Эшафот забвения - Платова Виктория - Страница 9

• Предыдущая
• 9/96
• Следующая

– Не совсем. Я работаю в видеопрокате.

– Почти угадал. Я беру вашу картину для съемок. Я молчала.

– Мы заплатим вам. Сумма не очень большая….

– Но по нашим временам очень даже неплохо, – закончила я за Братны.

– Я напишу расписку. Можете быть спокойны – ничего с вашей картиной не случится.

– Ваша практика говорит об обратном, но хотелось бы верить… – Мне нравилось дерзить ему.

Братны вытащил целый ворох листов, выбрал подходящий и расправил его. Факс с эмблемой Венецианского фестиваля – я успела разглядеть реквизиты в правом верхнем углу. Клочок бумаги, неотразимо действующий на экзальтированных журналисток из приблатненно-богемного изданьица “Семь дней”. Вот тут-то ты и попался, голубчик Анджей Братны! Немецкий “Паркер” уже несколько минут покоился в рукаве моей старой кофты с обтрепавшимися рукавами. Это был немудреный трюк, точно такой же, какой проделал Братны с герром Лутцем. Но в моем случае имела место более тонкая работа, я приблизилась к Анджею лишь однажды, чутко отреагировав на реплику об Аль Бано и Рамине Пауэр. Я действительно их любила.

Братны похлопал себя по карманам, но не выказал особого беспокойства.

– У вас есть ручка? – наконец спросил он.

– Конечно. – Я была сама невинность. Истинная Ева перед грехопадением. Продолжая мило улыбаться, я протянула ему “Паркер”. Игра “вор у вора дубинку украл” продолжалась. Я лидировала с перевесом в несколько очков.

Он взял ручку, и ни один мускул не дрогнул на его лице. Подумав несколько секунд, он что-то быстро написал на листке и протянул его мне. И только потом воззрился на лутцевский трофей.

– Дорогие у вас принадлежности для письма. Долларов на двести потянут.

– Мне это не стоило ничего, – резонно заметила я.

– Мне тоже. – Он вернул мне “Паркер” и широко улыбнулся, продемонстрировав ряд восхитительно неровных белых зубов. – Сейчас подойдете к Музе, она вам печать шлепнет.

– Кто это – Муза?

– Вон та бедная овечка с амбарной книгой в руках. – Он указал подбородком в сторону высоколобой инфанточки. – Я вас больше не задерживаю. Всего хорошего.

Всего хорошего. Показательные выступления дневных воришек закончились. Мне вдруг стало грустно. Сейчас я уйду и больше никогда его не увижу, какая жалость. Занятный тип, бездарно постриженный, плохо выбритый, неважно одетый, способный вскружить голову кому угодно. Невозможно даже представить себе, что он делает с людьми и камерой на съемочной площадке. С такими копперфильдовскими способностями, с такими белыми зубами, с такой ловкостью рук, с такими глазами, лишенными всех страстей сразу, с мальчишескими замашками Господа Бога…

– Всего хорошего, – выдавила я из себя и направилась к Музе, уже давно следившей за нашей светской беседой ревнивыми бесцветными глазами.

Когда я подошла к столу, вышколенная Муза поставила мне печать, даже не глядя на листок, и облегченно вздохнула. Я поискала глазами счастливца Бубякина, неизвестно какими путями втершегося в съемочную группу Братны, но он как сквозь землю провалился.

– Пора уходить, больше тебя ничто здесь не задерживает. Через несколько минут Анджей Братны станет только воспоминанием, самое время заправиться винегретом в студийном буфете, как это иногда случалось со сценаристкой Мышью. От переизбытка эмоций (кто бы мог подумать, что меня захлестнут эмоции!) она всегда спасалась, роясь в мелких кубиках свеклы и соленых огурцов.

…Цены в буфете оказались запредельными – очевидно, планку поднимали богатенькие буратины-клипмейкеры, скромным работникам видеопроката ловить было нечего. Наличности, которой я располагала, хватило только на чашку демократического чая “Липтон” и медовую коврижку, завтрак аристократа, ничего не скажешь. Расположившись за столиком, я вытащила бумажку, которую дал мне Братны: не исключено, что его расписка окажется филькиной грамотой. Это действительно был факс Венецианского фестиваля, Братны приглашали в жюри, совсем неплохо для режиссера из медвежьего угла цивилизации. Я улыбнулась: интересно, чьи карманы он обнесет вначале – Микеланджело Антониони или Роберта де Ниро? При его способностях можно даже влезть в сумочку потерявшей бдительность Катрин Денев и остаться безнаказанным. Я никогда не была в Венеции, какая жалость.

Перевернув факс, я углубилась в изучение расписки. Мне понадобилось несколько минут, чтобы разобрать отвратительный почерк Братны – неровные строки, никаких знаков препинания, грамматические ошибки, сидящие друг на Друге, – именно таким он и должен быть у начинающего гения, как же иначе, нужно долго тренироваться, чтобы писать так небрежно. Но то, что я прочла, повергло меня в изумление. Изумление было настолько сильным, что мне пришлось перечитать опус Братны несколько раз, чтобы вникнуть в его смысл.

Никакой распиской здесь и не пахло. Он назначал мне что-то похожее на свидание!

Мне, страшно постаревшей, несколько раз умершей женщине с обтрепавшимися рукавами вязаной кофты!.. Хотя, по зрелом размышлении, чему тут удивляться – я вспомнила слова Серьги о том, что Братны ненавидит красивых женщин, я вспомнила девушек из съемочной группы. Если это правда (каких только извращений не бывает в подлунном мире!), то я вполне вписываюсь в его концепцию, я могу дать сто очков вперед всем его дамочкам…

Записка гласила: “КАК НАЩЕТ ВСТРЕЧИ ПО ПОВОДУ КИНОШКИ ДУМАЮ ВЫ НЕОТКАЖЕТЕСЬ ПОСИДЕТЬ С ВИЛИКИМ режисером В СТУДИЙНОМ БУФЕТИ БЕЗ СВЕЧЕЙ ЧЕРЕЗ ДВАДЦАТЬ МИНУТ ЗАКАЖИТЕ МНЕ ТОЖЕ ЧТО И СИБЕ”. Жалкая закорючка вместо подписи говорила о серьезности намерений, такую просьбу нельзя было оставить без внимания. Братны нравился мне все больше и больше, я даже прикрыла глаза от восхищения.

…Когда он наконец-то возник между столиками, я уже ждала его, вооружившись дополнительной чашкой чая и еще одной медовой коврижкой. Как ни в чем не бывало он сел напротив и откинулся на стуле. Несколько минут мы молчали: я изучала его, а он – меня.

– Не густо, – перевел он глаза на стол. Я развела руками – чем богаты, тем и рады.

– Хотите еще чего-нибудь?

– Нет.

– Я думаю, что хотите.

Безапелляционность тона задела меня.

"Уж не тебя ли, роднуля? – Я состроила скептическую гримасу. – Можно только представить, как млеют околокиношные дивы, завидев тебя в радиусе пятидесяти метров!"

– Вы полагаете?

– Я просто уверен в этом.

Интересно, что он может мне предложить? Не постель же на скорую руку, в самом деле.

– Думаете, вы неотразимы?

– Конечно, иначе зачем бы вы торчали в буфете. Действительно, зачем бы я торчала в буфете, в самом деле? Только для того, чтобы взглянуть еще раз на замечательного мальчишку с неподвижным, как у Будды, лицом. С таким лицом невозможно быть ничьим любовником, скорее всего Братны вообще далек от этого, он всегда выбирает третий путь из двух возможных (“хороший любовник – плохой любовник”, и никакой альтернативы). Нужно обязательно развить эту тему в какую-нибудь из бессонных ночей…

– Пейте чай, остынет, – мягко посоветовала я.

– Хотите работать у меня? – вдруг спросил он.

– У вас? – Я ожидала всего, только не этого. – Вы смеетесь!

– Напротив, совершенно серьезен.

– Чему обязана таким неожиданным предложением?

– Вы мне нравитесь. – Он был откровенен, он шел напролом.

– Вы всегда так подбираете кадры?

– Всегда.

– Странный подход.

– Ничего странного не вижу. Съемочная группа – это всего лишь секта, не более. Когда я понял это, все стало на свои места. Мне нужны адепты. Я вербую их, как парень по кличке Христос вербовал своих апостолов. Они ни черта не понимали в общем замысле, но привносили в него свою изюминку. С этой точки зрения вы мне подходите.

– А как насчет профессионализма? Я не имею никакого отношения к кино, – вдохновенно соврала я.

– Дело наживное. Ассистентом по работе с актерами пойдете?

– Что я должна делать?

– Для начала покажете мне этот трюк с “Паркером”. – Он широко улыбнулся, и я в очередной раз поразилась небрежной красоте его зубов. – Вы же не подходили ко мне. Как он оказался у вас?

• Предыдущая
• 9/96
• Следующая