, и, закончив, увидела, как пара мужских глаз смотрит на нее с нескрываемым восхищением. Это было только один раз и никогда более не повторилось… Их взоры встретились лишь на мгновение, потом он опустил глаза на принцессу Екатерину, за стулом которой стоял. Рыцарственный кавалер, со смеющейся небрежностью всегда подчинявшийся капризам своей дамы. Черные дерзкие глаза маленькой принцессы с таким выражением смотрели на него, как будто повторяли слова романса в виде вопроса: «Хочешь отдать мне свое сердце?» Этот эпизод, должно быть, давно исчез из его памяти, иначе он не был бы так недоволен, когда Клодина заговорила недавно о его любви к музыке… Она же не могла забыть того вечера.
И в тот же вечер другие глаза впервые стали ловить ее взгляд с таким пламенем, что это ее испугало.
«Хочешь отдать мне свое сердце?» Клодина вскочила и прошла от стола к окну и обратно все в том же мучительном волнении. Ее глаза блуждали по комнате, словно ища помощи, и остановились наконец на маленькой картине, написанной пастелью и изображающей женщину с нежным лицом. Портрет был вставлен в раму, над которой возвышался герб Герольдов, и металлическая звезда на рогах оленя блестела при свете свечи.
Горькое, болезненное выражение появилось на лице молодой девушки.
– Мама, – тихо прошептала она, – если бы ты была жива и я могла бы все рассказать тебе…
Она сложила руки и неподвижно, как бы читая про себя молитву, долго смотрела на портрет.
Глава 9
На другой день в горах и над равниной разразилась сильная гроза.
Старый Гейнеман со вздохом смотрел, как ветер треплет его гвоздики и вода течет по грядкам, вырывая с корешками только что рассаженные овощи.
– Господи Иисусе! – жаловался он в кухне, ловко, как настоящая судомойка, моя посуду. – Посмотрите, фрейлейн Клодина, какой сильный дождь.
Он показал в окно на горы, покрытые еловым лесом, где в промежутках между деревьями виднелись полосы тумана.
– Дождь обложной и зарядит не меньше, чем на неделю. Тогда здесь станет тоскливо.
Так и вышло: начался настоящий горный дождь. Маленький ручей, пробивавшийся сквозь корни елей, превратился в мутный желтый поток.
Девочка с куклой стояла у окна в комнате фрейлейн Линденмейер, без конца спрашивая, скоро ли закончится дождь, потому что в саду играть лучше. Старушка сидела рядом с ней, усердно вязала и по привычке поворачивала голову, чтобы поглядеть на прохожих, но напрасно. Только хромая женщина, служившая посыльной, вымокнув до костей, прошла рядом со своей лошадью; она подняла юбку на голову, а спину лошади накрыла клеенчатой попоной, с которой вода струилась потоками.
Клодина сидела в гостиной и училась шить на машинке. Щеки ее раскраснелись от радости, когда она сделала первый безупречный шов. Да, работа, даже презираемое ею женское рукоделие, все-таки благословение, позволяющее забыться.
Иоахим совершенно углубился в свои книги. За обедом он сказал, что такая погода особенно благоприятна для работы, и, встав из-за стола, вновь засел за свою рукопись, не видя и не слыша ничего.
А дождь все шел и шел… В Альтенштейне было особенно тоскливо, так как здоровье герцогини, естественно, ухудшилось: появилась слабость и усилился кашель. Непогода пробуждала в ней мрачные мысли о будущем. Она, стараясь перебороть свое настроение, села писать письмо сестре, но внезапно слезы полились на бумагу, а ей не хотелось огорчать и без того испытавшую много горя вдову мыслью, что стало хуже….
- Предыдущая
- 67/111
- Следующая
