Любовники в заснеженном саду - Платова Виктория - Страница 66

• Предыдущая
• 66/100
• Следующая

— Ты что это там делаешь? — удивляется Динка.

— Сейчас, сейчас…

Я знаю каждую страницу на ощупь, я могу пройтись по бестиарию с закрытыми глазами, я никогда не ошибусь, никогда… Я знаю, как увернуться от пантеры и как приструнить единорога, как обвести вокруг пальца мантикору, не очень приятное существо, нужно сказать: с головой человека, телом льва и хвостом скорпиона… А зубы в три ряда, а глаза, налитые кровью… Зрелище не для слабонервных, семейный портрет отцов-основателей «Таис», если уж быть совсем честной…

Наконец я нахожу листок, как водится, в «Сциталисе» — и вытягиваю его наружу. Он пахнет благородным 1287 годом… Черт…

— Вот.

— Что это?

— Мой перевод письма.

Динка больше не слушает меня, она углубляется в изучение, она шевелит губами, рассматривает письмо — долго, слишком долго. Очевидно, прочтя до конца, она снова вернулась в начало. Или во всем виноват мой почерк? Мой перетрусивший почерк?

— Что это за срань? — наконец не выдерживает она. — Ты с ума сошла?

— Я? Я думаю, это он. Ленчик.

Если честно, я совсем не уверена, что Ленчик сумасшедший, хотя покойная Виксан иначе, чем сумасшедшим, его не называла. Я совсем не уверена, что Ленчик сумасшедший, напротив, я считаю, что его посетила совершенно гениальная идея.

Самая гениальная за последние два года. За исключением раскрутки «Таис». Но «Таис» — она переживет, тут и к гадалке ходить не надо…

— Черт…

Динка все еще не может оторваться от текста.

— Хочешь сказать, что это правда?

— Я просто перевела… Просто перевела. Вот и все…

— Чушь. Ты не знаешь испанского… Ты не могла перевести… Ты меня накалываешь… Разводишь, как малолетку… Дрянь. Сучка!

Этого и следовало ожидать: Динка дает мне звонкую пощечину… Звонкую пощечину, после которой почему-то сладко ноет щека и сладко ноет сердце. Что-то новенькое… Почему, почему мои губы так не ныли от губ Пабло-Иманола? Почему?..

— Я перевела…

— И ты хочешь, чтобы я в это поверила?

— Я не знаю… Я просто хотела тебе показать…

— Показала… Что дальше?

Действительно, что дальше? Но я это сделала, я показала… Теперь не у одной меня будет болеть голова. Так что мы квиты, Диночка.

— А где оригинал? — закусив губу, спрашивает Динка.

— Я же говорю… Я его грохнула… Письмо.

— Ага… Грохнула, а текст запомнила слово в слово. Не парь мне мозги!..

— Я переписала. На листке…

— Давай листок.

С замусоленным обрывком счета дело обстоит проще: он всегда со мной, в заднем кармане джинсов, слегка потершийся на сгибах от моих бесконечных раздумий.

Динка кладет оба листка перед собой и принимается сверять их содержание.

— Ну? — Я не могу сдержать нетерпения.

— Вроде все верно… Блин… Что это такое? Объясни мне, что это такое… Объясни!

Конечно же, она имеет в виду текст. Текст, который я изучила вдоль и поперек, почти так же хорошо, как и бестиарий, даже намного лучше. Текст, в понимании которого я продвинулась гораздо .дальше, чем Динка. Это только на первый взгляд он кажется чудовищным. Но в нем заложен достаточно глубокий смысл. И шикарный ход. И удивительная по красоте подсказка.

Нужно только принять ее и свыкнуться с ней.

А Ленчик и вправду гениален…

"Ангел, дорогой мой!

Куда ты пропал, я не могу с тобой связаться. Надеюсь, все в порядке. Сегодня я ее закончил, поставил последнюю точку. Это не убийство, это всего лишь самоубийство двух сумасшедших, никто ничего не заподозрит. Главное — доза. Не мне тебя учить. Хотя с Р. придется повозиться. Предсмертную записку я привезу. Убийца — они сами. Перезвоню тебе на Риера Альта, не позднее 12, сообщу рейс. Л."

— Ну, и что это такое? — Динка впивается в меня глазами. — Что это такое?..

— Ты хочешь, чтобы я объяснила?

— Нет, хочу, чтобы ты мне тут слабала краковяк, мать твою!..

— Объяснить?

Объяснение есть, совершенно невероятное, бессмысленное, чудовищное. Я еще не произносила его вслух и не знаю, как оно будет выглядеть, когда я наконец произнесу его. Но если произнесу…

Пути назад не будет.

— Ангел — это Ангел, — потухшим голосом начинаю я.

— Не держи меня за дуру!.. Динка не смотрит мне в глаза. Она вертит в руках оба листка, разглаживает их, цепляется пальцами за их края, как цепляются за край пропасти. Мне даже начинает казаться, что она не слышит меня. Не хочет слышать.

— Ангел — это Ангел… — упрямо повторяю я. — Его дорогой… Твой дорогой… Пабло-Иманол Нуньес.

— Пошла ты…

— Ты будешь слушать или нет?

— Я слушаю. — Динка берет себя в руки и даже стягивает с меня старый плед и накрывает им колени.

Что ж, она права. Такие вещи лучше слушать одетым. А если не одетым — то, во всяком случае, не голым, как в морге… Попасть в — морг мы еще успеем…

— «Сегодня я ее закончил, поставил последнюю точку…» Ты знаешь, что это?

— Что?

— Помнишь, Ленчик говорил нам о книге? О том, что «Таис» нужна книга? Скандальная книга… Она подогреет интерес, она вернет нам…

— Ничто! — орет на меня Динка. Нервы у нее и вправду стали ни к черту. — Ничто не вернет к нам интерес, даже если бы Ленчик написал целое собрание сочинений! Даже если бы его фамилия была Лев Толстой — ничто не вернет к нам интерес!!!

Я спокойно пережидаю вспышку ее ярости. Я вообще стала спокойной, как Боа-Удав, как Змея-Сирена, как, мать его, Филин…

— Ленчик писал книгу… Писал книгу… То есть я думаю, ее начала Виксан… Помнишь, он отбирал мои дневники… Те, которые я писала на гастролях..

— Да пошли они в задницу, твои дневники!!!

— Он отбирал мои дневники. Для этой книги… — упрямо продолжаю я вколачивать в Динкину башку свою теорию. — Теперь он ее закончил… Наверное, даже прослезился…

— Ты-то откуда можешь знать?

Это риторический вопрос, Динка и сама понимает. Она слишком давно знает меня. Меня и Ленчика. Ленчик сам говорил, что я похожа на него. Пугающе похожа, именно так. И она это знает, и я. Я чувствую Ленчика как никто. Я вижу его. Ведь я — Рысенок. Р-ысенок. А Рысь умеет видеть сквозь стены, так сказано в моем бестиарии. И я вижу сквозь Ленчикову стену. Я вижу отвратительные тухлые внутренности, которые спрятаны за стеной; внутренности, сожранные жаждой славы, денег и болезненным самолюбием.

— Я знаю. «Это не убийство, а всего лишь самоубийство двух сумасшедших»… Две сумасшедшие — это мы. Мы ведь похожи, правда? Никаких мозгов у нас не осталось, все нас бросили, и мозги тоже… Это когда-то мы были всем, а теперь стали никем… Скажешь, не так?

Динка молчит.

— Скажешь, не так? — продолжаю наседать я. Динка молчит.

— Скажешь, ты никогда не думала об этом? После всего, что мы потеряли.. И с чем остались…

— И с чем же мы остались?

— Со всем этим… И еще с дурацким ярлыком извращенок, лесбиянок, бесстыжих сосок… Мы нравились всем, когда были пацанками… А теперь… теперь мы не пацанки, Динка… Мы девки, которым только и остается, что…

Я замолкаю. Я смотрю на плед, который Динка накинула себе на плечи. Я вижу кожу, которая проглядывает сквозь плед. И я… Я вдруг начинаю понимать, как постарела эта кожа, измотанная бесконечными мужиками, пьянкой и вылезшей полгода назад наркотой. Как она истончилась. А ведь Динке только восемнадцать. Так же, как и мне… Но ведь и моя кожа не лучше. Ее никто не касался, ее никто никогда не касался, кроме сценического пота в бесконечных гастрольных турах. И она… она даже не старая…

Она — мертвая.

— Разве ты никогда не думала об этом, Диночка? Разве то, как ты убиваешь себя — разве это не самоубийство?

— Плевать, — глухо говорит Динка.

— «Никто ничего не заподозрит…» Потому что это не будет до конца самоубийством… Потому что это…

Я замолкаю, оборвав фразу на полуслове, я близко придвигаюсь к ней, так близко, что у меня начинает кружиться голова. И беру ее за исцелованную инъекциями руку.

• Предыдущая
• 66/100
• Следующая