Такси для ангела - Платова Виктория - Страница 77

• Предыдущая
• 77/81
• Следующая

Ничего не скажешь, у маленькой задиристой студии были большие амбиции.

Кассеты я извлекла из-под лежанки Ксоло (они валялись там среди прочего хлама, снесенного в закуток двоякодышащей рыбой) — и посчитала, что лучшего прощального подарка и придумать невозможно. Вместе с ним и Ксоло я вернулась в Питер. И на перроне Московского вокзала дала себе клятву забыть Москву навсегда.

Это было позавчера.

А сегодня, в ресторанчике “Династия” на Гороховой, я ждала Чижа.

…Чиж опоздал на полчаса. Он появился, когда я уже успела расправиться с неаполитанскими потрохами и плавно перешла к салату с копченой рыбой. Чиж сел напротив, заглянул ко мне в тарелку и заявил:

— Идиотизм!

— А по-моему, очень вкусно, — ответила я. — Здравствуй!

— Все равно — идиотизм. Эти следователи — просто идиоты. Не хотят замечать очевидных фактов…

— Здравствуй! — снова повторила я. — Ты мог бы меня поцеловать. Все-таки почти две недели не виделись.

Он перегнулся через стол и клюнул меня в макушку. И все. Никаких сантиментов. Судя по всему, наши игрища на краю лесного озера можно считать досадным недоразумением, вызванным близостью к трупам. Что ж, это вполне укладывается в рамки человеческих стереотипов: ничто так не подстегивает любовь, как близость к смерти.

— Как прошли похороны? — спохватился он.

— Как могли пройти похороны? Отвратительно. Я даже не плакала.

— А я плачу. — Чиж достал из кармана ручку, придвинул к себе салфетку и принялся что-то с остервенением чертить на ней. — Я плачу от тупости наших органов!

— Тебе же было ясно сказано: идет следствие.

— Куда? Куда оно идет! Решили повесить все на этого придурка Ботболта!

— Ты, конечно, считаешь, что он не виновен. Это было бы слишком просто, а простота в этом деле тебя оскорбляет.

— А тебя — нет?

— Не знаю.

Я так устала от всего, что было связано с гостеприимным домом Дымбрыла Цыренжаповича Улзутуева, что даже не хотела говорить на эту тему. Чиж — Чиж был совсем другое дело. Бесплотные тени потенциальных убийц окружали его до сих пор, он так сроднился с ними, что даже сейчас из него то и дело выскакивали заполошные СС, ТТ и ММ. И Дашка, с которой скорее всего я не увижусь больше никогда. И лишь об одном человеке оператор не вспоминал принципиально — о спешно покинувшем пределы России герре Райнере-Вернере Рабенбауэре. Интересно, на сколько новых имен пополнился его список? И что в конечном итоге он поставил против графы “Секретарша Канунниковой” — вопросительный знак (если мои хватательные и кусательные рефлексы так и остались для него неясными). Или жирный минус (если я была понятна ему как божий день)?..

— Ты совсем меня не слушаешь! — запоздало возмутился Чиж. — Тебе и дела нет до моих версий. А копать надо в писательской клоаке, теперь я это понял окончательно. Кто-то из этих троих чеканутых беллетристок — явно не тот, за кого себя выдает. Есть такой маневр в среде уголовников: сознаться в менее тяжком преступлении, чтобы отвести от себя подозрения в более тяжком. Здесь мы наблюдаем сходную картину…

— Ага, три убийства — это совсем не тяжкое преступление. Это пустяк.

— Нет, ты не поняла… Я совсем не то хотел сказать. Речь идет о том, что преступник маскируется. И маскировался с самого начала. Убийца мог признаться только потому, что был твердо уверен: никто не поверит, что он убийца. Уж очень опереточно это выглядело… Дорогая Минна, дорогая Tea, дорогая Софья, ну разве могут “дорогие дамы” травить друг друга, как крыс? Это не в жанре оперетты… Черт возьми, ты опять меня не слушаешь!

Вот теперь Чиж говорил чистую правду: я действительно его не слушала. Я во все глаза смотрела на салфетку, которая лежала перед оператором.

— Что это такое? — севшим голосом спросила я.

— Салфетка.

— Я вижу, что салфетка. Что ты на ней написал?

— Это.., формулы… У меня такая привычка… Когда я о чем-то серьезно размышляю, я просто черчу формулы на листке. Машинально…

— Что это за формула? — Совсем позабыв о приличиях, я ткнула пальцем в надпись, сделанную в самой сердцевине нежно-розовой тонкой бумаги: FeS047H20.

Я уже видела это нелепое сочетание букв и цифр — на одной из банок с химикатами в подсобке! Химикатами, над которыми болтались гроздья лампочек. Химикатами, которые подпирали пакеты с удобрением и банки с краской. И несколько похожих на лассо скрученных садовых шлангов.

— Что это за формула?!

— Да что с тобой в самом деле! Это железный купорос.

— Железный купорос? — Я почувствовала, как у меня похолодели кончики пальцев. — Тот самый, при помощи которого ты собирался выявить цианистый калий?

— Ну да. — Чиж даже побледнел от гордости. — И экспертиза, между прочим, доказала мою правоту. Жаль, не стал я химиком…

— Банку с такой надписью я видела в кладовке рядом с кухней.

— Ну и что? Ботболт же ее принес в конце концов!

— Ты не понял, — осторожно подбирая слова, сказала я. — Ботболт принес не ту банку. И не оттуда. Ты помнишь, как долго его не было? Ты помнишь, что он сказал, когда вернулся?

— А что он сказал, когда вернулся?

— Что нам повезло. И что у них в подвале осталась одна-единственная банка, которой пользовались строители для консервации древесины. Одна-единственная. Одна-единственная, ты понимаешь! В подвале. Но почему он не вспомнил о банке, которая стояла в подсобке? Почему не вспомнил, что их две?

— Ну, я не знаю… — Чиж был явно недоволен моей инициативой. — В конце концов, что ты видела? Надпись на банке, правда? Быть может, там его и не было, этого проклятого железного купороса… Может быть, банка была пустой…

— Она не была пустой.

— А может, там было что-то другое?

— Что — другое? Пастеризованное молоко? Или святая вода из соседнего прихода? Разве в емкости от одних химикатов наливают другие?

— Вообще-то это не принято… В академической среде. А в быту… Черт его знает!

Розовая салфеточная формула, до сих маячившая передо мной, вытолкнула на свет божий целую цепь несуразиц и нестыковок, которые я предпочла выкинуть из головы. Открытая дверь Аглаиной комнаты, в которую я беспрепятственно зашла, беснующаяся на чемодане Ксоло, пропавший телефон Фары, зябкий свет в конце коридора — на который мы пошли все втроем: я, земное воплощение Будды и земное воплощение индийского актера Митхуна Чакроборти. А три работающих экрана монитора — три вместо восьми! Что могло скрываться за пятью потухшими экранами?..

А дверь! Дверь из кухни в оранжерею!

Чиж разработал свою собственную формулу убийства — формулу, ничуть не менее привлекательную, чем FeS047H20! Формулу, достойную разве что пропавшего Аглаиного романа, который, по ее же заявлениям, должен был взорвать затянутое кровавой ряской болото русского детектива.

Но эта формула могла упроститься до банального Н20, если за ней стоял Ботболт! Ему ничего не стоило плеснуть яду в бокал, ему ничего не стоило отнести этот бокал в столовую и подать Аглае!

И потом — ключ.

Ключ-пантера, который и сейчас лежал у меня в кармане. И который я изучила вдоль и поперек. Его близнец болтался на связке у Ботболта. Но Ботболт сказал, что это всего лишь талисман. И ключом здесь и не пахнет.

Зачем он соврал?

— Зачем он соврал? — с отчаянием в голосе спросила я у Чижа.

— Да кто?

— Ботболт!

— С чего ты взяла?

Я не стала отвечать на дурацкий вопрос. Я просто выложила платиновую пантеру на скатерть, а следом за ней выложила и все свои, так внезапно вспыхнувшие, подозрения.

— Что будем делать. Чиж?

— Не знаю. — Он задумчиво потеребил хохолок. Господи, как же я отвыкла от его хохолка!..

— Может быть, напишем заявление?

— Шутишь? — Чиж нервно хихикнул. — Мне осталось только заявление писать! Меня там уже на дух не переносят. Обзывают сутяжником. А еще знаешь как? Рабом сверхценной идеи. Вот такие там умники сидят. Да и с Дымбрылом никто связываться не хочет… Лишний раз…

• Предыдущая
• 77/81
• Следующая