Эшафот забвения - Платова Виктория - Страница 38
- Предыдущая
- 38/96
- Следующая
– Главное, чтобы были тепло и горячая вода. У нас, знаете, бывают перебои с горячей водой…
– С этим все в порядке, уверяю вас. – Братны был сама любезность. – Директор группы отвезет вас туда прямо сейчас…
Странно, что он поручил старуху Кравчуку, у которого и без того было множество дел. Обычно актерами занималась я, но теперь Братны и Кравчук решили мягко оградить меня от близких контактов с кем бы то ни было. Интересно, насколько хватит их терпения? Насколько хватит моего терпения?..
– Ну, как ты, Ева? – спросил у меня Братны, как только вострая старушонка удалилась.
– Могло быть и лучше. Я только хотела… Анджей предупредительно повел подбородком не начинай разговора на темы, которые мне не нравятся – Как тебе новая актриса?
– Никак. По-моему, это не совсем удачный выбор.
– Ты не понимаешь, это самый удачный выбор из всех возможных. Ты знаешь, что они ненавидели друг друга лютой ненавистью? И всю жизнь соперничали, это был бой не на жизнь, а на смерть. Никаких правил. Эта псевдо-Нора в конечном счете победила. А победитель получает все, ты, я надеюсь, не будешь против этого возражать? Теперь она из себя жилы вытянет.
– Но она… Она же совсем другая. В ней другое начало…
– Ты ненависть имеешь в виду? Есть ненависть, очищающая, как любовь, это еще у классиков сказано.
– Не очень-то это вяжется с твоей концепцией.
– Концепцию можно немного изменить, это же гибкая конструкция… Теперь я вижу фильм чуть-чуть по-другому. А это “чуть-чуть” и есть наша новая актриса. Потрясающий психофизический тип… Хрестоматийное проявление низменных инстинктов, энциклопедия мелких подлостей. Герой и героиня меняются местами, и жертва сама становится палачом. Палач и жертва – самый занимательный сюжет, особенно если их перепутали в родильном доме… Все просто: героиня не будет покорно угасать, она уйдет только тогда, когда расставит дурачку-герою все ловушки, когда направит его прямой дорожкой в ад. И ни один суд не признает ее виновной. Смерть – это лучшее алиби, правда, Ева?
Его бессвязные реплики соблазняли меня, затягивали меня в сердцевину бессвязных и порочных мыслей: я почувствовала слабость в коленях – обычный фанатизм Братны, сейчас он заразит им и меня…
– Да, черт возьми! – Братны тряхнул спутавшимися, моментально взмокшими от напряжения волосами. – Именно так. Почему я не видел этого раньше, дурак… Я мог бы пройти мимо этого, так ничего и не понять, так ничего и не заметить…. Если бы Александрова…
– Что – если бы? – Я с трудом вырвалась из плена его спутанных волос, из элегантного людоедства его построений.
– Если бы не произошло то, что произошло… Ее все равно нужно было бы менять. Может быть, все к лучшему.
– Ты соображаешь, что ты говоришь?! Братны осекся и с яростью посмотрел на меня:
– По-моему, ты позволяешь себе много лишнего, Ева.
Не забывай, что именно я взял тебя на работу. И на работе ты должна заниматься тем, чем должна. Ты – одна из сотрудников.
– Нет. Теперь нет. После того, что случилось.
– Уж не шантажировать ли ты меня собираешься?
– Я просто хочу знать…
– Я сам ничего не знаю. Я заменил одну не справившуюся с ролью актрису другой, только и всего. И прошу тебя больше к этому не возвращаться, займись подбором массовки для эпизода в ночном клубе.
Разговаривать с ним было бесполезно. Татьяны Петровны Александровой, 1925 года рождения, для него больше не существовало, ему даже не пришлось долго убеждать себя в этом.
– Хорошо, Анджей, я займусь этим.
– Только этим, и ничем больше. Только своими прямыми обязанностями. Ты поняла меня?
– Да.
…В коридоре нас с Митяем, который, следуя инструкциям Кравчука, ни с кем не оставлял меня наедине (исключение составляли лишь Братны и сам Кравчук), перехватила Муза, выполнявшая при Братны роль секретаря, табельщицы, завотдела кадрами и всех учеников Христа, вместе взятых.
– Ева, завтра у нас грандиозная попойка по случаю первого съемочного дня. Сбрасываемся.
– У нас уже была попойка по поводу первого съемочного дня, – сухо заметила я.
– Теперь же заново начинаем. С другой актрисой. Если не обмыть это дело, удачи не будет.
Я выразительно посмотрела на Митяя, и он, вздохнув, полез за бумажником.
– Сколько? – спросил он.
– Сколько можешь. За двоих. Бойфренды наших очаровательных дам тоже приглашаются. Митяй вытащил сто рублей.
– Не скупись, милый, это тебе не идет, – поддела его я. Митяй добавил еще сто.
– Вот и умница. – Я с трудом подавила желание потрепать его по холке.
– Хороший мальчик, – добавила Муза и развязно хихикнула:
– Ты представляешь, Ева, эта идиотка Ирэн обвинила меня в том, что я украла какую-то ее кассету, все настроение испортила, дура!
– Тебя? – Я похолодела.
– Не только. Она ко всем с этим дерьмом пристает, кассету, видите ли, у нее стибрили. Да кому он нужен, Вуди Аллен, если у нас есть Анджей Братны. Она и тебя донимать будет, готовься. Ну все, голубки, я побежала…
– Ты бы хоть раз обнял меня для приличия, – сказала я Митяю, провожая глазами упорхнувшую Музу. – Хотя бы в целях конспирации нужно изредка приближаться к моим губам. В противном случае ты выглядишь банальным телохранителем, а все знают, что на телохранителей у меня денег нет. И на альфонсиков тоже. Это подозрительно. Разве тебе не давали инструкций на этот счет?
– Нет.
– А жаль. Нужно же просчитывать варианты. Всюду таскаться за женщиной и даже не делать вид, что влюблен, – это извращение.
– Извращение – целоваться с тобой, – с наслаждением сказал Митяй, наконец-то он позволил своей ненависти ко мне прорваться, наконец-то он объявил мне войну. Ну что ж, до этого момента я соблюдала вооруженный нейтралитет, он напал на меня первым, теперь можно с легким сердцем начинать боевые действия.
– Не стоит так безапелляционно судить о том, чего не знаешь.
– Да пошла ты к черту!
– Очень хорошо. Уже иду.
Я резво затрусила по коридору, прибавляя шаг, и несчастный Митяй, несмотря на всю свою неприязнь ко мне, был вынужден сделать то же самое.
…Подходя к гримерке, я молила Бога только об одном: чтобы никого там не оказалось. Гримерка всегда была открыта – Ирэн славилась тем, что постоянно теряла ключи от нее. Впрочем, “теряла” было не совсем точным словом: ключи просто исчезали – из закрытых сумок Ирэн, из открытых пакетов, из знаменитого баула с гримом, из целехоньких, без намека на дырку, карманов. Ирэн считала это происками полтергейста, а студийным плотникам в конце концов надоело вскрывать двери и врезать новые замки. Гримерку просто перестали закрывать, и замком можно было воспользоваться только изнутри.
Перед самой дверью у меня упало сердце – я воочию увидела то, что произошло здесь несколько дней назад. Но ты должна войти. Ты должна.
…Включив свет, я осмотрелась: никакого намека на преступление, запущенная идиллия, Кравчук сделал даже больше, чем я предполагала: он оставил все как было. За исключением трупа актрисы. Теперь кресло было пустым.
На столике возле зеркала по-прежнему стояли стаканы, те же, что и в ночь убийства, я хорошо их запомнила: два граненых и один тонкого стекла, унесенный кем-то из студийного буфета. На одном из стаканов – так же, как и тогда, – были явственно видны следы помады, за это время никому и в голову не пришло убраться. Тара, из которой в ночь убийства Братны и Кравчук лакали шампанское, была предусмотрительно убрана, а пустая бутылка из-под дорогого коллекционного шампанского все еще стояла под столом.
Ничто не напоминало о трагедии, которая произошла здесь Сумочка Александровой исчезла вместе с телом. Больше здесь делать нечего. Я направилась было к двери, чтобы выключить свет и навсегда закрыть за собой дверь гримерки (почему-то я была уверена, что больше никогда не появлюсь здесь), но что-то остановило меня.
Что-то в гримерке было не так. Не так, как в ночь убийства.
Что-то прибавилось или что-то убавилось, это было похоже на последнюю страницу иллюстрированного журнала с невинной рубрикой “Ваш досуг” и двумя почти одинаковыми картинками “Найди десять различий”.
- Предыдущая
- 38/96
- Следующая