Жестокое милосердие - Ла Фиверс Робин - Страница 8

• Предыдущая
• 8/89
• Следующая

Сибелла, кажется, еще больше осунулась с того времени, когда я видела ее в последний раз, но взгляд стал куда более здравым, да и темные круги вокруг глаз почти пропали. Вот только высокомерие осталось при ней. Она сидит на скамейке, точно аршин проглотив, и не глядит ни вправо, ни влево.

Аннит являет доброту, достойную святой, и первой протягивает оливковую ветвь примирения, спрашивая:

— Тебе положить? У нас тушеные овощи.

Сибелла с презрением смотрит на стоящую перед нами еду. Потом бросает:

— Я помоями для свиней не питаюсь.

Эти слова звучат точно оплеуха. У Аннит розовеют щеки.

— Уверяю тебя, мы тоже помоев не едим. Впрочем, можешь голодать, если хочешь, мне все равно.

Ни разу прежде я не видела, чтобы Аннит сердилась.

Сибелла не притрагивается к еде. Она просто сидит, уставившись в стену, отчего у всех остальных портится аппетит. У всех, кроме меня. Я годами довольствовалась одной репой, причем лежалой и подгнившей. Поэтому меня не так-то просто отвратить от еды: я всегда голодна.

Проходит несколько минут. Из-за главного стола поднимается сестра Видона. Она подходит к котлам с едой, висящим над очагом, и наполняет тарелку. Подносит ее к столу и ставит перед Сибеллой.

— Ешь, — приказывает она.

Сибелла вскидывает глаза. Взгляды скрещиваются, точно мечи, я почти слышу их лязг. Сибелла не спешит браться за ложку, и тогда сестра Видона наклоняется к ней и шепчет на ушко:

— Ешь, если не хочешь, чтобы я тебе эту пищу в глотку запихала.

Я потрясенно внимаю. Монашки всегда казались мне такими кроткими, я и вообразить не могу, чтобы они прибегли к подобному насилию. Тем не менее угроза срабатывает. Сибелла с прежним упрямством смотрит на монахиню, однако берется за еду. Удовлетворившись, сестра Бидона возвращается на возвышение.

Вот таким образом и начинается наше обучение в монастыре. Постепенно сбывается все, что сестры пообещали нам с Сибеллой в ту первую ночь. Мы изучаем человеческое тело тщательней, чем будущие врачи в великих университетах. Мы рассматриваем анатомические изображения, вгоняющие нас в краску. Отставив привычную скромность, мы учимся находить сокровенные и наиболее уязвимые точки на теле. Мы познаем, каким образом сопрягаются мышцы и кожа, сухожилия и кости… и как все эти соединения следует расчленять.

Мы совершенствуемся во всех способах боя, учимся разить кулаками, ногами, локтями, даже кусаться. Нас обучают пользоваться всевозможными орудиями убийства: ножами, кинжалами и удавками. Мы учимся метать ронделлы — небольшие диски, отточенные как бритвы, — и все метче поражаем мишени. Мы стреляем из коротких и длинных луков, а если недостает силы надеть и натянуть тетиву, нам предписывают особые упражнения, и постепенно дело идет на лад. Наши наставники не забывают и про арбалеты, поскольку они обеспечивают должную точность боя, когда нужно разить издалека.

Однако более всего мне по душе работать в мастерской ядов, у сестры Серафины. Мы вымачиваем, упариваем, выдавливаем и перегоняем, и мало-помалу я постигаю природу смертоносных зелий, учусь выделять нужные вещества и должным образом сочетать и смешивать их, добиваясь необходимого действия.

Конечно, не все уроки оказываются столь увлекательными. Скучные часы, когда мы зубрим историю и политику и пытаемся затвердить родословные благородных бретонских домов, тянутся бесконечно. Еще мы изучаем царствующие дома Франции — если верить монахиням, Франция составляет главнейшую угрозу независимости нашей страны. Особенно с тех пор, как наш герцог сговорился с другими великими правителями и попытался свергнуть французскую регентшу. Мятеж не удался, непосредственные исполнители были казнены, а между двумя странами возобновилась вражда.

Еще мы, послушницы, в обязательном порядке обучаемся носить роскошные наряды и свободно двигаться в них. Мы репетируем таинственные улыбки и умело бросаем взгляды, полные неведомых обещаний, этак из-под длинных ресниц. На этих занятиях я чувствую себя настолько нелепо, что нередко давлюсь от неудержимого смеха. Тогда меня выставляют из комнаты — за недостойное поведение.

Из всех девушек только мне требуются дополнительные уроки. В монастыре я новенькая, происхождения самого простонародного — не умею ни читать, ни писать, между тем как то и другое необходимо для должной службы Мортейну. Так утверждают монахини. И в самом деле, как иначе я сумею прочесть рецепты сестры Серафины или предписания, указывающие, кого я должна убить?

И я часами торчу одна в пустом скриптории, выводя букву за буквой…

Монахини — строгие учительницы, но в доброте им не откажешь. Они очень редко стыдят нас и почти никогда не повышают голос. Возможно, понимают, что доброе обращение лишь усилит наше желание угодить им. А может, подозревают, что нам и так уже довелось перенести вполне достаточно стыда.

В этой новой жизни я чувствую себя точно рыба в воде. К началу зимы мне уже почти не снятся кошмары, и я все реже думаю о мужском царстве, лежащем там, за монастырскими стенами.

В самом деле, весь этот внешний мир словно бы перестает существовать для меня.

Три года спустя

Ноябрь традиционно зовется кровавым месяцем — в это время года забивают скот, припасая на зиму мясо. Как кстати, думаю я, что самое первое задание поручено мне именно теперь!

Не желая, чтобы мое присутствие обнаружили конюхи, я направляю лошадь в рощицу за таверной и спрыгиваю с седла. Плотно запахиваюсь в плащ, укрываясь от холодного морского ветра, и сую Ночной Песенке морковку, похищенную с кухни монастыря.

— Жди, — шепчу ей на ухо. — Я скоро вернусь.

Оставив кобылу, я иду к таверне, при этом держусь в тени деревьев. Предвкушение подстегивает меня — сейчас бы помчаться бегом и скорее распахнуть дверь. Сибелле дали первое поручение почти год назад, а я уже начала отчаиваться. Но и так мне повезло больше, чем Аннит, — она, бедняжка, все еще ждет. Это странно, я была уверена, что ей поручат убиение раньше, чем мне!

Ладно, не время думать об этом. Надо сосредоточиться на деле. Сейчас я на практике испробую все те навыки, которые мне дали в монастыре. Надо быть готовой ко всему. И помнить, что меня будут судить по степени моего успеха.

Добравшись до двери, я медлю, вслушиваюсь в невнятный гул голосов и перестук посуды. Нынче вечером в таверне яблоку негде упасть. Земледельцы пораньше вернулись с полей, а тут подоспели с моря и рыбаки. Ну и отлично, можно будет затеряться в толпе.

Я вхожу внутрь. Час довольно поздний, мужчины, успев опрокинуть не по одной кружке, на меня не обращают никакого внимания. Их гораздо больше занимает игра в кости, а также перспектива завоевать расположение какой-нибудь смазливой служанки.

Комната неплохо освещена, что мне опять-таки на руку. Держась, как учили, в тенях поближе к стене, я пробираюсь к лестнице, ведущей на второй этаж. Там находятся комнаты, которые можно снять на ночь.

Первая дверь справа, сказала мне сестрица Вереда.

Я так сосредоточена на этой лестнице и на том, чтобы ничего не забыть, что не сразу замечаю здоровенного увальня, поднявшегося со скамьи. Вскидываю голову, только когда он оказывается непосредственно у меня на пути и я на него наталкиваюсь.

— Ого, что тут у нас?! — восклицает он, подхватывая меня, чтобы я не упала. — Кажется, я отхватил лакомый кусочек на ужин!

Его капюшон надвинут на голову, мешая рассмотреть лицо, сзади болтается соломенная шляпа. Судя по одежде, он из тех, кто гнет спину в полях. Во мне вспыхивает раздражение. Задержки ни к чему, я желаю поскорее испытать себя в деле. Я уже готова посоветовать ему, чтобы убирался прочь, но тут до меня доходит, что этот малый может быть участником очередной проверки, которую устраивает мне аббатиса. Поэтому я лишь скромно опускаю глаза:

— Меня кое-кто ждет наверху.

Это срабатывает, причем даже сверх моих ожиданий: во взгляде, устремленном на меня, появляется похоть. Ага, он заинтересовался! Вместо того чтобы освободить мне дорогу, он надвигается, прижимает меня к стене. Сердце начинает отчаянно колотиться — я в ловушке!

• Предыдущая
• 8/89
• Следующая