Гигиена убийцы. Ртуть (сборник) - Нотомб Амели - Страница 23

• Предыдущая
• 23/56
• Следующая

– Занятный? Я что-то не понял.

– Я вами восхищаюсь. Измыслить теорию до такой степени бредовую и логичную одновременно – это надо суметь. Я ведь сначала думала, что вы понесете чушь с позиций мужского шовинизма. Но я вас недооценила. То, что вы сказали, чудовищно и в то же время до чего умно: надо просто-напросто истребить женщин, не так ли?

– Само собой. Если бы женщин не было на свете, все наконец-то устроилось бы к пользе и в интересах женщин.

– До чего же изобретательно! Как только никто раньше не додумался?

– Я полагаю, додумались гораздо раньше, только никому до меня не хватило мужества привести замысел в исполнение. Потому что идея-то носится в воздухе. Феминизм и антифеминизм – извечные напасти рода человеческого, а выход очевиден, прост как дважды два и логичен: ликвидировать женщин.

– Вы гений, господин Тах. Я в восхищении и счастлива, что познакомилась с вами.

– Хотите, я вас удивлю? Я тоже рад, что познакомился с вами.

– Вы шутите.

– Напротив, я вполне серьезен. Во-первых, вы восхищаетесь мной, каков я есть, а не каким вы меня воображаете, – это уже плюс. И потом, сознание того, что я смогу оказать вам большую услугу, греет меня.

– Какую услугу?

– Как это какую? Теперь вы знаете, о чем идет речь.

– Правильно ли я поняла, что вы и меня намерены ликвидировать?

– Я начинаю думать, что вы этого достойны.

– Ваша похвала дорогого стоит, господин Тах, поверьте, я смущена, но…

– Действительно, вы вся зарделись.

– Но не утруждайте себя.

– Почему? Вы этого вполне заслуживаете. Вы много лучше, чем я думал о вас сначала. Мне ужасно хочется помочь вам умереть.

– Я тронута, но не стоит: мне бы не хотелось, чтобы у вас были из-за меня неприятности.

– Полноте, милая, я ничем не рискую: жить мне осталось полтора месяца.

– Я себе не прощу, если ваша посмертная слава пострадает из-за меня.

– Пострадает? Разве она может пострадать от доброго дела? Наоборот! Люди будут говорить: «Меньше чем за два месяца до своей кончины Претекстат Тах готов был протянуть руку помощи ближнему». Я стану примером для всего человечества.

– Господин Тах, человечество вас не поймет.

– Увы, боюсь, что вы опять правы. Но мне плевать на человечество и на славу. Признаюсь, мадемуазель, я вас до того зауважал, что только ради вас одной мне захотелось сделать доброе дело просто так, бескорыстно.

– Мне кажется, вы меня переоцениваете.

– Я так не думаю.

– Опомнитесь, господин Тах, не вы ли называли меня уродиной, дурой, курицей и прочими нелестными словечками? А сам по себе тот факт, что я женщина, – разве он не роняет меня в ваших глазах окончательно и бесповоротно?

– В теории все, что вы говорите, верно. Но произошла странная вещь, мадемуазель, – одной теории стало мало. Мне открылся иной аспект проблемы, и меня захлестнули чувства, каких я не испытывал вот уже шестьдесят шесть лет.

– Очнитесь, господин Тах, я не Леопольдина.

– Да, вы не она. И все же в вас есть что-то общее.

– Она была сказочно красива, а я, по вашему мнению, безобразна.

– Это, пожалуй, не совсем так. Ваше безобразие не лишено красоты. Временами вы просто красивы.

– Только временами.

– Это уже немало, мадемуазель.

– Я, по вашему мнению, глупа, вы не можете меня уважать.

– Почему вы так стремитесь себя дискредитировать?

– По очень простой причине: не хочу умереть от руки лауреата Нобелевской премии по литературе.

Старика точно холодной водой окатили.

– Может быть, вы предпочли бы лауреата Нобелевской премии по химии? – спросил он ледяным голосом.

– Очень смешно. Я вообще не хочу насильственной смерти, будь то от руки нобелевского лауреата или лавочника.

– Правильно ли я понял, что вы хотите оборвать свою жизнь собственноручно?

– Если бы я испытывала тягу к самоубийству, господин Тах, то давно бы это сделала.

– Как же. Думаете, это так просто?

– Ничего я не думаю, меня это не касается. Представьте себе, я вообще не хочу умирать.

– Вы шутите.

– Неужели для вас так непостижимо чье-то желание жить?

– Нет ничего похвальнее желания жить. Но вы-то ведь не живете, глупая вы курица! Не живете и никогда не будете! Разве вы не знаете, что девочки умирают с наступлением половой зрелости? Хуже того, они умирают, но остаются среди живых. Они расстаются с жизнью, но вместо того, чтобы отправиться в райские кущи смерти, приступают к спряжению пошлого и гнусного глагола и спрягают его без конца, во всех наклонениях и временах вплоть до плюсквамперфекта, – и ни одна не избегнет этой участи.

– Что же это за глагол?

– Что-то вроде «плодиться» в самом гадком смысле этого слова – или «овулировать», если угодно. Это ни жизнь, ни смерть, ни даже промежуточное состояние. Это именуется «уделом женщины», и никак иначе, – видно, человек, с присущим ему криводушием, предпочел не включать в свой словарь подобную мерзость.

– Почему вы беретесь утверждать, будто знаете, что такое жизнь женщины?

– Не-жизнь женщины.

– Жизнь или не-жизнь, вы ничего не можете о ней знать.

– Да будет вам известно, мадемуазель, что великим писателям непостижимым образом открыт доступ в чужую жизнь. Им не нужно ни воспарять над землей, ни рыться в архивах, чтобы проникнуть во внутренний мир людей. Им достаточно взять лист бумаги и перо, чтобы прочесть и записать чьи угодно мысли.

– Скажите на милость! Думается мне, почтеннейший господин Тах, что эта система никуда не годится, если судить по несостоятельности ваших выводов.

– Идиотка. В чем вы хотите меня убедить? Вернее, в чем вы хотите убедить себя? Что вы счастливы? Всякому самовнушению есть предел. Очнитесь! Вы не счастливы, вы не живете.

– Вам-то откуда это знать?

– Переадресуйте этот вопрос себе. Откуда вам знать, живы вы или нет, счастливы или нет? Вы даже не знаете, что это такое – счастье. Если бы вы провели детство в земном раю, как я и Леопольдина…

– Бросьте, не воображайте себя исключением из правила. Все дети счастливы.

– Я в этом сомневаюсь. И уж наверняка никто из детей никогда не был так счастлив, как маленькая Леопольдина и маленький Претекстат.

Голова журналистки запрокинулась, и она снова закатилась неудержимым смехом.

– Ну вот, опять ваша матка взбесилась. Что я такого сказал смешного?

– Извините, пожалуйста, но эти имена… особенно ваше!

– В чем дело? Вы что-то имеете против моего имени?

– Да нет, ничего. Но зваться Претекстатом! Я бы точно подумала, что это розыгрыш. Интересно, какая блажь нашла на ваших родителей, когда они решили назвать вас так?

– Я запрещаю вам судить моих родителей. И, честное слово, не понимаю, чем вас так насмешил Претекстат. Это христианское имя.

– В самом деле? Тогда еще смешнее.

– Не смейте глумиться над верой, богохульница. Я родился двадцать четвертого февраля, в День святого Претекстата; отцу и матери не хватило фантазии, и они решили положиться на календарь.

– Боже! А если бы вы родились на Масленицу, как бы они вас назвали? Масленым?

– Прекратите кощунствовать, срамница! Да будет вам известно, невежда, что святой Претекстат был архиепископом Руанским в шестом веке и большим другом Григория Турского, замечательного человека, о котором вы, разумеется, слыхом не слыхали. Претекстату были обязаны своим существованием Меровинги, потому что именно он поженил Меровея и Брунгильду – с риском для собственной жизни, между прочим. Убедитесь сами, что нет повода смеяться над столь славным именем.

– От этих исторических подробностей оно не становится менее смешным. Да и у вашей кузины имя под стать.

– Что? Вы смеете зубоскалить над именем моей кузины? Я вам запрещаю! Вы – чудовище пошлости и дурновкусия! Леопольдина – самое прекрасное, самое благородное, самое изысканное, самое душераздирающее имя, каким когда-либо нарекали человеческое существо.

– А-а-а.

– Именно так! Я знаю лишь одно имя, мало-мальски сравнимое с Леопольдиной: Адель[9].

• Предыдущая
• 23/56
• Следующая