Легенда о гетмане. Том I (СИ) - Евтушенко Валерий Федорович - Страница 18

• Предыдущая
• 18/54
• Следующая

– Многое, если не все, – думал Богдан, – зависит от первого сражения. Проиграть его нам никак нельзя.

Мысли о возможном поражении он отгонял прочь, понимая, что в таком случае те же самые казаки, которые выбрали его своим вождем, с легкостью выдадут его полякам. Примером тому была судьба Наливайко, Тараса Трясило, Павлюка и многих других казацких вождей.

Но не смерть страшила его, а угнетала мысль о том, что при поражении восстания он не сможет насладиться местью своему заклятому врагу Чаплинскому. С момента нападения подстаросты на Субботово стремление отомстить за смерть сына и разорение хутора стало для Богдана смыслом жизни. В выпавших на его долю бедах он винил не одного Чаплинского, но и тех, с чьего молчаливого согласия подстароста решился на беззаконные действия и тех, кто это беззаконие покрывал. Душа казака содрогалась от ненависти к полякам.

– Ну, погодите, проклятые ляхи, – думал он и сейчас, непроизвольно сжимая рукой булаву, знак своей гетманской власти, – вы у меня попляшете на дубах с петлями на шеях, а с Чаплинского и Конецпольского прикажу нарезать шкуру на ремни узкими полосами.

Богдан был выходцем из старинного, хотя и не отличавшегося знатностью, шляхетского русского рода Хмельницких из Хмельника, что в Люблинском воеводстве. Издавна Хмельницкие носили герб «Абданк», такой же, что и родственный им род Выговских. Дальним родством Хмельницкие были связаны и с известным в Литве родом Сангушко. Один из этих князей при рождении крестил Зиновия Богдана по католическому обряду. При поддержке крестного отца юный Хмельницкий был принят в коллегию иезуитов в Львове, где получил превосходное образование. Он свободно изъяснялся и писал на латинском и греческом языках, получил представление о естественных науках, а, благодаря природному уму и коммуникабельности, поддерживал хорошие отношения со многими сокурсниками, ставшими впоследствии влиятельными людьми в Речи Посполитой…

Отец его, бывший в то время писарем при старосте пане Даниловиче в Чигирине оставался верным греческой вере и к унии не примкнул, тем более, что и сам староста исповедовал православие. После смерти Даниловича, Михаил Хмельницкий приглянулся великому коронному гетману Жолкевскому, у которого тоже несколько лет прослужил писарем.

Возмужавший Богдан, участвовал с королевичем Владиславом в известном походе на Москву, выполняя при нем обязанности гонца для особых поручений. Не раз королевич посылал его из Тушино с письмами в лагерь Сагайдачного, где молодой Хмельницкий познакомился со многими казаками в окружении запорожского гетмана. Особенно он пришелся по душе генеральному есаулу Михаилу Дорошенко и сдружился с его сыном Дорофеем. Казацкая вольница привлекала Богдана. Среди казаков он чувствовал себя своим. Здесь не было чинопочитания, заискивания, наушничества. Все – от простого товарища до гетмана запорожского относились друг к другу как равноправные члены одного большого коллектива. В этом боевом казачьем братстве гетман был первым среди равных себе.

По возвращению из московского похода набравшийся боевого опыта Богдан узнал от отца, что Жолкевский выступает на помощь молдавскому господарю Грациану против турок и решил присоединиться к нему. К тому времени Сагайдачный также возвратился из Москвы в Киев и многие запорожцы оказались не у дел. Энергичный и предприимчивый Хмельницкий буквально за считанные дни собрал из их числа человек триста волонтеров, с которыми и прибыл к Жолкевскому. Суровый полководец принял его благосклонно, но ввиду его молодости общее командование волонтерами возложил на Михаила Хмельницкого, против чего не возражал и сам Богдан.

В неудачном для поляков сражении, где погиб Михаил Хмельницкий, его сын получил тяжелое ранение и был взят турками в плен. Вначале он оказался в Константинополе, затем попал в Крым. Любознательный юноша не только выучил турецкий и татарский язык, но изучил нрав и обычаи людей, с которыми свели его превратности судьбы.

Простым феллахам и в Турции жилось не сладко. Крестьянский труд вообще тяжел. Однако в отличие от Южной Руси, где польский пан был владыкой над жизнью и смертью своих холопов, простые турки находились под защитой закона, который не позволено было никому нарушать. Если человек выполнял его требования, платил налог и соблюдал шариат, его нельзя было продать в рабство, согнать с его земли, а тем более избить или ограбить. Такие действия султанской властью признавались разбоем и тяжко карались. Нравилось Хмельницкому и то, что в Османской империи не существовало потомственного дворянства, передаваемого из поколения в поколение. Турецкие вельможи получали свои посты за определенные заслуги, но предавать их по наследству не могли.

Два года пробыл Хмельницкий в плену, затем при содействии Михаила Дорошенко, был выкуплен запорожцам и вернулся в Чигирин. Здесь он добился в зачисление в реестр и стал жить жизнью простого казака, которая его вполне устраивала, хотя с годами он все больше осознавал, что по качествам своего ума достоин большего. Свои честолюбивые мысли Хмельницкий тщательно скрывал, понимая, что простому казаку в Речи Посполитой признания не добиться и постепенно смирился с этим, хотя в душе его все чаще поднимался протест против того бесправия, который вынужден был терпеть малороссийский народ. Но, конечно, ни на какое противостояние властям он бы не решился, если бы его к этому не вынудил Чаплинский и его покровители…

Сразу после выхода из Сечи, Хмельницкий направил далеко в степь татарский отряд и часть казацкой конницы с приказом задерживать все польские разъезды, которые коронный гетман высылал в степь. От захваченных в плен поляков запорожский гетман узнал о готовящемся выдвижении против него коронных сил и о том, что реестровые казаки поплывут по Днепру.

– Вот она – помощь по воде с севера, – вдруг пришла ему в голову мысль. – Пророчество, кажется, продолжает сбываться, важно не упустить предоставленный судьбой шанс.

Он приказал срочно разыскать Ганжу и прислать его к нему.

– Послушай, Иван, – сказал он, положа руку на плечо полковнику, – реестровики поплывут по Днепру на байдарах, это примерно четыре тысячи казаков, таких же обездоленных сиромах, как и мы. Неужели они поднимут оружие против своих братьев?запорожцев?

Ганжа посмотрел в глаза гетману:

– Добровольно нет, а прикажут – поднимут.

– То?то и оно, – согласился Хмельницкий, – что, если прикажут. А вот, пока с ними нет ляхов, не попробовать ли перетянуть их на нашу сторону?

Ганжа понял мысль Богдана и скупая улыбка озарила его обычно хмурое лицо.

– Хорошо, батько, – сказал он, – сейчас же сам выеду в дозор к Днепру. Остановятся байдары не прежде, чем у Каменного Затона, когда выйдут из ущелья, там я их и буду ждать. Но не мешало бы отвлечь ляхов, чтобы они не смогли соединиться с реестровиками, когда те выйдут на берег.

– Об том и я уже подумал, – согласился гетман, – придется немного изменить наши планы.

Хмельницкий имел в виду следующее. Выступив из Запорожья, он особенно не спешил, так как знал, что Тугай?бей еще только на подходе. Поэтому запорожское войско шло, не торопясь, останавливаясь на длительный отдых, и только?только перешло Базавлук. Где?то там дальше, в верховьях Саксагани или ближе к Тясмину гетман и рассчитывал соединиться с татарами. Однако заманчивая возможность перетянуть к себе реестровиков, требовала внести в эти планы коррективы. Надо было завлечь поляков, идущих сухим путем в степь подальше от Днепра и не дать им снестись с реестровыми казаками. У него быстро созрел план дальнейших действий.

Богдан вызвал к себе Богуна и сказал ему:

– Вот, что Федор, бери полк Нечая, всех татар и часть конницы у Ганжи. Сразу же, не мешкая, скорым маршем выдвигайся в направлении Крылева. Где?то там должны быть передовые части ляхов. Нужно навязать им бой и увлечь в степь подальше от Днепра. Когда все их войско втянется в сражение, отступай помалу к Желтым водам. Я там буду вас ожидать. Помни, твоя задача не победить, а оттянуть ляхов от реестровиков.

• Предыдущая
• 18/54
• Следующая