После любви - Платова Виктория - Страница 37
- Предыдущая
- 37/112
- Следующая
Ведь в маленькую Эс-Суэйру он не вернется никогда.
Люди.
Вот что заставляет меня изменить маршрут.
Поначалу их немного: группы по два-три человека, перешептывающиеся между собой. Потом людей становится все больше и больше, в толпе я вижу официантов из конкурирующих кофеен, мальчишку (обычно он торгует открытками), не заметно только Хакима. На большинстве лиц застыло выражение испуга, волнения и мрачного любопытства – все эти чувства существуют в разных пропорциях, чего-то больше, чего-то – меньше. Совершенно инстинктивно я хватаю за плечо мальчишку: исходя из его возраста, я могу позволить себе такую фамильярность:
– Что произошло?
Мальчишка отвечает не сразу, в Эс-Суэйре мальчишки ничего не делают сразу, если это не грозит им несколькими дирхамами.
– Там полиция, мадам! Никого не пускают.
– Куда не пускают?
– На скалу.
«На скалу», он имеет в виду смотровую площадку форта, – значит, Хасан не соврал мне. Осталось выяснить, насколько он преувеличил.
– И что же случилось на скале?
Мальчишка надувает щеки и выпучивает глаза: он бы еще потянул, еще поинтриговал, но скрывать информацию дольше у него нет сил. Даже те ее жалкие крохи, которыми он обладает.
– Говорят, кого-то зарезали. И много крови. Очень-очень много.
– Кого там могли зарезать? Не говори ерунды.
Ерунда – по-другому не назовешь. Эс-Суэйра – тихий город, это не черные кварталы Америки, не предместья Гонконга и не спальные районы Москвы, серьезных преступлений здесь отродясь не бывало. Парнишка поддался общему психозу, задевшему катер «MENARA» и морских коньков; с другой стороны, от толпы на узкой улочке так просто не отмахнешься.
Что-то экстраординарное все же имело место.
– Совсем не ерунда, мадам! – обижается мальчик. – Сами идите и посмотрите.
– Как же я пройду? Ты сам говорил – туда никого не пускают.
Совершенно инстинктивно он тянет меня за руку к стене:
исходя из цвета моей кожи и общего европейского абриса, он может позволить себе такую фамильярность:
– Мой брат служит в жандармерии, мадам. И сейчас он в оцеплении. Я могу устроить, чтобы он вас пропустил.
– Сколько?
– Пятьдесят… нет… сто дирхам.
Около десяти долларов, или около семи евро, тут же подсчитываю я: дневной максимум, который ты зарабатываешь на открытках с видом, – и то не каждый день. Ах ты грязный маленький мошенник, «обман твой отец и ложь твоя мать», как любят выражаться местные продавцы, торгующие креветками по «вэри демократик прайс».
– Каким образом ты это устроишь?
– Вы даете мне деньги…
Я даю тебе деньги, и ты испаряешься с ними в толпе, нашел идиотку!..
– Не пойдет.
– Как хотите.
– Давай сделаем так. Мы вместе идем к твоему брату. И ты получаешь сто дирхам.
– Э-э… Хорошо.
Жажда заиметь дармовую сотню сильнее здравого смысла – ясно, что брат парнишки не стоит ни в каком оцеплении, а (в лучшем случае) водит по берегу сонных вонючих верблюдов – еще один туристический бич Эс-Суэйры, вступающий в неразрешимое противоречие с романтикой волн, парашютов, кайтов и воздушных змеев.
– Держитесь за мной, мадам!..
Не так-то просто это сделать: люди все прибывают, и мне приходится прикладывать усилия, чтобы не потерять юнца в сонме напирающих друг на друга человеческих тел. Пожалуй, я погорячилась, с ходу обозвав его мошенником: слишком уверенно он движется, пробивая себе дорогу и просачиваясь во вновь и вновь открывающиеся пустоты. В какой-то момент я нижу курчавую голову Хакима – хороший повод, чтобы избавиться от своего неожиданного провожатого. Мне внезапно расхотелось идти неизвестно куда и неизвестно зачем; о том, что произошло на каменной макушке форта, мне сегодня же расскажет Фатима. Или Наби. Или Джума – не стоит лишать их удовольствия поведать историю таинственного магрибского жертвоприношения первыми.
Мне удается сделать шаг в сторону Хакима, я готова окликнуть его. Но мальчишка, зорко следящий за тем, чтобы заветные сто дирхам не исчезли в неизвестном направлении, тут же выныривает рядом со мной и бесцеремонно хватает за руку:
– Не отставайте, мадам!
– Хорошо, хорошо…
Должно быть, я не первая, кого он ведет сквозь толпу. Эта мысль осеняет меня, когда мы наконец-то выдвигаемся на передовые рубежи. Наверняка было еще несколько ранних европейских пташек и они не смогли отказать себе в завтраке с видом на… с видом на резню? на страшное преступление? Хасан окончательно меня запутал. Зачем только я согласилась на предложение мальчишки? Я ведь не преследовала цели оказаться в авангарде зевак, я вообще не хотела влезать в толпу, я шла по своим делам и думать не думала, что окажусь втянутой в сомнительную затею. Если отдать чумазому открыточнику сто дирхам, то на орехи не останется ни гроша и придется любоваться воздушными змеями на пустой желудок.
Толпа заканчивается неожиданно.
Вернее, разбивается об одинокого жандарма в светло-песочной форме. Метрах в пяти стоит еще один, чуть поодаль – еще двое, о чем-то оживленно болтающие друг с другом. Оцепление перекрывает улицу у перекрестка сдомом дядюшки Исы, здесь же, на перекрестке, стоит несколько велосипедов (принадлежащих, очевидно, кому-то из жандармов, – на машине сюда ни за что не подъехать, слишком узко пространство между домами). Из глубины улицы то и дело всплывают все новые и новые песочные мундиры, и голубые мундиры, а ведь вчера вечером здесь не было никого.
Никого.
Кроме меня и Фрэнки.
Черт. Черт.
– Подождите здесь, – командует мальчишка.
Я киваю головой, чувствуя, что ноги становятся ватными, а в животе образуется ком, стремительно движущийся к горлу. Фрэнки не вернулся в отель вчера вечером, во всяком случае, в половине первого его не было, ну что за бред? – если он не явился в половине первого, то это совсем не означает, что он вообще не пришел. Чуть-чуть позже или намного позже – не важно. Чуть-чуть по-арабски будет швайя-швайя. Забавное словечко, одно из многих забавных словечек, и что могло случиться с Фрэнки? и какое мне дело до Фрэнки, здорового парня, способного постоять за себя? Я знаю только, что вчера мы были здесь, – и ничего криминального в этом нет.
Швайя-швайя.
Мальчишка уже о чем-то шепчется с жандармом, стоящим в оцеплении вторым. А я никак не могу отделаться от дурацкого, кретинического швайя-швайя, оно прилипло к языку не хуже орехов, забило рот слюной – то ли сладкой, то ли горькой, определить невозможно.
Швайя-швайя. Швайя-швайя.
Маленький торгаш возвращается – его движения замедленны, как будто речь идет о съемке в рапиде, его приближение неотвратимо. Что со мной и почему я так боюсь этого приближения?.. Только вчера Ясин говорил о своем сне. Сне, предвещающем несчастье бедной русской дурочке, натурализовавшейся в Марокко под экзотическим именем Сашa Вяземски. Ночью, в полной темноте, я счастливо избежала кошек, но утром увидела сразу двух.
Швайя-швайя.
– Сто пятьдесят, – говорит мальчишка, съемка рапидом продолжается, артикуляции никак не поспеть за словами, она вступает с ними в явное противоречие, с-т-о-о п-я-а-т-д-е-е-с-я-а-т.
Вэри демократик прайс.
– Сто пятьдесят? Но ты же говорил – сто.
– Он просит сто пятьдесят.
– У меня нет ста пятидесяти, – я выдыхаю с облегчением. – Так что будем считать, что сделка не состоялась.
Я бы покинула опасное место немедленно, но ноги не слушаются меня, драгоценные секунды, когда еще можно было что-то изменить, выбраться отсюда и послушать рассказ о «страшном преступлении» в прекрасном далеке отеля «Sous Le Ciel de Paris», потеряны. Успокойся, Сашa. Успокойся и возьми себя в руки. Немного усилий, и тебе удастся сдвинуться с места. Совсем немного усилий. Совсем чуть-чуть.
Швайя-швайя.
Проклятье!..
– Извини, что пришлось тебя побеспокоить. Ты ведь торгуешь открытками на площади, правда?
– Да.
– Я забегу к тебе на днях. Куплю целый десяток. Обещаю.
Ну слава богу! Мне удалось сделать первый шаг! А затем – еще один. Если так пойдет и дальше, то скоро я выберусь из этого наполненного жандармами вертепа.
- Предыдущая
- 37/112
- Следующая
