Куколка для монстра - Платова Виктория - Страница 63
- Предыдущая
- 63/96
- Следующая
– Заткнись и дай сосредоточиться.
Это было самым узким местом операции: меня должны были сильно избить, настолько сильно, чтобы Лещу, когда я появлюсь у него, и в голову не пришло отправить меня куда-нибудь. Он просто будет вынужден ухаживать за избитой и раненой женщиной – это вполне в его стиле, если судить по досье. Все это время я готовила себя к боли, которую придется перенести, я почти успокоилась. Вот и сейчас я была спокойна. Я не понимала только одного – почему сам Лапицкий вызвался исполнить такую грязную работу: у него в запасе было несколько профессиональных спортсменов-садистов, которые сделали бы это с большим удовольствием. Когда я спросила его напрямик, он долго думал и выдал что-то совершенно фантастическое: «Я сделаю это лучше других, хотя в любом другом случае не коснулся бы тебя даже пальцем. Просто я тебя чувствую. Ты понимаешь?
Чувствую».
– Наконец капитан собрался. Он потер лицо ладонями и глухо сказал:
– Начнем. Давай, Игнат.
Они повалили меня на маты и стали избивать. В первый момент мне показалось, что я теряю сознание от боли, и, чтобы хоть как-то обезопасить себя, сжалась в комок, прикрыв лицо руками. Боль пронзала меня, выворачивала наизнанку, казалось, что все тело попало в гигантские шестерни, еще немного, и я умру…
А потом наступил просвет, я даже стала различать силу и частоту ударов; и Лапицкий, и Игнат били жестоко и всерьез, но били по-разному: Игнат чуть глуше и деликатнее, Лапицкий – острее и чаще, это даже было похоже на извращенную страсть. Справившись с первой волной боли, я даже стала различать голос Лапицкого:
– Ори! Ори, только не молчи, слышишь!
– Я же не у гроба любимого мужа. И не рожаю, – едва шевеля разбитыми и мгновенно распухшими губами, пошутила я. – Делай свое дело, сволочь!
– Давай, давай, ругаться тоже можешь, – орал он, а я по-прежнему молчала, – потерпи еще минуту…
Еще минуту, с ума сойти, но ты сама это выбрала: всего лишь маленькая расплата за людей, которые погибли. За людей, которых ты даже не оплакала, потому что оплакивать ты не умеешь, ты не умеешь самого главного в жизни, беспамятная сука, тварь без роду и племени, возомнившая себя вершительницей судеб… Господи, как больно… Прости меня, Эрик, прости меня, Фигаро, прости меня, Егор, и ты, Марго, прости меня… Простите, простите, простите…
Наконец все прекратилось. Кто-то из двоих неудачно смазал меня ногой по лицу: правый глаз моментально заплыл, и я, с трудом подняв голову, как в тумане увидела, что Игнат вышел из зала, покачивая бугристой равнодушной спиной. Сейчас он даже вызвал у меня восхищение: точно работает, легкое сотрясение мозга я получила, судя по всему, и именно от его удара – в таких вещах меня тоже научили разбираться. Научили относиться к своему собственному организму как к механизму, который можно собирать и разбирать с завязанными глазами.
Было нестерпимо больно, но не так нестерпимо, как я ожидала. Сейчас главное не расплакаться перед Лапицким, не закричать в голос. И встать.
Встать.
Я хотела подняться и не могла. Ничего более унизительного и придумать нельзя. Из разбитых губ текла кровь, и я ощупала рот языком: только бы зубы были целы, не хватало еще зазря потерять их, хороша женщина-вамп с просветами в деснах… Кажется, все было в порядке. Все остальное заживет…
Я снова попыталась встать и снова рухнула на маты. Ничего не скажешь, профессиональные палачи, за пять минут отделали меня так, что родная мама не узнает… Ах, черт, я же договорилась с собой никогда не упоминать того, чего не знаю…
– Не вставай, полежи немного на спине, – услышала я вязкий от сострадания голос капитана. Что-то новенькое, простые человеческие чувства прорезываются у него, как молочные зубы у младенца. Ай да капитан. Я попыталась улыбнуться – и чуть не закричала от боли.
– Ты как?
– А как ты думаешь?
– Мать твою, и глаз зацепили… Подожди, я сейчас сгоняю за чем-нибудь холодным, приложим…
– Не смей! – сплюнув кровь, остановила я его. – Этого не хватало. Надо же соображать, у несчастной секретутки нет ни времени, ни сил, ни ассистентов, чтобы заниматься собой и своим дурацким глазом. Ей бы ноги унести… Сейчас немного оклемаюсь и встану…
Но Лапицкий не дал мне встать, он сам, как подкошенный, рухнул на колени рядом со мной и взял мое лицо в ладони.
– Девочка… Прости… Прости меня, будь все проклято.
– Какое «прости»? Ты, кажется, становишься похож на сентиментального генерал-майора в отставке. Это же работа, капитан. Это моя идея, и я ее воплощу. Все в порядке. Не стоит изменять себе, карманный Мефистофель…
Его руки закаменели, а горькая складка у губ стала еще горше:
– Ну что ты за человек?
– Ты же сам меня такой сделал, не забывай, – наконец-то, избитая и бессильная, я все могла сказать ему.
– Да. Да. – Минутная слабость прошла, и капитан снова стал собой. Он даже устыдился душевного порыва. – Это точно. Штучка вышла еще та. Что теперь?
– Теперь – последний акт.
– Может быть, отыграем его ближе к вечеру и ближе к Лещу? Тебе же придется часа четыре мотаться, а если еще с простреленным плечом… – он снова сбился на жалость.
– – .Все должно быть правдоподобно. Ты же сам говорил, что он работал у югов в полевом госпитале. Свежую рану всегда можно отличить даже не специалисту. А и рана, и потеря крови – все должно быть достоверным. Иди. Я сейчас поднимусь.
Теперь он не сопротивлялся. Он поднялся с матов и, не глядя на меня, пошел к двери. И, уже взявшись за ручку, сказал, не оборачиваясь:
– Знаешь, Анна, я начинаю тебя бояться.
– Неужели ты можешь кого-то бояться? Ты?!
– Я даже представить себе не могу, что будет, когда ты заматереешь.
– Да ничего не будет. Стану только более изощренной сукой, только и всего. С меня штраф за «суку».
Он ничего не ответил. Он вышел из спортзала, плотно закрыв за собой дверь, как будто бы захлопнул дверь в собственную душу.
Я лежала на матах и смотрела в высокий, отделанный деревом потолок. Боль билась во всех клеточках, а вместе с ней поднималось неведомое мне чувство охотничьего азарта, жажда помериться силами не только с Лещом, но и со всем миром. На моей стороне только я сама, но и этого будет достаточно, чтобы победить…
Через двадцать минут я уже была на ногах. Каждый шаг давался с трудом, но теперь мне было наплевать на боль. Лапицкий уже ждал меня в тире, бесцельно вертя в руках «Макаров». Я сама настояла на тире, где живой мишенью будет именно несчастная секретарша. Снисходительный дружеский выстрел с близкого расстояния не устраивал меня.
Морщась от боли во всем теле, я встала под мишенями, а Лапицкий сосредоточенно, как на тренировке, натянул наушники и поднял пистолет.
– Да ты просто Вильгельм Телль, – не удержалась от подколки я. – Извини, яблока нет, есть только я.
– Не боишься, что сейчас пристрелю тебя и вся твоя карьера закончится, не начавшись? – неожиданно зло бросил он.
– Сейчас уж точно не пристрелишь, – я была спокойна, – потом, может быть. Но это уже будет другая история. Давай.
В который уже раз за сегодня я понукала его! Он снова поднял пистолет и подержал его на весу. Прямо на меня смотрело равнодушное маленькое отверстие, вороненый тоннель в другой мир, где уже были люди, которых я знала. Холодок пробежал по моему позвоночнику, и мне захотелось выйти из циничной и безжалостной клетки, в которую я сама себя загнала… Не давая разрастись этому чувству, я снова крикнула:
– Стреляй же!..
– Не могу, – он растерянно смотрел на меня, на пистолет, – я не могу этого сделать.
– Стреляй же!
Видимо, я переоценила свои силы, страх уже наступал, он побеждал боль, он легко клал ее на обе лопатки, еще минута, и он водрузит флаг над поверженным городом моего мужества… А мне еще нужно успеть повернуться к нему спиной, чтобы выстрел настиг меня сзади, бедную секретаршу, так чудесно спасшуюся от преследования, чтобы довести правдоподобие ситуации до абсурда.
- Предыдущая
- 63/96
- Следующая
