Джерри-островитянин. Майкл, брат Джерри (сборник) - Лондон Джек - Страница 50

• Предыдущая
• 50/112
• Следующая

– А теперь, – торжественно пробормотал баталер, когда с бутылкой в руке откинулся на своем кресле, в то время как Квэк на коленях расшнуровывал его башмаки, – теперь все дело в том, чтобы найти для тебя, песик, имя, соответствующее твоему воспитанию и делающее честь моей изобретательности.

Ирландские терьеры по достижении зрелого возраста отличаются не только храбростью, преданностью и привязчивостью, но необычайным хладнокровием, сдержанностью и самообладанием. Их не легко вывести из равновесия; они узнают голос своего хозяина и слушаются его в самый разгар драки и никогда не впадают в истерическое состояние, свойственное, скажем, фокстерьерам.

Майкл, лишенный всякой истеричности, по своему характеру и темпераменту был гораздо вспыльчивее Джерри, а их родители, по сравнению с последним, были просто-напросто смиренными старыми псами. Взрослый Майкл оказался гораздо игривее взрослого Джерри. Его кипучей энергии было достаточно любого повода для игры, и он так разыгрывался, что мог надоесть любому щенку. Короче говоря, Майкл был душа-парень.

Слово «душа» сказано здесь вполне сознательно. Если человеческая душа состоит из чуткости, восприимчивости, чувства своей личности и общей сознательности, то этими неуловимыми свойствами Майкл обладал вполне. Его душе были присущи те же чувства, что и душе человека, может быть, чуть в меньшей степени. Ему были знакомы и любовь, и тоска, и радость, и гнев, и гордость, чувство собственного достоинства и юмор. Основными качествами человеческой души являются память, воля и сознание, – и Майкл обладал памятью, волей и сознанием.

Как и человек, Майкл с помощью своих пяти чувств познавал внешний мир. Как и в человеческой душе, результатом этого познания являлись ощущения. Как и в человеческой душе, эти ощущения порождали эмоции. Далее, он, как и человек, мог понимать и понимал многое, что в его мозгу складывалось как определенное понятие, – о, конечно, эти понятия не походили на глубокие и отвлеченные понятия людей, но все же это были своеобразные понятия.

Может быть, чтобы не оскорблять человека сравнением тончайших свойств его природы с переживаниями собаки, следовало бы признать, что ощущения Майкла не так остры и что, например, укол в лапу собаки менее чувствителен, чем укол в ладонь человека. Итак, мы допускаем, что мысль зарождается в мозгу собаки далеко не с той ясностью и определенностью, с какой она зарождается в человеческом мозгу. Далее, мы допускаем, что никогда, даже через миллион лет, Майкл не смог бы доказать какого-нибудь положения Эвклида[38] или решить квадратное уравнение. Но все же он твердо знал, что три кости – это больше, чем две, и что десять собак более опасный противник, чем две собаки.

Одно мы должны признать, что Майкл мог любить так же самоотверженно и беззаветно, безумно и бескорыстно, как любит человек. Он любил так не потому, что был Майклом, а потому, что был собакой.

Майкл любил капитана Келлара больше, чем себя самого. Как и Джерри за своего шкипера, он не задумался бы пожертвовать своей жизнью за капитана Келлара. И теперь, когда капитан Келлар, Мериндж и Соломоновы острова перешли в неизбежное ничто, ему было суждено полюбить той же беззаветной любовью шестиквартового баталера с его умением подходить к собакам и очаровывающим причмокиванием. Квэк? Квэк – это другое дело, Квэк – чернокожий. Квэка он воспринял как часть окружающей обстановки, как вещь Дэга Доутри.

Он не называл своего нового бога Дэгом Доутри. Квэк звал его «господином», но Майкл слышал, как негры называли так и других белых людей. Многие негры называли капитана Келлара «господином». Капитан Дункан называл баталера баталером. Майкл слышал, как капитан, офицеры и все пассажиры звали его так; и потому для Майкла имя его бога было «баталер», и все время, что он его знал и думал о нем, он считал его баталером.

Но теперь приходилось решать, как быть с его именем? На следующий день по его водворении на пароход Дэг Доутри принялся обсуждать с ним эту задачу. Майкл сидел перед ним на задних лапах, склонив голову влево и упираясь ею в колени Доутри; глаза его то открывались, то закрывались, то как бы загорались изнутри, а уши то напрягались, то опять опускались. Так он сидел, вслушиваясь в речь баталера, и от избытка чувств колотил по полу обрубком хвоста.

– Вот и хорошо, сынок, – говорил ему баталер. – Твоя мать и твой отец были ирландцы. Ну же, не отрицай этого, негодяй!

Тут Майкл, поощренный несомненной лаской и добротой, звучавшими в голосе, завертелся на месте и вдвое сильнее забарабанил обрубком хвоста. Он, конечно, не понимал смысла этих слов, но прекрасно уловил в самом сочетании звуков ту таинственную прелесть, какой обладали белые боги.

– Никогда не стыдись своего происхождения! И помни, что Бог любит ирландцев. Квэк, доставай два бутылка пива с ледника! Ладно. Твоя морда сразу выдает в тебе ирландца. – Хвост Майкла отбивал настоящую зорю. – Нет, уж пожалуйста ко мне не подлизывайся. Я хорошо знаю эти штуки, которыми вы втираетесь в души. В мое сердце тебе все равно не пробраться, так и знай! Оно давно уже пропиталось пивом. Я тебя украл, чтобы продать, а не для того, чтобы любить. Когда-то прежде я, может, и полюбил бы тебя, но это могло быть до того времени, когда познакомился с пивом. Я сейчас бы продал тебя за двадцать монет, деньги на бочку! Если бы представился случай. И я тебя любить не стану, намотай это себе на ус. Да, но что же это я начал говорить, когда ты меня так грубо прервал своими нежностями.

Тут он остановился и опрокинул в рот бутылку, принесенную Квэком. Затем он вздохнул, вытер губы тыльной стороной ладони и продолжал:

– А странная штука, сынок, это дурацкое пиво! Эта обезьяна Квэк, скалящий зубы Мафусаил, принадлежит мне. Но, клянусь тебе, я принадлежу пиву, целой батарее бутылок пива. Их столько, что целый корабль потопить можно. Пес, я прямо завидую тебе! Сидишь себе самым спокойным образом, и нутро твое ничуть не отравлено алкоголем. Я твой хозяин, и парень, что даст за тебя двадцать монет, будет твоим хозяином, но батарея бутылок никогда не будет твоим хозяином. Ты более свободный человек, чем я, пес, хотя я и не знаю еще твоего имени. Мне что-то приходит на ум…

Доутри осушил бутылку, подбросил ее и дал знак открыть вторую.

– Твое имя, сынок, не так-то легко придумать. Оно, конечно, звучат по-ирландски, но как? Пэдди? Ладно, кивни мне только головой. Это имя недостаточно благородно. Оно слишком простое? Баллимена подошло бы, но это имя звучит уж очень по-дамски, мой мальчик. Ты ведь мальчик. Блестящая мысль! Бой! Посмотрим-ка. Банши-бой! Не годится. Лэд-Эрин[39]!

Он одобрительно кивнул и достал вторую бутылку. Он пил, раздумывал и снова пил.

– Я нашел! – торжествующе заявил он. – Киллени – хорошенькое имя. Ты у меня будешь Киллени-бой. Не оскорбляет это ваши благородные чувства? Звучит громко, благородно, точно это граф или разбогатевший пивовар. Многим из этой братии я помог нажиться за свою жизнь.

Доутри допил бутылку, схватил двумя руками морду Майкла и, нагнувшись, потер носом об его нос. Затем он внезапно разжал руки, и Майкл, блестя глазами и помахивая хвостом, смотрел в лицо своего бога. Нечто вполне сознательное – настоящая душа – мерцало в глазах собаки, преданно обожающей этого седеющего бога, говорящего ему непонятные речи, которые все же находили прямой и радостный отклик в его сердце.

– Эй, Квэк, сюда!

Сидевший на корточках Квэк перестал полировать черепаховый гребень, вырезанный Доутри по собственному рисунку, и посмотрел вверх, готовый тут же исполнить приказание своего господина.

– Квэк, запомнить крепко, как этот собака зовут, имя этот собака – Киллени-бой. Этот имя крепко запомнит твой голова. Квэк говорит собака Киллени-бой. Понял? Твой забыл, мой снесет башка. Киллени-бой, понял? Кил лени-бой.

• Предыдущая
• 50/112
• Следующая