Эшафот забвения - Платова Виктория - Страница 40

• Предыдущая
• 40/96
• Следующая

И в честь новой звезды в конце смены была устроена грандиозная попойка.

Не пили только трое: Братны, Кравчук и Митяй. Даже Фаина Францевна опрокинула несколько стопок, предварив их витиеватым тостом во славу киноискусства вообще и гениального режиссера Анджея Братны, – грубая лесть сошла ей с рук и была встречена нестройными аплодисментами и лихим посвистом. “Вы такие славные, такие молодые, я и сама чувствую себя рядом с вами помолодевшей, вы такие талантливые, такие красивые”, – вдохновенно врала старуха, по очереди обводя глазами распаренные от выпитой водки, сомнительные рожи членов съемочной группы.

"Звезда родилась! – провозгласил умиленный Вован Трапезников. – И не просто звезда, а идеальная женщина. Женщина XXI века! Ур-ря!!!"

Ко мне подсела чрезвычайно довольная Ирэн:

– Ты не представляешь себе, Ева, это просто сюрреализм какой-то: все обыскала, на всех собак спустила, а нашла ее там же, где положила, – в гримерке… Полтергейст какой-то, сначала с ключами, а теперь вот…

– Поздравляю. – Эта чертова видеокассета не выходила у меня из головы все это время.

Через час упирающуюся старуху уговорили уехать – вам нужно отдохнуть, Фаина Францевна, съемки завтра с утра, – и пьянка покатилась по накатанной колее. Впервые за время работы у Братны мне захотелось напиться вдрызг – давно забытое ощущение, связанное со смертью и чувством вины.

– Смотри не нажрись, – шепотом посоветовал мне Митяй, – я тебя волочь на своем горбу не собираюсь.

– А куда ты денешься? Еще как поволочешь, и в ванне помоешь, если будет такая необходимость, – ласково потрепав его по щеке, сказала я. – А я тебе еще и квартиру облюю в знак особого расположения. Твой миленький атлетический клубешник. Что скажешь?

– Сука!

– Ты тоже мне очень нравишься, милый. – Щеки было явно недостаточно, и я взъерошила Митяю волосы.

– Убери лапы, – процедил он.

– И не подумаю… Не будь таким кретином, расслабься…

– Ты только посмотри на себя, старая шлюха!

– Милый мальчик.

– Потаскуха.

– Красавчик. Породистый кобелек.

– Тварь!

– Душка. Идеальный вариант для койки. – Мне стало весело.

– Стерва…

– Необъезженный жеребчик. Нужно серьезно тобой заняться.

– Дешевка!

– Лучшие яйца спортивного общества “Трудовые резервы”.

– Курва киношная!

– Переходящий сексуальный кубок Международного олимпийского комитета.

– Ты… – на этом красноречие Митяя иссякло, – лучше дерьмо жрать, чем с тобой трахаться.

– Поверь мне, не лучше. Твое здоровье, мальчик. Я подняла рюмку, но выпить так и не успела: только теперь заметила, что за нами наблюдают, – это был рассеянный и немного завистливый взгляд. А спустя минуту к нам подсела и обладательница взгляда – сценаристка Братны Ксения Новотоцкая.

– Выпьем? – спросила она меня, не сводя глаз с Митяя.

– Можно.

Мы чокнулись: я своей наперсточной рюмкой, а Ксения – граненым стаканом с налитой почти до краев водкой. Ксения пила по-мужски: громко и крупными глотками, в этом был особый шик, и это удивительно шло ей. За все время съемок я не заговорила с ней ни разу – она вообще не общалась ни с кем из группы, за исключением разве что Братны и парочки молоденьких ассистентов оператора Сереги Волошко и звукооператора Шуренка Вепрева. Братны полностью удовлетворял ее разбухшую от образов и символов душу, а ассистенты – разбухшее от жратвы и выпивки тело.

– Пишу целыми днями, – абстрактно пожаловалась Ксения, – по пятнадцать часов за чертовым компьютером.

После каннского триумфа “Танцующих теней” с Ксенией произошло то же, что и со всеми, кто работал с Братны, – она стала модной. Модной сценаристкой. И модной женщиной, что было уж совсем невероятно, учитывая ее чрезмерно расплывшуюся фигуру и задорный двойной подбородок. Она давала интервью многочисленным безмозглым журнальчикам, позволяя себе философствовать на темы Кафки и яблочных оладьев, выступала экспертом в многочисленных феминистских ток-шоу и принимала живейшее участие в обсуждении вечных вопросов: “Мужские носки: стирать или не стирать”, “Оральный секс: удовольствие или унижение”. Сейчас, по заказу одного крупного издательства, Новотоцкая работала над книгой “Женщина в мегаполисе: взгляд с двадцать первого этажа”.

– Сочувствую, – проблеяла я.

– Не поверите, щиколотки опухают, ноги – как колоды, уже и в домашние тапочки не влезаю… Не говоря уже о летних платьях. Пашу, как каторжная. Нет времени на личную жизнь и тихое семейное счастье.

– Сочувствую. – Мои ресницы лживо задрожали. От Новотоцкой пахло водкой, потом и агрессивными американскими духами (подарок ассоциации женщин-парфюмеров штата Северная Каролина). Сочувствовать ей не хотелось, да и разговаривать особо тоже.

– Как вам новая актриса? – спросила Новотоцкая.

– А вам?

– Блестящая находка. Правда, это не совсем то, что было в сценарии…

– Это лучше.

– Вы полагаете? – ревниво спросила Ксения.

– Не стоит сравнивать кино и сценарий, – ушла от ответа я.

– А ведь старухе понравился именно сценарий, – самодовольно сказала Ксения, – он просто с ума ее свел. Она ведь мне звонила, настаивала на встрече. Я даже удивилась, как мог попасть рукописный вариант в Дом ветеранов сцены.

– Действительно, как? – Мне было совершенно наплевать, как старуха добыла сценарий.

– Вы же знаете нашу гримершу, Ирэн. Ирэн замужем за Яшей Кляузером, он работает в обувном цехе на студии… А Яша – племянник Бергманихи, сын покойной сестры, она здесь тоже работала в пошивочном цехе, еще при Пырьеве. Кинематографическая семья, ничего не скажешь, – хихикнула Ксения, и ее подбородки заколыхались – Яша с Ирэн как-то ездили навещать старуху, и Ирэн забыла сценарий у нее. Это провидение, что так все сложилось, хотя и прошло по самому сложному варианту. Это как в писательстве, знаете?

– Понятия не имею. Я же не писатель. – Бывший корректор, а ныне преуспевающая сценаристка даже не почувствовала в моем голосе иронии.

– Писатель приходит к тем же прописным истинам, к которым приходят и все остальные. Вот только идет он кружным путем. И этот путь, его траектория, его направление, – и есть самое интересное в писательстве. Это то, что определяет суть профессии. Не что, а как.

Она говорила это, придвинувшись ко мне и подобрав подбородки – репетируешь очередное интервью, толстая мартышка-капуцин, не иначе. И, судя по сдержанному пафосу, это будет программа “Русский век”. Только пусть Андрей Караулов популярно объяснит тебе после съемки, что духи не должны быть такими агрессивными, такими навязчиво-сексуальными. Те духи, которыми пахла шаль мертвой актрисы, были совсем другими, едва уловимыми, в них было тихое отчаяние отвергнутой любви.

Почему я подумала об этом?

Почему я вообще подумала об Александровой именно сейчас? Какая-то фраза из долгого монолога Ксении заставила меня подумать о ней. Уже не прислушиваясь к канареечному щебетанью сценаристки, я наконец-то обнаружила в своей памяти эту ничем не примечательную фразу.

"Ирэн замужем за Яшей Кляузером, он работает в обувном цехе на студии… А Яша – племянник Бергманихи…"

"Очень нетипичное орудие преступления…” “Женщина никогда не будет убивать шилом…"

"А если она – дочь сапожника?” – неудачно пошутил в ту ночь Кравчук.

Дочь сапожника – термин вполне опереточный, годящийся для одноактового балета-миниатюры. Но вот тетя сапожника… Тетя сапожника – вполне реальный персонаж. Вполне реальный персонаж, занявший место другого персонажа… Я вспомнила кровоточащую, неистовую ненависть, которую питала Бергман к Александровой, – эта ненависть может заставить пойти на все…

Абсурд.

– Почему же абсурд? – обиделась Новотоцкая. – Мне это не кажется абсурдом.

Черт возьми, я, кажется, начала разговаривать сама с собой, не хватало только, чтобы сценаристка Братны вот так, походя, возненавидела меня.

– Нет-нет, это вовсе не касается того, о чем вы говорили, – поспешила реабилитироваться я, – по-моему, это довольно неожиданный взгляд на мир….

• Предыдущая
• 40/96
• Следующая