Книга судьбы - Паринуш Сание - Страница 13

• Предыдущая
• 13/106
• Следующая

– Нет! – завопила я в ужасе. – Не трогай его! Он ничего плохого не сделал!

Ахмад рассмеялся. Он обернулся к матери и таким спокойным голосом, какого я давно у него не слышала, сказал:

– Видишь, как она защищает своего любовника? И ее кровь я тоже вправе пролить. Верно, Махмуд?

Глаза матери тоже заблестели от слез. Она принялась бить себя в грудь и причитать:

– Господи, видишь, что за беда на меня обрушилась? Покарай тебя Аллах, девчонка! Что за бесстыдство? Лучше бы ты умерла вместо Зари. Смотри, что ты со мной сделала!

Со второго этажа бегом примчался Али, притащил нож. Ахмад поднялся с таким небрежным видом, словно погулять собрался. Отряхнул брюки, взял нож, поднес его к моему лицу.

– Какой кусочек от него принести тебе на память?

И рассмеялся. Жуткий смех!

– Нет! Нет! – вскрикнула я. Бросилась к его ногам, обвила их руками и молила: – Ради Аллаха, жизнью матери поклянись, что не причинишь ему зла!

Он двинулся к двери, влача меня за собой.

– Молю тебя! Я признаюсь! Я согрешила. Я сожалею…

Ахмад со свирепой радостью глядел на меня. Так и дотащил меня до двери, а там, прошипев площадное ругательство, выдернул ногу и освободился. Али, следовавший за нами по пятам, сильно пнул меня и сбросил с крыльца.

Выходя, Ахмад прокричал:

– Я принесу тебе его печень!

И захлопнул за собой дверь.

У меня были сломаны ребра. Я не могла вздохнуть. Но сильнее была боль в сердце. Я боялась, что Ахмад набросится на Саида, Ахмад порежет его. Я сидела на снегу и льду возле пруда для омовений и плакала. Дрожь пробирала меня от темени до пальцев на ногах, но холода я не чувствовала. Мать велела Махмуду привести меня в дом, пока я их еще сильнее не опозорила, но Махмуд не хотел прикасаться ко мне. В его глазах я сделалась запятнанной, нечистой. В конце концов он схватил меня за одежду и что есть силы яростно поволок в дом, швырнул во внутреннее помещение. Головой я ударилась об угол двери и почувствовала, как по лицу потекла теплая кровь.

Мать сказала:

– Махмуд, ступай за Ахмадом, проследи, чтобы он не попал в беду.

– Не беспокойся, тот негодяй заслужил любое наказание, что бы Ахмад с ним ни сделал. И ее нам тоже следовало бы убить.

Но все же он послушался и вышел, и в доме наступила тишина. Мать что-то бормотала себе под нос и плакала, я тоже всхлипывала, но молчала. Фаати, кусая ногти, таращилась на меня из угла. На меня какое-то странное оцепенение нашло, я не замечала, как летит время. Потом скрип двери привел меня в чувство, я в ужасе вскочила. Противно посмеиваясь, вошел Ахмад, повертел у меня перед глазами окровавленным ножом.

– Смотри внимательно! Это кровь твоего любовника.

Комната пустилась вращаться вокруг меня. Лицо Ахмада исказилось, потом и вовсе скрылось темной пеленой. Я падала, падала в глубокий колодец. Звуки вокруг меня превратились в глухой, протяжный ропот. Я тонула, шла ко дну, без надежды вернуться.

Зари умирала. Лицо ее приобрело какой-то странный цвет. Она дышала с трудом, хрипя. Грудь и живот ее часто вздымались. Кусая ногти, я следила за ней из-за стопки постельного белья. От звука голосов, доносившихся с переднего двора, ужас только усиливался.

– Ага Мостафа, клянусь, ей совсем плохо! Приведите врача.

– Довольно! Довольно! Не глупи! Ты расстраиваешь моего сына. Ничего с ней не станется. Скоро будет готов отвар. Я дам его девочке, и она поправится к твоему приходу домой. Иди, не стой тут без дела… иди, дорогой. Не тревожься, она не умрет.

Зари схватила меня за руку. Мы бежали по темному тоннелю. Ахмад нас преследовал. С ножом в руке. С каждым шагом все ближе и ближе. Он словно летел. Мы кричали, но только голос Ахмад и его хохот эхом отдавались в тоннеле:

– Кровь! Кровь! Смотри, это кровь!

Бабушка попыталась напоить Зари своим отваром. Мать уложила голову Зари себе на колени и пальцами растягивала ей губы. Зари совсем ослабела и не противилась. Бабушка ложкой вливала ей в рот отвар, но в горло жидкость не проникала. Мать подула Зари в лицо. Зари на миг перестала дышать, руки-ноги у нее задергались, потом она втянула в себя воздух, и звук был странный. Мать вскрикнула:

– Госпожа Азра сказала, надо отнести ее к доктору, который около святилища.

– Плевать, что она сказала! – отрезала бабушка. – Ступай готовить обед. Твой муж и твои сыновья вот-вот вернутся домой.

Она склонилась над Зари и стала читать молитвы. Лицо Зари совсем потемнело, из ее глотки вырывались непонятные звуки. Вдруг бабушка выскочила во двор и закричала:

– Тайебэ! Тайебэ! Беги за врачом.

Я взяла Зари за руку, погладила ее по голове. Лицо ее стало почти черным. Она раскрыла глаза. Большие, испуганные, белки залиты кровью. Сестра сжала мою руку. Потом оторвала голову от подушки, но тут же рухнула снова. Я вырвала руку из ее пальцев, убежала, спряталась за горой одеял и подушек. Видела, как у Зари дергаются руки и ноги. Уши я закрыла ладонями, уткнулась лицом в подушку.

Во дворе бабушка размахивала в воздухе зажигалкой для очага. Вращала ее и вращала, пока зажигалка не стала большой, как двор, больше двора. Голос бабушки отдавался в барабанных перепонках: “Девочки не умирают! Девочки не умирают!”

Зари уснула. Я погладила ее по голове, убрала прядку волос с лица – но это оказалось лицо Саида. Голова его скатилась с подушки, ударилась об пол. Я вскрикнула, но вскрикнула беззвучно.

Кошмары сменяли друг друга. Порой я просыпалась от собственного крика, и вновь, вся в поту, проваливалась в колодец. Не знаю, как долго это длилось.

Однажды я проснулась от того, что нога горела огнем. Было утро. В комнате сильно пахло спиртным. Кто-то ухватил меня за лицо, повернул и сказал:

– Она очнулась. Взгляните, хозяюшка! Клянусь, она очнулась и смотрит на меня.

Лица расплываются, зато голоса отчетливы.

– О имам Мусса бин-Джафар, откликающийся на людские нужды, помилуй нас!

– Хозяюшка, она приходит в себя. Сварите бульон, влейте ей в глотку, как уж сможете. Неделя без дня прошла с тех пор, как она ела в последний раз. Желудок ослаб. Кормите ее понемногу.

Я снова закрыла глаза. Никого не хочу видеть.

– Куриный бульон будет готов через минуту. Слава Аллаху, сто тысяч раз слава! До сих пор она выблевывала все, что я пыталась ей скормить.

– Вчера, когда спал жар, я поняла, что она скоро очнется. Бедняжка, такие мучения! Кто знает, каким путем в ее тело проникла эта лихорадка и бред.

– О, госпожа Парвин, а я как страдала! Сколько раз за эти дни я умирала и вновь возвращалась к жизни! Видеть, как мое дорогое дитя мечется и бредит – в то же время сносить весь этот стыд, попреки ее братьев за то, что я родила такую дочь. Меня словно огнем изнутри жгло.

Мне уже не было больно. Я лежала в постели спокойно – изнуренная, равнодушная. Не могла пошевелиться. Даже руку из-под одеяла выпростать непосильно. Так бы и лежать, слабеть понемногу, пока не умру. Зачем я очнулась? В этом мире мне больше нет места.

Когда я снова пришла в себя, мать уложила мою голову себе на колени и попыталась влить в меня бульон. Я мотала головой и противилась, когда она растягивала мне пальцами рот. – Пусть Аллах возьмет мою жизнь вместо твоей! Одну ложку, только одну… Посмотри, до чего ты дошла. Ешь! Пусть все твои беды и страдания перейдут на меня.

Впервые она так говорила со мной. Мать никогда меня не баловала. Либо возилась с младшими, либо пыталась присматривать за старшими сыновьями, которых любила без памяти. Я затерялась посередине между теми и другими. Не старшая, и не младшенькая, и не мальчик. Если бы Зари не умерла, на меня бы и вовсе не обращали внимания, как на Фаати – она, бывает, спрячется в угол, и никто на нее и не глянет. Помню день, когда мать родила ее. Услышав, что это девочка, бабушка рухнула без чувств. А потом про Фаати стали говорить, что она принесла нам злосчастье, потому что после ее рождения матушка дважды выкинула, и оба раза мальчиков. Не знаю, как она поняла, что это были мальчики.

• Предыдущая
• 13/106
• Следующая