Такси для ангела - Платова Виктория - Страница 36

• Предыдущая
• 36/81
• Следующая

— Вы не составите мне компанию, Райнер?

— Думаю, будет лучше, если господин Рабенбауэр останется тут. — Софья все еще питала надежду, что дутые мускулы немца способны оградить слабых женщин от непредвиденных ситуаций, в том числе — и от нового татаро-монгольского нашествия. С ножами, топорами, ракетными установками и ядохимикатами на все случаи жизни. Как же она заблуждается, бедняжка!..

Фара с надеждой посмотрел на Чижа. Нет, Чиж никуда не уйдет. Чиж не двинется с места. Уйти из зала означало бы потерять контроль над ситуацией. А Чиж был полон решимости передать тело Аглаи компетентным органам. С рук на руки…

— Если вы не возражаете, пойду я.

Мое предложение не вызвало у режиссера особого энтузиазма, но это было лучше, чем ничего. И Фара скрепя сердце согласился.

…Почему все опустевшие дома выглядят так подозрительно? И почему они так похожи на декорации?

Эти немудреные мысли пришли мне в голову, как только мы с Фарой покинули зал и очутились в холле. Гепард с пумой, разномастные ножи, булавы и арбалеты, вазы с бессмертником и высохшими камышами — все было на своих местах. Ковры все так же застилали пол, обволакивали стены и потолок — но теперь они вовсе не казались настоящими.

Театральный реквизит — только и всего.

Если бы я сейчас отогнула тяжелый край какого-нибудь ковра, то обязательно обнаружила бы чернильный штамп: “К/с “Ленфильм”; если бы я сейчас заглянула в пасть гепарду, то обязательно обнаружила бы вензеля магазина “Рыболов-охотник”. И личинки моли, усеявшие вензеля… А оружие на стенах!

Крашенное серебрянкой дерево, не иначе!

Только непроницаемый служка Ботболт придавал этому дому достоверность. Но стоило ему исчезнуть — и лак на табакерке облупился, да и сама она пошла трещинами. И превратилась в никчемный театральный задник.

Даже смерть выглядела здесь бутафорски: Аглая заслуживала большего, чем умереть на пыльной авансцене…

— Не плачьте, пожалуйста, — дрожащим голосом попросил меня Фара. — Я и сам сейчас заплачу.

— Простите…

— Нет, ничего. Я все понимаю.

Перед тем как подняться наверх, мы, не сговариваясь, подошли к двери, ведущей наружу, к такому недосягаемому, если верить Райнеру-Вернеру, гаражу. Забежав чуть вперед, Фара толкнул передо мной дверь; как и все восточные люди, он был галантен. Но при данных обстоятельствах это была галантность растерянного лучника — по отношению к своему щиту.

— Прошу вас!

Я шагнула на крыльцо, и ровно через две секунды убедилась, что Райнер был прав. Во всяком случае, в пункте, обозначенном как “метель”. Всего лишь несколько часов назад в окрестностях дома гуляло низкое солнце и посапывали самые безмятежные снега. Теперь же ни о каком покое не было и речи; природа как будто впала в ярость от одной мысли, что Аглая Канунникова мертва.

— Гараж справа, — сладким голосом подсказал мне Фара.

Я вытянула руку вперед, и она сразу же исчезла в снежной круговерти.

— Думаете, нам стоит рискнуть?

— Почему бы и нет?

Авантюра. Чистой воды авантюра. Особенно если учесть, что на улице минус десять, а на мне нет даже завалящего свитера.

— Хорошо, давайте попробуем.

— Тогда вы первая, а я за вами.

Но нам не удалось даже спуститься с крыльца: где-то совсем рядом раздался приглушенный метелью собачий вой, и идти к гаражу мне сразу же расхотелось. Так же, как и Фаре. Проклиная снег, собак и обстоятельства, мы вернулись обратно в дом.

Ничего не поделаешь, остается только уповать на мобильник режиссера. Добраться до него будет гораздо проще.

На узкой лестнице, ведущей наверх, Фара попытался затеять со мной столь же узкопрофессиональный разговор.

— Вы — личный секретарь Канунниковой, насколько я понял.

— Да, — сказала я, хотя справедливее было бы ответить “уже нет”. Когда все закончится (а когда-нибудь все обязательно закончится), я вернусь в Питер, к швейной машинке “Минерва” и к мадам Цапник — вечной, как гробница фараона Рамзеса. И верной, как сорок тысяч братьев. Уж с ней-то наверняка ничего не случится.

— У вас ведь есть эксклюзивные материалы, Алиса…

— В каком смысле?

— В самом прямом. После того, что произошло… Словом, можно ожидать очередного всплеска интереса к Канунниковой. Будут передачи, я вам голову даю на отсечение…

— И что?

— Мне бы хотелось снять о Канунниковой что-нибудь элегическое. И я хотел бы заручиться вашей поддержкой. Свидетельства очевидцев, людей, которые близко знали покойную, вы представляете, как это важно?

Сейчас я лягну его ногой!

— Этот товар выгодно продастся, и вы сможете получить неплохие дивиденды! Засветитесь на телевидении… Есть в вас нечто такое… Скрытое обаяние, да! Камера его обязательно проявит, ручаюсь.

Если я лягну его, он не удержится и скатится вниз по крутым ступенькам. Какое-нибудь острое ребро, какой-нибудь выступ, за которые так любят цепляться виски и позвоночники, — и все! Второй труп этому дому обеспечен.

— Сейчас самое благодатное время, — продолжал увещевать меня Фара. — Как вы не понимаете? Пара месяцев — и о ней все забудут… Появятся новые кумиры. Вы только подумайте! Некоторые наизнанку готовы вывернуться из-за двух строчек в “желтой прессе”, а здесь — целая программа!..

Пока я примерялась, как бы сподручнее пнуть мерзкого типа в живот, Фара неожиданно остановился, хлопнул себя по лбу и принялся хохотать. И даже сделал несколько фривольных движений: ни дать ни взять — свадебный танец “Рачпурати, рагав рая, а-а-а!”. На фоне цветущих персиков и реки Брахмапутра.

— Чиж! Как же я забыл! Он ведь снимал весь наш дружеский ужин! И ее последние минуты — тоже! “Смерть в прямом эфире”, у каково?!

— Никаково, — мрачно сказала я.

У меня отпало всякое желание мараться о его продажно-телевизионную физиономию, тем более что мы уже вывернули в хольчик второго этажа.

Телевизор работал по-прежнему, а вот свет в коридоре был погашен. В этом не было ничего сверхъестественного, обыкновенная экономия электроэнергии, не больше, — но кормушка детских страхов живо наполнилась. Фара тотчас же забыл о своих наполеоновских планах по созданию передачи “Смерть в прямом эфире” и как будто стал меньше ростом. И намертво прилип к экрану с эмтэвэшными милашками Бивисом и Баттхедом.

— Баклан, — пропищал Бивис.

— Баклан, — рыкнул Баттхед.

— Идемте, Фара. — Я перехватила режиссера за вялое запястье. — Не будьте бакланом, в самом деле!

Мелкими перебежками мы добрались до третьей от холла двери, — Подождите меня здесь, — небрежно бросил режиссер.

И даже не пригласил войти. Месть за Бивиса и Баттхеда, понятно!

Тяжело вздохнув (не напрашиваться же в гости!), я осталась стоять у двери.

Сегодня днем я уже была в этом коридоре. В самом конце его, погруженном сейчас во тьму, состоялся мой последний, ничего не значащий разговор с Аглаей. Ноутбук на столе, Ксоло на чемодане, бледный цветок на подушке. И сама Аглая в предвкушении боев без правил.

"Чем нести всякий вздор и мучить меня этой скверной историей, занялись бы лучше мюнхенским жеребчиком”.

Ее последние слова, обращенные ко мне.

"Мюнхенский жеребчик” — не кто иной, как господин Рабенбауэр.

"Скверная история” — не что иное, как “Бойся цветов, сука!”.

Теперь скверная история подошла к своему логическому концу. Теперь Аглая накрыта простыней и лежит на полу в обеденном зале.

Воспоминание о цветах заставило меня поежиться и прикрыть глаза. А когда я открыла их — в "Аглаином” углу мелькнул свет. Неверный, подрагивающий — но все же это был свет. От карманного фонарика или небольшой переносной лампы. На какую-то секунду он застыл в раздумье, а потом стал медленно удаляться. И скоро исчез совсем.

Фара все еще не появлялся. Сквозь неплотно прикрытую дверь я слышала странные звуки (как будто там передвигали мебель) и гортанные причитания (как будто там ругались изысканным восточным матом).

• Предыдущая
• 36/81
• Следующая