Тингль-Тангль - Платова Виктория - Страница 21

• Предыдущая
• 21/83
• Следующая

Они вот-вот лопнут, сверкнув напоследок радужной пленкой, и все закончится. Все закончится. Все.

…Васька появилась на кухне неожиданно. Во всяком случае, для Мики, уж слишком сосредоточившейся на молитве о скорой кончине мыльных пузырей. Не заговори Мика с Васькой – возможно, все бы и прошло гладко, как проходило всегда: голая Васька хлопнула бы дверцей холодильника, достала бы пакет с соком и убралась восвояси. Нет, почему-то именно сейчас Мике понадобилось открыть рот.

– Отвратительно, – сказала она, тут же испугавшись громкости своего голоса.

Васька тоже могла промолчать (какая разница, что там лепечет жалкое создание?), но и она не сдержалась:

– Что именно?

– То, чем вы там занимались.

– Разве?

– Отвратительно. Омерзительно. Гнусно.

– Скажу тебе по секрету, дорогая сестренка: мы собираемся продолжить эту гнусность. Не хочешь присоединиться?

Наглая сучка. Наглая молодая сучка с персиковым телом, с айвовым телом; с самодовольной грудью, с раскосыми бедрами, с бритым лобком; с татуировками, каждый штрих которых презирает Мику. А она еще мечтала быть необходимой своей сестре, подставить плечо, если понадобится. Научить тому, что знает сама.

Ничегошеньки-то Мика не знает, а гнусности и мерзости Васька выучилась и без нее.

– Так ты не хочешь составить мне компанию? Будет весело, – продолжает изводить ее Васька. – Полное самовыражение, никаких запретов, а в финале мы можем обменяться партнерами.

– Уволь меня от этой грязи.

– Ах, да. У тебя ведь есть дружок.

Уж не Ральфа ли имеет в виду Васька? Нет.

Эстонский рыбак из меди, вот на ком остановился насмешливый, уничижительный Васькин взгляд. Немудрено: она и застала Мику рядом со скульптурой – руки под дождевиком, как раз в том самом месте, где выбита сакральная надпись – «Человек есть мыльный пузырь».

Едва не задев Мику, Васька подходит к рыбаку и стучит по его лбу согнутым пальцем: звук получается жалобным, протяжным и каким-то далеким.

– Вы столько лет вместе, а я даже не знаю, как его зовут. Может, представишь нас друг другу, в конце концов?

– Не говори чуши.

– Это не чушь. Это совсем не чушь. Медный болван – вот и все, на что ты способна.

Не одна Мика умеет пользоваться арбалетом с витража, Васька тоже владеет им. И весьма искусно. Это раньше он был неподъемным для ее детских рук. А стрелы летели вкривь и вкось, и если и задевали Мику, то ранения не были смертельными: Васька маленькая, у Васьки переходный возраст, Васька не ведает, что творит; Васька кусает руку, из которой ест, но со временем все образуется, может быть. Ничего не изменилось, стало только хуже: теперь Мика истекает кровью, она готова кричать от боли, она вот-вот упадет замертво. А наглая молодая сучка кладет и кладет стрелы.

Одну за одной.

– Кто же еще на тебя польстится, кроме медного болвана, моя целомудренная сестра?

– Не смей так со мной разговаривать!

– Почему? Разве я сказала что-то, чего ты сама не знаешь про себя?

– Ничтожество! Неблагодарная тварь!..

У Мики была масса поводов бросить это Ваське в лицо, но до сих пор она сдерживалась. Даже когда Васька позвонила из Петропавловска-Камчатского после четырехмесячного отсутствия и попросила денег на билет до Питера – даже тогда Мика нашла в себе силы не впадать в истерику. А Васькино бесстыдство, а Васькино похабство, а Васькины бесконечные мальчики, такие же никчемные, как она сама?.. При всем этом Мика вела себя, как ангел, и ей не в чем себя упрекнуть. То, что она чувствует сейчас, – ненависть, ненависть, ненависть.

Плотина прорвана – и слава богу.

Ненависть брызжет из Микиных глаз, ненависть брызжет изо рта, ненависть сочится сквозь поры, застаивается в волосяных луковицах. При желании Мика могла бы соорудить из нее салат, приправленный базиликом, кедровыми орешками и чудесной травкой рукула. И еще как минимум сто тысяч блюд, Микиной жизни не хватило бы, чтобы переделать их все; ни одно не похоже на другое, а послевкусие от них держится до Рождества. До Пасхи. До родительской субботы. Кто мог подумать, что ненависть бывает такой бодрящей, такой освежающей? Мике скоро тридцать, и почти половину своей жизни она потратила на то, чтобы завоевать любовь ничтожества.

Неблагодарной твари.

Больше так не будет.

– Ничтожество! – еще раз повторяет Мика.

– Ну, наконец-то, – Васька кажется вполне довольной Микиной реакцией. – Наконец-то ты это произнесла. Хоть раз сказала, что думаешь. А то все это твое сюсюканье, все твои причитания, вся твоя сопливая любовь – в них и грамма правды не было.

– Так ты хочешь правды?

– Жажду.

В подтверждение своих слов Васька опрокидывает пакет с соком и жадно пьет: желтая мутноватая жидкость стекает по подбородку, капает на ключицы, капает на живот и на бритый лобок тоже, – никогда еще Васька не была такой отталкивающей.

– Изволь. Ты – неблагодарная тварь.

– Это я уже слышала.

– Где бы ты была сейчас, если бы не я? Что бы тебе светило? Детский дом, а потом специализированный интернат… Ты парилась бы в нем до конца жизни, с такими же даунами. И это в лучшем случае.

– А в худшем? – Васька все еще выглядит спокойной.

– В худшем тебе просто оторвали бы башку и выбросили на помойку. Никто не стал бы терпеть твое…

– Паскудство, – подсказывает Васька.

– Да. Твое…

– Похабство, – подсказывает Васька.

– Да. Твое…

– Бесстыдство, – подсказывает Васька.

– Да. И твою тупость тоже. Ты бы и дня без меня не прожила, тупая неблагодарная тварь.

Дислексия – вот на что намекает Мика.

Васькина дислексия никуда не делась с годами; крайняя, редко встречающаяся форма так и осталась крайней и редко встречающейся. Обучение в школе можно считать условным, Ваську не выкинули из нее только потому, что сердобольная Мика из года в год вливала деньги в школьную директрису.

– Ты забыла? Ты забыла об этом, Васька? Конечно, забыла. Это было первым, чтоя забыла. Ни о каком институте, ни о какой карьере и речи быть не может. В жизни Васька не прочитала ни одной книги, весь ее словарный запас сформирован телевидением, радиостанциями FM-диапазона, придурковатыми фильмами про экзорцизм, трах в Голубой Лагуне и бойню на лесопилке; дворовыми дружками (впоследствии – мальчиками) и Микиными причитаниями. Возможно, были и другие источники, Мика не знает о них ничего. Васька давно забросила свою кладовку, она так и не превратилась в кошку, но, кажется, превратилась в самую банальную потаскуху.

– Ты самая банальная потаскушка! – «потаскушка» звучит еще унизительнее, чем «потаскуха» – пусть. Микина задача (если у нее вообще есть задача) – побольнее ударить Ваську, а лучше и вовсе сбить с ног. И канализировать ненависть, направив ее в нужное русло.

– Ну какая же я потаскушка? – Задеть Ваську так же трудно, как вручную столкнуть с колеи пригородную электричку. – Денег-то я не беру. А это уже по-другому называется, согласись.

– Тебе виднее… А все эти твои хахали – может, они и не платят тебе денег. Может, ты спишь с ними потому, что они читают тебе вслух названия станций метро? Ведь прочесть их сама ты не в состоянии… Что, права я?!

Мика почти торжествует. Но и Васька торжествует, скалится в ухмылке, выпячивает молодые, наглые, сучьи зубы:

– Не исключено, моя целомудренная сестра! Не исключено, что я сплю с ними именно поэтому.

– Хорошо, что мама с отцом не дожили до такой грязи.

– Это положительный момент, безусловно. Хочешь сказать что-нибудь еще?

О, да, Мика многое могла бы сказать. Только благодаря Мике Васька не подохла с голоду и ни в чем не нуждалась все эти годы. Только благодаря Мике ее взяли на работу в «Ноль»; сначала – официанткой, в компанию к Виталику и Иву. И не Микина вина, что Васька не удержалась в должности, – уж слишком много она дерзила в адрес клиентов, слишком многое себе позволяла. С подобными выбрыками Васька не дожила бы и до конца первого рабочего дня, так нет – Клаус-Мария и Йошка с Себом терпели ее сколько могли, и то из уважения к Мике. А потом, когда терпение иссякло, перевели на варку кофе.

• Предыдущая
• 21/83
• Следующая