После любви - Платова Виктория - Страница 60

• Предыдущая
• 60/112
• Следующая

Есть еще и паспортные данные. Испанка Мерседес – обладательница немецкого паспорта! До сих пор я не придавала этому значения.

Если верить паспорту, Мерседес проживает в Нюрнберге.

Рост Мерседес – 170 сантиметров (что почти соответствует моему собственному росту, становиться на цыпочки Мерседес не придется).

Цвет глаз Мерседес – braun27 (что совсем не соответствует цвету моих глаз, но, поскольку он неопределенен, то вполне может сойти и за braun).

Хорошо, что такие мелочи, как рост и цвет глаз, указывать в карточке не требуется.

Мерседес – великая путешественница, великая завоевательница, великая гастролерша, человек-ракета, человек-снаряд. В ее паспорте множество отметок о пересечении самых разнообразных экзотических границ, североафриканских и южноамериканских, Мерседес бывала на островах, которые, по моим подсчетам, ушли под воду лет двести назад, паспорт Мерседес действителен Fur alle Lander/ For all countries/ Pour tous pays28.

– Это все? – спрашиваю я у девушки, протягивая ей листок, – как будто сама не заполняла похожие карточки сотни раз.

– Да. Возьмите ключ.

– Спасибо.

– Вам нужно подняться на второй этаж, первый коридор направо. Вам уже звонили, мадам Торрес. Полчаса назад.

– Звонили?

– Да. Международный звонок.

– Что-то просили передать?

– Какой-то мужчина интересовался, добрались ли вы до отеля. Он не представился, но сказал, что будет перезванивать..

– Если он перезвонит – переведите звонок на мой номер.

– Хорошо.

…Самое примечательное в ключе, выданном мне девушкой-портье, – брелок. Это не Эйфелева башня, это – звезда. Страшно похожая на звезду шерифа из американских фильмов. Такая же самодовольно-золотистая пустышка из легкого сплава, с черным кругом посередине: на нем выбито название отеля и его адрес, самая небрежная, покосившаяся, кое-как нанесенная группа цифр, указывает на номер.

Двадцать семь.

Я стою перед ним, не решаясь войти.

Давай же, Мерседес, смелее! Ты открывала дверь с цифрой «27» сотни раз!.. О-о, нет! Мерседес – тут ни при чем, это все Сашa, русская. А Мерседес – испанка из Нюрнберга, то, что я знаю о ней, – лишь плод моего воображения. Но факт остается фактом: стоит мне только открыть паспорт Мерседес Гарсия Торрес – как я сразу же увижу свою собственную физиономию.

Номер двадцать семь отеля «Ажиэль» нисколько не похож на номер двадцать семь отеля «Sous Le Ciel de Paris». Он раза в два меньше, с одиноким окном, выходящим в малосимпатичный двор. Окно наполовину прикрыто жалюзи, когда я поднимаю их и распахиваю створки, в нос ударяет запах жареного лука. Он не имеет ничего общего с запахом цветов, так поразившим меня в начале знакомства с отелем «Ажиэль».

Запах цветов с одной стороны и запах лука с другой – для старушки-Европы характерны двойные стандарты, я знала об этом и раньше.

Восемьдесят пять евро в сутки.

Именно такую сумму я должна платить за окно с видом, полутораспальную кровать, тумбочку при ней, стол, стул, крошечный холодильник и микроскопический телевизор – судя по дизайну, он собран еще во времена Шарля де Голля. Или, как сказала бы Мерседес, испанка из Нюрнберга, – во времена канцлера Конрада Аденауэра.

Доминик мог бы выбрать для девушки своей мечты и что-нибудь поприличнее, слава богу, что еще есть горячая вода!.. Контрастный душ приводит меня в чувство и заставляет устыдиться собственных склочных мыслишек о толстяке. Доминик и так сделал максимум из того, что можно было сделать: вытащил меня из тюрьмы, снабдил новыми документами и внушительной суммой денег (впрочем, пока я не знаю, какой именно). И отправил в Париж.

Мне грех жаловаться.

Да и номер не так уж плох. Во всяком случае, он намного лучше камеры, в которой я провела столько времени. Вытянувшись на кровати, я лениво принимаюсь строить планы на день. Перво-наперво нужно вызвать сантехника, чтобы тот подкрутил сливной бачок и поменял прокладку в смесителе, затем вызвать горничную, чтобы та протерла стекла (пыльные разводы на них раздражают сверх всякой меры), затем разобраться с запахом жареного лука, уж слишком он навязчив. И это вряд ли понравится постояльцам, стоп-стоп, Сашa!..

Это не твое дело.

Ведь ты больше не состоишь в штате отеля – ни этого, ни какого-либо другого. Прежняя жизнь кончилась, а вместе с ней и гостиничная рутина. Она не утомляла, местами была даже приятной, но неужели ты собиралась прожить так всю жизнь, Сашa? Да, да, да.

Ну и дура.

Нетрудно представить, чем бы это кончилось, доживи ты до элегантного возраста charmante petite vieille! Ноги отказали бы тебе в восемьдесят пять, разум – в девяносто; сойти с ума будучи девяностолетней обездвиженной старухой – что может быть ужаснее? Ничего, ничего, ничего! Да, да, да!..

Меня охватывает странное истерическое веселье.

Меня обуревает жажда деятельности. Каким образом выплескивает бьющую через край энергию Мерседес? В танце. Студия в пригороде Нюрнберга, сто квадратов, а может – и все двести, Мерседес, сладкой, как яблоко, нужен простор, закуток-кухня, закуток-спальня, все остальное пространство принадлежит самбе, румбе, пасадоблю (когда в дом приходят партнеры Мерседес). И другим, более экзотическим танцам – когда она остается одна. Рядом с домом Мерседес – железнодорожные пути, электрички снуют по ним туда-сюда, от этого сотрясаются стены, но Мерседес не обращает внимания на досадные неудобства. Ранним утром, поздним вечером, ночью – она охвачена стихией движения. Когда солнце бликует на ключицах Мерседес – лицо остается в тени, когда лунный свет бликует на запястьях Мерседес – лицо остается в тени.

Так и только так.

Лица танцовщиц всегда пребывают в тени их совершенных тел.

Мое собственное тело не так уж совершенно: это становится ясно, стоит только вытянуть ногу и повертеть ступней до хруста в щиколотке. И отросшие волоски, я успела забыть о них! Последний раз я брила ноги, когда хотела покорить Алекса Гринблата. Если судить по длине волосков – с того времени утекло много воды. Или нет – утекло много крови, одно перерезанное горло Фрэнки могло бы наполнить высохшее русло реки.

«riviere Mersedes»

Не хочу думать о Фрэнки. Не хочу.

Телефонный звонок звучит так резко, что я вздрагиваю.

Доминик. Конечно же, это Доминик. Я с трудом узнаю его, из такого далека звучит его голос. Или мне просто хочется, чтобы он звучал все тише и тише, а потом исчез совсем?..

– Здравствуй, Саше!

– Здравствуй, милый!

– Как ты добралась? Я переживал. Все в порядке?

– Все отлично.

– Как отель?

– Отель замечательный.

– А номер?

Он ждет, что я скажу ему: как мило с твоей стороны, ты помнишь, что все эти годы я провела под цифрой двадцать семь, ты помнишь это, ты помнишь все, tout се que tu voudras.

Туе ке тювудра. Все, что захочешь.

– Номер выше всяких похвал.

– Я… я не разбудил тебя?

– Нет, я не спала.

– Что ты собираешься делать?

– Немного осмотрюсь.

– Я понимаю…

Разговор явно пробуксовывает, Доминик не знает, о чем бы еще спросить, а я… Я вовсе не тороплюсь к нему на помощь. Но и трубку не кладу. С моей стороны это было бы откровенным бесстыдством, пора наконец сжалиться над Домиником.

– А что нового у тебя?

– У меня были гости. – По тому, как Доминик понижает голос, становится понятно, какого рода гости его навещали.

– И?

– Я изобразил недоумение. Они ничего не смогут мне предъявить, не переживай. И от меня они ничего не узнают.

– Откуда ты звонишь? – запоздало начинаю беспокоиться я.

– Из автомата. Я очень осторожен, Сашa. И ты будь осторожной. Обещаешь?

– Конечно.

– Завтра приезжает тот детектив из Касабланки.

– Ты говорил. Я помню.

Паузы становятся все длиннее, предложения – все односложнее. Происходит именно то, что предсказывал Доминик: я готова его возненавидеть. Ужасно.

• Предыдущая
• 60/112
• Следующая