Битвы божьих коровок - Платова Виктория - Страница 7
- Предыдущая
- 7/87
- Следующая
Настю тоже не забыли: в память о бурных семейных торжествах у нее осталось кольцо и пара серег. Фамильных, от прабабушки Зазы, жены священника из Самтредиа. Бессмысленный подарок – Настя никогда не любила массивных камней. Да и где в них красоваться? Не перед козами же, не перед семенными огурцами… Этого не оценит даже кахетинский Мцване <Сорт винограда> – король виноградника, привезенный Зазой из Грузии и неплохо прижившийся на каменистой, хорошо прогретой почве…
Да, черт возьми, их виноград был самым лучшим. Их помидоры были самыми красными. Их айва была самой терпкой. Их теплицы – самыми богатыми.
И сын – конечно же, их сын тоже оказался самым-самым. Как получилось, что Заза сразу же отстранил Настю от Илико? Да и что она могла дать мальчику – сама восемнадцатилетняя девчонка? Этот мир создан для него, говаривал Заза, укачивая сына на руках. А если нет – придется создавать новый. Шить на вырост.
Ей оставалось только одно; кормежка и стирка. Даже укачивал мальчика Заза. Ранний вечер – это было священное для обоих время. Они лепетали на своем далеком птичьем грузинском – отец и сын. Они даже смеялись на грузинском. Настя же так и не смогла выучить ни слова. Или не захотела?
В какой-то момент она вообще перестала разговаривать. Она растворилась в огромном, хорошо отлаженном хозяйстве. От земли, в которой она постоянно возилась, исходил покой, которого ей так недоставало. Она чувствовала себя своей среди побеленных деревьев и грядок с кинзой и укропом, она могла наорать на разросшийся куст малины и рыдать над трупиками салатных перчиков, побитых градом. Она ухаживала за виноградником так, как ухаживала бы за Илико (о, если бы только Заза ей позволил!). Она смирилась с мужской реальностью, в которой ей не было места.
А вот Кирилл так и не смирился.
Он слишком рано повзрослел и сразу же отказался впрягаться в арбу домашнего хозяйства. Он приходил домой только на ночь. А потом и вообще перестал приходить. Однажды (сколько же ему было тогда? пятнадцать? шестнадцать?) он застал ее на веранде. Настя шелушила кукурузу Кирилл присел на краешек скамьи и долго наблюдал за ней. Так долго, что она, оторвавшись от своих обожаемых початков, наконец-то заметила его.
– Ты чего? – спросила она.
– Смотрю. Когда же ты, наконец, окончательно превратишься…
– В кого? – удивилась она.
– В растение. Так и будешь всю жизнь рыться в перегное? Стоять раком и выкорчевывать сорняки?
– Зачем ты так? – Ей совсем не хотелось ссориться с Кирюшей.
– А ты зачем? Давай хорони себя дальше, А твой муженек споет “Сулико” на твоей могилке. Да еще лезгинку отчебучит.
– Как ты можешь так говорить? – испуганно зашептала она. – Заза – наш благодетель. Ты только вспомни, как он…
– Ага. До кровавых соплей благодетель. Получил бесплатную рабсилу… А ты знаешь, что ты была шестой?
– В каком смысле?
– Шестой, к кому он подбивал клинья. К кому сватался. И никто не согласился. Кроме тебя, идиотки!
. – Я сделала это ради нас… Мы бы пропали…
– Неужели в тебе нет гордости, Настька?
– Не хочу тебя слушать…
– Конечно, не хочешь, кто бы сомневался. Он ведь тебя даже к родному сыну не подпускает. Мрак какой-то. Средневековье…
– Это не твое дело. – Голос у Насти предательски Дрогнул.
– Ты еще скажи, что счастлива, сестренка.
И тогда она воспользовалась запрещенным приемом. Первый и последний раз.
– А ты сам? Ты сам?! Ешь его хлеб и его же оскорбляешь!
Кирюша побледнел и запустил в сестру кукурузным початком. Настя не успела даже увернуться.
– Зато ты работаешь за двоих… Он тебе хоть зарплату начисляет?
– Не твое дело.
– Вступай в профсоюз работников сельского хозяйства, дура! Может быть, хоть он тебя защитит!..
Настя сидела ни жива ни мертва. Больше всего она боялась, что в разгар семейного скандала появится Заза. И Кирилл наговорит ему целый воз оскорбительных слов. Но Заза, слава богу, не появился, да и пыл самого Кирюши пошел на убыль.
– Ну скажи мне, когда ты последний раз была на море? Ведь два шага до него…
– В каком смысле?
– В прямом. Пошла и выкупалась. Действительно, когда она последний раз была на море?
Закусив губу, Настя принялась соображать.
– В прошлом году, кажется… Нет, в позапрошлом…
– У тебя разжижение мозгов, сестренка. А это не лечится.
Еще через год, когда юношеские прыщи, терзавшие Кирилла, пошли на убыль, он стал просто невыносим. Иногда он поджидал Настю в теплице или в саду и принимался изводить ее непристойностями.
– Ну-ка, скажи братцу, ты хоть оргазм-то получаешь?
Подобные вопросы приводили Настю в полуобморочное состояние. И подобные слова тоже. Уж не море ли, засиженное курортниками, нашептывало их братцу?
– Или по старинке? Сунул, вынул и пошел?
– Как ты можешь?!
– Не-ет, я думаю, все по-другому… Он же грузин, волосатый самец… – Именно это обстоятельство почему-то выводило из себя Кирюшу, который до сих пор не решался брить даже подбородок.
– Он хевсур…
– Один черт! Пилит тебя полночи, а ты лежишь и думаешь совсем о другом пилильщике. Который портит твои яблони!
– Да нет, – по инерции поправляла Настя. – Яблони портят как раз плодожорки. И листовертки. А пилильщики опасны только для смородины.
– Дура ты дура!
Кирюша, как всегда и бывало, сползал в привычную плоскость “тупости сестры”. И это было лучше, чем разговоры о сексе. Это, во всяком случае, было понятно. И Настя успокаивалась. И даже пыталась умиротворить неистового брата.
– Если хочешь, Кирилл, мы можем сходить на море. В следующее воскресенье…
– Обещаешь?
– Обещаю…
Но на море они так и не сходили. В ближайшую к тому воскресенью пятницу случилось нашествие совки на капусту, а после нашествия Кирюша объявил, что поступает в музучилище и перебирается в общежитие.
Ровно полтора года он солировал в училищном хоре (за это время великодушный Заза успел отмазать его от армии, сунув взятку районному военкому), а потом вдруг объявился в доме с пустой спортивной сумкой и новостью года.
– Я уезжаю, – объявил он.
– Куда? В область? – спросила Настя. Областной центр был для нее центром вселенной. Недосягаемым центром.
– В гробу я видел область. Я уезжаю в Петербург. В Питер.
Это была не вселенная. Это было нечто за гранью понимания Насти. Где-то между Огненной Землей и Антарктидой. А от зимнего пальто, которое Заза хотел подарить ему на восемнадцатилетие, Кирюша отказался. Он всегда отказывался от подарков хевсурского зятя.
– А зачем ты едешь в Питер?
– Надоело все. Не могу здесь больше оставаться.
Он бросил в сумку яблоки и головку свежей брынзы. И поцеловал сестру.
– Я напишу. А это тебе.
Кирюша вытащил из-за пазухи плотный пакет, завернутый в бумагу.
– Что это?
– Потом посмотришь…
Последним, что увидела Настя, были спина брата и заросший легкими волосами затылок. Он шел по осеннему саду, беспечно надламывая веточки груш (недавно привитой “Вильяме летний”), прямо к калитке в заборе. Солнце светило так ярко, а спина брата казалась такой родной, что Настя заплакала. Так горько она не плакала с похорон матери.
Как только за Кириллом захлопнулась калитка, Настя развернула сверток. Что ж, подарок был вполне в стиле брата, махнувшего рукой на крестьянку-сестру: “Энциклопедия растений”.
А вечером разразился скандал.
Перед тем как уехать в неизвестность, Кирилл подложил Зазе последнюю свинью: вырыл кувшин мукузани, приготовленный специально для совершеннолетия Илико, и нагло распил его прямо в саду. Он покусился на самое святое – на традицию, и этого Заза не простил ни ему, ни Насте. Целую неделю Настя выслушивала проклятия в адрес брата: гаденыш, неблагодарная тварь, вор и приживала, шэни набичуар <Грузинское ругательство>!..
– Шэни дэда моутхан! – неожиданно ответила таким же ругательством Настя. – Не смей оскорблять моего брата!
Это был первый бунт за десять лет. Зазу как током ударило.
- Предыдущая
- 7/87
- Следующая
