В тихом омуте... - Платова Виктория - Страница 24

• Предыдущая
• 24/144
• Следующая

И тогда я вспомнила о Гуле.

Гуля была моей однокурсницей по ВГИКу, единственной нормальной бабой среди сумасшедшей вгиковской тусовки. Сразу после института она выскочила замуж за преуспевающего торговца экзотическими фруктами и осела в Химках.

Потом был преуспевающий коммерческий директор банка, преуспевающий агент по недвижимости – целая цепочка, заканчивающаяся преуспевающим сочинителем книжонок в стиле “русское фэнтэзи”, которого Гуля зацепила в начале осени, когда мы виделись последний раз.

От каждого своего мужа Гуля непременно рожала ребенка и непременно мальчика. Меня всегда удивляла ее власть над мужчинами, я никак не могла понять ее природу – и только прошлой осенью поняла.

Гуля была на последнем месяце беременности и так чертовски хороша, что от нее невозможно было оторвать глаз – внутренний свет, исходивший от нее, слепил, сбивал с ног, зачаровывал. Всех новых мужей она находила именно на последних сроках беременности. Они шли за ней, как крысы за дудочкой Крысолова, готовы были усыновить всех ее предыдущих детей и наплодить новых – своих собственных, таких же красивых, как и их мать.

Когда мальчики появлялись на свет. Гуля сразу же теряла к ним интерес и с ней самой происходила удивительная метаморфоза: она становилась обычной, ничем не примечательной среднестатистической домохозяйкой. И тогда невольно обманутые мужья, получившие дешевый страз вместо бриллианта – а именно так им казалось, – начинали исчезать из дома: сначала на время, а потом насовсем. Несколько месяцев Гуля жила одна, окруженная детьми и няньками, которых нанимали для своих детей совестливые бывшие партнеры, – настоящая пчелиная матка, уже вынашивающая новую жизнь и царствующая в своем улье.

Ее интересовал только неродившийся ребенок, только с ним она разговаривала – и в этих разговорах была блистательна, остроумна, ненавязчива и весела: она обучала плод, уютно устроившийся у нее в животе, всем премудростям жизни, была афористична, как Бернард Шоу, и в меру цинична, как Бэтт Дэвис на излете карьеры. Я с трудом подавляла в себе желание тут же открыть блокнот и записать те легкие, изящно отточенные фразы, которые растворялись в воздухе, оставляя после себя легкое, покалывающее кончики пальцев тепло.

Язычница Гуля, несущая в себе дремлющий генетический код прародительницы, ненавидела цивилизацию во всех проявлениях, а также ее производные – телевизор, телефон и печатные издания всех мастей. Скрепя сердце она смирилась только с пылесосом, миксером и стиральной машиной “Ардо”, полный автомат.

Гуля. Ну конечно же. Гуля.

Я взяла билет на электричку до Химок и уже через час была у нее.

Гуля не удивилась моему позднему визиту, молча взяла у меня из рук пакеты с фруктами и сластями.

– Вот и гости, в жопе гвозди, – пропела она, высыпая фрукты в огромную корзину, где и без того уже лежала партия бананов, рассчитанная по меньшей мере на взвод. – То-то у меня сегодня весь день вилки падали. Так и подумала – то ли баба, то ли гомосексуалист.

– А при чем здесь гомосексуалист?

– Да ходит тут один пед тишайший, страховой агент… Душный до невозможности: все уже застраховала – и имущество, и квартиру, и машину, которую мне Павлик оставил. Ты-то Павлика помнишь? Я в упор не помнила Павлика.

– Ну, кафешка у которого на Речном вокзале. Четвертый, Димка, от него.

– Слушай, я даже не знала, что ты машину водишь. – Больше всего мне хотелось сейчас остаться одной и перевести дыхание, но светскую беседу поддерживать было необходимо.

– Да не вожу я, этого еще не хватало! Кто-нибудь из мальчишек подрастет – возьмут, не пропадет. Сейчас Димкина нянька на ней гоняет, идиотка несусветная, но душевная старуха…

– А где мальчишки?

– На даче. Отправила их на лето кислородом заправляться. Здесь рядом, в Куркине.

– А ты?

– А я вот жду. Четвертый месяц уже маленькому. Четвертый месяц, время цветения еще не пришло – Гуля была сдержанна и неопасна для мужчин.

– А ты все корячишься, все пишешь?

– Все пишу, что мне сделается, – спокойным голосом сказала я, и на секунду мне показалось, что ничего не произошло.

Мы просидели до двух часов ночи, все втроем: Гуля, я и малыш в животе; он тоже участвовал в беседе, во всяком случае, к нему она обращалась гораздо чаще, чем ко мне.

Время тянулось бесконечно долго, большую часть его Гуля издевалась над папочкой малыша, преуспевающим сочинителем. Из всего сказанного я поняла, что сочинитель ушел навсегда.

– И слава Богу, – философски заметила Гуля, – баба с возу – кобыле легче, задрал геморроем своим и пищей вегетарианской… А я – ты же знаешь – совсем наоборот, фарш сырой люблю, грешна…

Она постелила мне в комнате старших детей, набитой огромными мягкими игрушками и разорванными книгами.

Наконец-то я осталась одна.

Теперь можно было разобрать рюкзак и собственные мысли – отступать было некуда. Сегодня начинается совсем другая жизнь, не похожая на вчерашнее утро.

Еще вчера Венька ехала в “Красной стреле” и была жива, еще вчера Нимотси искал уходящие под кожу вены, но все-таки был жив. “Но мамочка и папочка уснули вечерком, а Танечка и Ванечка в Африку бегом”, – машинально прочла я на исчерканной фломастерами странице книги, валявшейся на полу.

Да, именно так. В Африку бегом.

Ничего другого не остается. Или остается?

Если поискать, то у Гулиных детей наверняка можно найти альбомы с чистыми страницами и прикинуть какую-то схему.

Как только я решила довериться бумаге, все стало на свои места и я сразу успокоилась – бумага никогда меня не подводила. И многие вопросы решались сами собой. Это касалось сценариев, но, возможно, поможет мне сейчас. Нужно только выстроить несколько сюжетных линий – мою, Веньки и Нимотси.

Было еще одно серьезное ответвление, связанное с увиденными мною в квартире людьми, но просчитать его с наскока было невозможно, да и на сегодняшнюю ночь не нужно.

Не нужно. А может, и вообще ничего не нужно? На меня навалилась апатия – так было всегда, когда нужно было принимать хоть какое-то, мало-мальски серьезное решение.

• Предыдущая
• 24/144
• Следующая