Любовники в заснеженном саду - Платова Виктория - Страница 73

• Предыдущая
• 73/100
• Следующая

Мы в гостях у Пабло, ну надо же!.. Мы — это Ленчик и жена Ангела, оказавшаяся вовсе не женой Ангела! Зачем, зачем было так подло врать!..

Я опустилась на пол у стеллажа и сдвинула шляпу на затылок, переваривая подпись. И не так много времени на это ушло, не так много, желудок у меня оказался луженым. Целых два года он питался такой дрянью, такой падалью, таким враньем, что справиться с почти диетическим «Мы в гостях у Пабло» не составило большого труда.

Даже если подпись на фотке не лжет — что из того? Ей четыре года, а за четыре года многое может измениться. Ведь Ангел ничего, ровным счетом ничего не рассказывал о своей русской жене. И ничего не рассказывал о знакомстве с ней. В конце концов, за четыре года можно переметнуться от русского к испанцу и сто раз бросить не особо привлекательного полусумасшедшего Ленчика ради красавца Пабло-Иманола. Почему нет? Я бы на месте русской жены Ангела поступила точно так же. А Ленчик с Ангелом остались друзьями, лучшими друзьями, mio costoso, бывает же такое — редко, но бывает… Смотреть на прикрытое, занавешенное условностями, временем и обстоятельствами тело своей бывшей жены — и ничего не чувствовать. Отдать его другому, сменить, как опостылевший диск в плеере, забыть, как приевшийся ландшафт, — и ничего не чувствовать. И, потягивая «Риоху», с улыбкой наблюдать, как кто-то другой раз за разом прокручивает этот диск, — и ничего не чувствовать. Бывает же такое — редко, но бывает.

А потом все становится с ног на голову, и обладание одним и тем же женским телом делает мужчин не соперниками, а соучастниками. Точно так же, как обладание одним и тем же мужским телом делает женщин не соперницами, а соучастницами.

Даже двух соплячек, ненавидящих друг друга. Двух соплячек — скорее всего. Мы с Динкой и есть соучастницы. Мы вместе — или почти вместе — раскусили электронные игры Ангела с Ленчиком, а они были чуть посложнее «Тетриса». Мы вместе — или почти вместе — решили окучить Риеру Альту. Мы стали соучастницами — точно так же, как стали соучастниками Ленчик и Пабло-Иманол. И не только в контексте бывшей-бывшей жены.

Точно так же, точно так же, только глаза слипаются.

Вот хрень.

Я ненавидела это свое состояние и побаивалась его. Меня всегда неудержимо клонило в сон, когда я сталкивалась с чем-то непонятным, чего подсознательно боялась. И чего не могла, не решалась объяснить — именно в силу этого мягкого, плюшевого, разъедающего душу страха. Сонные прогулки по сонному льду — вот как это называлось. Первый раз это случилось со мной, когда я застукала Динку с очередным дурацким кобельком. Гастрольный, ни к чему не обязывающий трах, который Динка начала практиковать через полгода после нашего первого выступления. Схема всегда была одна и та же: во время концерта она цепляла взглядом какую-нибудь смазливую распаренную физиономию и больше с ней уже не расставалась. Клейкая струя Динкиных гнуснейших желаний облепляла жертву, парализовывала и лишала воли. Точно так же лишала воли и ее звездность. На сцене она была недостижима, Динка, недостижима — и все равно доступна. Как самая последняя шлюха. Жертва хорошо это понимала и каждый раз оказывалась за кулисами, чтобы быть растоптанной Динкиной извращенной любовью к сомнительным, скоропортящимся удовольствиям. Со временем я привыкла к этому, но в тот, первый, раз, когда я застукала ее с кобельком в гримерке… Когда, толкнув ногой дверь, я увидела этого кобелька со спущенным штанами и Динку, стоящую перед ним на коленях…

— Закрой дверь с той стороны! — проорала мне Динка, с трудом отрываясь от своего случайного любовника.

Тогда она еще стеснялась меня, это потом ей стало на все наплевать.

— Что?..

Кажется, я даже этого дурацкого вопроса не задала, я видела только крепкие юношеские, подло трясущиеся ягодицы и Динкину взмокшую челку. То ли от только что закончившегося выступления, то ли…

— Закрой дверь с той стороны!..

Я послушно прикрыла дверь и отошла от нее на безопасное расстояние: как будто парень мог задеть меня, как будто Динка могла задеть… Вот тогда-то мне и захотелось спать. Да так, что справиться с этим детским сладким желанием не представлялось никакой возможности. Я опустилась по стене, села, сложив ноги по-турецки, как это обычно делала Динка, и прикрыла налившиеся свинцом веки. Никаких мыслей в голове, никаких, только слипшаяся Динкина челка…

Я хорошо помню… Я хорошо помню, что очнулась только тогда, когда кто-то настойчиво потрепал меня за плечо.

Алекс.

Еще не умерший Алекс в своем вечном вытянутом свитере сидел против меня.

— Что случилось? — спросил он. — Почему ты здесь?

Действительно, почему я здесь? В чужом городе, каких сотни; в чужом дворце спорта, каких тысячи; в чужом коридоре, каких десятки тысяч; на чужом, не очень чистом полу, каких миллионы… На чужом, не очень чистом полу, каких миллионы, сидит звезда — каких раз и обчелся… Хорошенький сюжет для бульварной прессы, ничего не скажешь…

— Эй, почему ты здесь?

— Нипочему, — огрызнулась я. — Сам спроси у этой твари…

— Да что случилось, в конце-концов?!

О-о, только Алекс, несчастный, измотанный болезнью Алекс принимал наши с Динкой контры близко к сердцу. Ленчика и Виксан это забавляло, не более, они считали, что так и не обузданная ненависть придает пикантность нашему скандальному дуэту. И не дает разжижаться тягучей, черной, как мазут, застоявшейся крови.

— Давай… Иди к ней, иди… Проведай нашу дорогую Диночку…

Алекс пожал плечами, отлепился от меня и направился к гримерке. Только бы тебе не пришло в голову постучать, подумала я совершенно безнадежно: Алекс всегда был удручающе корректен… Вот и сейчас он аккуратно стукнул в легкую фанеру костяшками пальцев и едва не получил по лбу распахнувшейся дверью. Кобелек, оперативно выудивший свое, выполз из гримерки. На лице его — тупом лице с тупым носом, тупыми скулами и тупым подбородком — застыло выражение удовольствия и растерянности. И оскорбленной в своих лучших чувствах похоти. Потом я видела много таких лиц, самых разных, но это выражение — оскорбленной в своих лучших чувствах похоти — всегда оставалось неизменным.

Вот хрень!

Тогда Алекс настучал о происшедшем Ленчику: интеллигентно, робко, с застенчивым придыханием, почти с пиететом. А Ленчик настучал по куполу Динке — уже без всякого пиетета. В присутствии Виксана и меня, что было совсем уж унизительно.

— Если ты еще раз позволишь себе такой левый номер, тварь живородящая, — сказал он Динке в своей обычной манере, — если ты только позволишь себе его… Я тебя урою… Я тебя через взвод солдат пропущу.

— Где взвод? — в своей обычной манере огрызнулась Динка. — Подать сюда взвод!

И Ленчик тотчас же съездил ей по физиономии — в своей обычной манере.

— Это тебе от командира взвода, дорогуша. Учти, будешь козлить, я тебя заставлю кровью харкать. Я тебе все твои трубы перевяжу к чертовой матери…

— Пусть антисексин принимает, — посоветовала флегматичная Виксан. — Купи ей антисексин.

— Пошли вы к черту, — огрызнулась Динка. — Сами принимайте, уроды… Видеть вас больше не могу… А ее больше всех… Не могу…

«Ее» — означало меня. Гнусную короткохвостую овцу, с которой Динка была вынуждена сосаться на каждом концерте: втыкаться в ненавистные губешки, изображая глубокий и влажный поцелуй.

— А уж как я тебя терпеть не могу… — вставила я в своей обычной манере. — Уж как я… Тут не то что антисексин — цианистый калий не поможет…

— Да заткнитесь вы обе, тупицы гребаные! — Интересно, сколько раз Ленчик говорил нам это? — Заткнитесь! Значит, так, Дина. Ты прекращаешь свои… м-м-м… шалости. Хотя бы на гастролях… Дома — делай что хочешь… Но на гастролях — никаких леваков. И если я еще раз узнаю об этом… Я шкуру с тебя спущу… В самом прямом смысле. А требуху сдам в анатомический театр, пускай студенты с тобой развлекаются…

— Не гони… — поморщилась Динка. — Какой в задницу анатомический театр? Да если с моей головы хоть волос упадет, тебя фаны растерзают. Без масла слопают…

• Предыдущая
• 73/100
• Следующая