Дама с рубинами. Совиный дом (сборник) - Марлитт Евгения - Страница 79

• Предыдущая
• 79/111
• Следующая

– Сознайся, Линденмейер, – сказала она, принуждая себя говорить в шутливом тоне и обращаясь к ней, как в детстве, на «ты», – ты пригласила гостью, чтобы снять с меня заботы по хозяйству? – При этих словах глаза ее влажно заблестели.

– Ах, дорогая девочка! – смущенно воскликнула добрая старушка. – Ида все-таки глупо начала, а мы так хорошо задумали… Не сердитесь! Ну не могу я видеть, как вы утром сходите вниз бледная, с утомленными глазами. Есть старая поговорка: «Розовые клумбы и пахотная земля не могут быть в одних руках». Если вы хотите быть свежей при дворе, то должны вести соответствующий образ жизни, а то ваш прекрасный цвет лица скоро поблекнет. Гейнеман тоже так говорит, мы с ним ужасно боимся за вас. И, фрейлейн Клодина, это будет очень полезно Иде. Она может получить через свою тетку место горничной у графини Келлер, но нельзя идти туда прямо из леса. Это действительно так!

Таким образом, Клодина, несмотря на свой отказ, получила помощь. Вместе со здоровой скромной девушкой в дом вернулись аккуратность и благоденствие, и никто так усердно не служил госпоже и так от души не баловал ребенка, как Ида.

Гейнеман сиял, когда встречал проворную девушку на лестнице или слышал, как она вполголоса поет на кухне. Теперь малютка не плакала больше, когда за тетей приезжал герцогский экипаж, и Клодина не сидела там за столом так беспокойно, как прежде.

– У нас совсем как в знатных семьях! – улыбнулся Иоахим, когда впервые Гейнеман внес блюдо с едой, а Клодина совершенно спокойно осталась сидеть на стуле. – Я счастлив за тебя, сестра!

Клодина отказалась от своей предполагаемой поездки. Когда она заговорила о ней, герцогиня разрыдалась и сказала: «Поезжайте, я не смею вас удерживать!» Девушка растрогалась и пообещала остаться.

Придворная карета приезжала за ней все раньше и раньше. Привязанность высокопоставленной дамы к Клодине все усиливалась, но девушка была теперь совершенно спокойна, когда ехала в экипаже герцогини или сидела в будуаре, разговаривая с ней или читая вслух. Иногда поспешно и без доклада входил герцог, встречаемый радостным восклицанием жены, но Клодина больше не боялась встреч с ним. Он не смотрел на нее горящим взглядом, не искал повода остаться с ней наедине. Она была уверена, что он сдержит свое княжеское слово, так как хорошо знала его по рассказам герцогини-матери. О многих его безумных проделках в юности поведала ей старая герцогиня, о том, как она плакала и молилась, чтобы ее сын не погиб в кутежах… «И все-таки, – добавляла старушка, – это было только избытком юношеских сил, сердце его всегда оставалось благородным, и на него всегда можно было влиять, найдя правильное слово».

И Клодина думала, что нашла это слово. Она принадлежала к тем благородным натурам, которые не могут успокоиться, пока не отыщут хороших сторон в человеке, а найдя их, прощают все. Она молчаливо простила герцога, когда увидела, как он борется со своей страстью, как старается быть терпеливым с герцогиней, терпеливее, чем прежде, и как в ней самой чтит друга матери своих детей… Клодина была убеждена, что в этом положении ограждена и от любви, и от ненависти. Она писала герцогине-матери:

...

«О, если бы Вы, Ваше Высочество, знали, как я счастлива от постоянного общения с этим благородным сердцем! Я только думаю, чем могла заслужить дружбу этой неординарной души? Даже то, что Вы, Ваше Высочество, порицали в ней, не кажется недостатком при близком знакомстве с герцогиней. Ее высочество не выставляет напоказ свою любовь к супругу, напротив, она до того полна ею, что ей пришлось бы притворяться, если бы она хотела скрыть ее».

Клодина теперь казалась оживленнее, чем прежде. Она с нетерпением ожидала карету, которая отвозила ее в Альтенштейн, потому что забывала свое собственное горе в окружающей больную атмосфере, пронизанную мыслями о смерти…

Однажды герцогиня, робея, как институтка, дала молодой девушке две тетради – это были маленькие стихотворения, ею сочиненные, – сначала ликующие песни невесты, потом глубоко прочувствованные слова счастья молодой жены и, наконец, стихи, написанные у колыбелей сыновей.

Возможно, стихи были излишне сентиментальными, но Клодина помнила, чье это сочинение, и нашла, что они хороши и вполне выражают и состояние счастья, и мрачное предчувствие беды. Там было и несколько странно задуманных новелл. В них двое людей, любящих друг друга превыше всего, разлучались навеки волею злого рока, но никогда по вине одного из них… Клодину удивила грустная развязка, но она ничего не сказала, чтобы не огорчать и без того склонную к меланхолии герцогиню.

Прошла неделя. Гости Нейгауза не нарушали покоя герцогини, как она того боялась. Принцесса Елена иногда врывалась как вихрь в ее комнату, но всегда страшно спешила назад к «дорогому ребенку сестры». У старой принцессы болела нога, и она целыми днями лежала на кушетке. Клодина виделась с Беатой только однажды, когда та рано утром пришла в Совиный дом, чтобы посплетничать о некоторых привычках маленькой принцессы, и принесла массу сладостей. Она благосклонно отозвалась о новых порядках в Совином доме, вообще же была молчалива и удручена. На вопросы Клодины отвечала, что желает только одного: не состариться за эти четыре недели. Дело оказалось гораздо хуже, чем она предполагала: в целом доме не было уголка, где можно было бы спастись от этого «блуждающего огня» – маленькой принцессы, а Лотарь на ее жалобы только пожимал плечами.

Клодина опустила голову, ожидая удара, который разрушил бы последнюю надежду, но Беата вовремя остановилась и заговорила о другом: Берг с каждым днем становится невыносимее, и видно, что она имеет большое влияние на принцессу Елену. «Но мне все равно», – вздохнув, добавила Беата.

Сегодня, благодаря великолепной погоде, герцогиня приказала подать чай в парке, в том месте, где он сходится с лесом, на той самой лужайке, где заснула вечным сном жена Иоахима…

Гамак, в котором лежала герцогиня, висел под вековыми дубами, а Клодина в белом легком платье сидела рядом с ней на удобном бамбуковом стуле, обтянутом парусиной, и читала вслух. Напротив нее, на лакированном японском столике, лежало вечное вязание фрейлины фон Катценштейн, которая в сторонке готовила все к чаепитию.

Под тенью каштанов герцог, два старших принца, гувернер, ротмистр фон Риклебен и Пальмер играли в кегли.

Радостные восклицания, смех детей и стук шаров доносились до дам, и герцогиня смотрела в ту сторону счастливыми глазами.

– Остановитесь, Клодина, – попросила она. – День прекрасен, солнце ясно, а рассказ так мрачен. Он кажется мне неестественным. Как вы думаете, что еще может случиться с героями?

– Ваше высочество, я думаю, что конец будет трагичен, – сказала Клодина и отложила книгу.

– Он приготовил яд, – сказала герцогиня.

– Да, – ответила Клодина, – она должна умереть.

– Она? – изумилась герцогиня. – Что за ужасная мысль! Он сам хочет отравиться, потому что чувствует себя не в силах жить без другой.

– Не знаю, ваше высочество, – проговорила девушка, – судя по ходу событий…

– Пожалуйста, дайте поскорее книгу! – воскликнула герцогиня; она поспешно раскрыла ее, прочла конец и проговорила: – Вы правы, Клодина.

– Иначе психологически невозможно, если вы, ваше высочество, следили за характером героя…

– Я в нем не нашла ничего особенного, – перебила герцогиня. – Нет, Клодина, это не правдиво! Слава богу, такие фантазии относятся к области безумия, не будем читать дальше. Мир так хорош, и мне так радостно и легко сегодня!

Она отбросила шелковое одеяло, прикрывавшее ее ноги, и махнула рукой в сторону каштанов.

– Смотрите, Клодина, вот идет герцог, он, кажется, устал от игры. Мой милый друг, мне сегодня лень играть в домино, но, может быть, фрейлейн фон Герольд заменит меня? Пожалуйста, подвиньте сюда столик.

Она повернулась, положила голову на руку и стала смотреть, как герцог разделил кости и начал игру.

• Предыдущая
• 79/111
• Следующая