Ты, я и Париж - Корсакова Татьяна Викторовна - Страница 21

• Предыдущая
• 21/64
• Следующая

— Я не заставляла тебя пить.

— А кто купил мне виски?

— А кто дал мне денег на выпивку?

— Могла бы и не покупать. — Его ладонь заскользила вверх, девчонка дернулась, предприняла еще одну безуспешную попытку спрыгнуть с подоконника. — Ты обещала показать мне свой пирсинг. Помнишь?

— Я передумала. — Тонкие пальцы с черными коготками больно вцепились ему в волосы.

— Обещания надо выполнять. — Узел на халате поддался на удивление легко, Ян затаил дыхание.

Серебряная летучая мышь с красными камушками вместо глаз показалась ему апофеозом красоты и изящества. И пупок, и живот, и все остальное…

Тина рывком запрокинула его голову, заглянула в глаза, сказала со смесью злости и нежности:

— Дурак! Какой же ты дурак!

…Ян курил на балконе и прислушивался к шепоту ночного города. Уже давно перевалило за полночь, и стрелки часов подбирались к четырем утра, и Тина уже крепко спала аккурат в самой ложбинке между сдвинутыми кроватями, а он все не шел в постель. И не потому, что не хотел спать — хотел и еще как! — просто отмеренного ему срока стало на один день меньше, и каждая минута бодрствования имела теперь для него особенную ценность. Теперь Ян понимал, что чувствует осужденный на смертную казнь. Он сам переживал все это, этап за этапом. И неверие — нет, со мной такого не может произойти, с кем угодно, Господи, только не со мной! И обиду — почему именно я?! И страх, липкий, одуряющий, превращающий цивилизованного человека в стремящееся любой ценой выжить животное. И протест — я этого не допущу, обведу судьбу вокруг пальца! Все это уже оказалось пережито и выстрадано за два прожитых дня. Наверное, впереди еще будет смирение, покорность неизбежному, а пока… а пока он на каком-то неклассифицируемом, промежуточном этапе, когда жизнь — яркая и удивительно осязаемая, и каждый ее момент воспринимается до боли остро и четко, и кажется, что так хорошо, как есть сейчас, никогда не было и не будет. А может, это и не этап вовсе, а во всем виноват Париж с его атмосферой вечного праздника и обнаженной романтики? Может быть, в этом городе все люди начинают чувствовать так остро, и его чудесное открытие — это никакой не эксклюзив, а всего лишь маленькая бусинка в ожерелье закономерностей? Определенно, во всем виноват Париж. Здесь даже мысли рождаются не привычно лаконичные, а приправленные легким флером поэзии. Ян загасил сигарету, вернулся в комнату, присел на край кровати. Тина тут же завозилась, недовольно заворчала, но не проснулась.

Вот кому хорошо. Вот у кого все впереди. Ему повезло, что она согласилась скрасить его парижскую жизнь. С ней так здорово. Славная девочка, чистая и открытая. А весь ее неформатный образ, дурацкий макияж, черный лак и одежда балаганной актрисульки — это шелуха. С возрастом это пройдет. Жаль, что он не увидит, какой она станет. Было бы интересно узнать, в какую бабочку трансформируется эта маленькая готическая гусеница.

Ян прилег на кровать, забросил за голову руки, хотел еще минуту-другую полюбоваться затейливым кружевом теней на потолке, но в ту же секунду провалился в глубокий сон.

Разбудил его запах свежесваренного кофе и сдобы. Ян открыл глаза. Тина сидела на кровати в полной боевой экипировке, размалеванная, как индеец, вышедший на тропу войны.

— Напомни-ка мне, дорогая, ты с вечера не умывалась или это свежая раскраска? — спросил он, зевая.

— Конечно, свежая! Ты что, кто ж ложится спать с накрашенным лицом?! — отозвалась она. — Кофе будешь?

— Буду, а откуда он? — Ян сел, в голове что-то мелко задребезжало. Он тут же напрягся, выжидая, во что выльется это дребезжание. Оказалось, вполне сносно — легкое головокружение и ломота в висках. После вчерашнего возлияния можно считать, что он еще легко отделался. Возможно, даже таблетку пить не придется.

— Мадам Роза готовит постояльцам завтраки. Ничего особенного: кофе и круассаны. Вставай, умывайся.

— Хочу кофе в постель! — потребовал Ян и грозно нахмурился.

— От круассанов в постели будут крошки, — подбоченилась Тина, но по хитрющей улыбке было видно — она подаст ему и кофе, и круассаны, и сама уляжется рядышком.

Вышло почти так, как он и предполагал, только жизнь внесла кое-какие коррективы: легкий завтрак плавно перетек в детскую возню, детская возня закончилась поцелуями, ну и так далее по списку. В общем, до ванной Ян добрался очень не скоро, а Тине пришлось заново рисовать себе лицо.

— Какие планы на сегодня? — поинтересовалась она, пряча в торбу косметичку.

— Пойдем к Эйфелевой башне. — Ян поймал настороженный взгляд девушки, сказал успокаивающе: — Не волнуйся, Пташка, вчерашний инцидент больше не повторится.

— С чего ты взял, что я волнуюсь? — она упрямо вздернула подбородок. — Меня, чтоб ты знал, приступом меланхолии не напугаешь. Ты еще не в курсе, как виртуозно я сама умею хандрить.

— Дань субкультуре, понимаю. — Ян привлек ее к себе, поцеловал в самый кончик густо напудренного носа.

— Не дань субкультуре, а особенности личности, — поправила Тина. — Ну, пойдем, что ли?

При свете дня Эйфелева башня Яна не то чтобы разочаровала, но впечатлила далеко не так сильно, как ночная ее ипостась, однако в удовольствии подняться на смотровую площадку он себе решил не отказывать. А вот Тина неожиданно заартачилась.

— Иди один.

— Почему? Ты не хочешь увидеть Париж с высоты птичьего полета?

— Я уже видела Париж с высоты птичьего полета.

— Но тогда меня не было рядом, пойдем, Пташка! — Он взял ее за руку.

— Я подожду тебя здесь, — она мягко, но решительно высвободилась. — Ты не волнуйся, я буду ждать сколько потребуется.

— Что-то не так? — Ян притянул ее к себе, заглянул в глаза.

Тина долго молчала, а потом сказала с вызовом:

— Можешь смеяться, но я боюсь высоты.

Он действительно рассмеялся.

— Пташка, не морочь мне голову! Ты не боишься высоты! Я своими собственными глазами видел, как ты стояла на перилах моста.

— Стояла, — она согласно кивнула, — но тогда были особые обстоятельства…

Ян помнил, какие это были особые обстоятельства, и жадный маслянистый блеск голодной реки тоже помнил. Хорошо, что сейчас Пташка боится. Раз боится, значит, та дурь, которая загнала ее на перила старого моста, уже выветрилась.

— Знаешь что, — он беззаботно улыбнулся, — я, пожалуй, тоже не пойду. Что я там не видел?!

— Ты не видел Париж с высоты птичьего полета, — она робко улыбнулась в ответ.

— А давай-ка рванем на Елисейские Поля! Триумфальную арку я тоже еще не видел.

Они бродили по городу до ночи. Гуляли по улицам, глазели на дома, магазины и отели, перекусывали в кафе, спускались в метро, чтобы выйти на поверхность уже на другом конце города, слушали уличных музыкантов, кормили в парке шустрых уток, а потом еще пару часов на «перекладных» добирались до отеля мадам Розы. Они вымотались и устали, как после тяжелой работы, и в то же время чувствовали себя счастливыми и свободными.

— Мне до смерти нравится Париж, — сказал Ян, затаскивая хихикающую Тину в ванну. — Мне нравится Париж и очень нравишься ты.

…Отец?! Этот мужчина, почти старик, — ее отец?! Он же ровесник ее деда!

— Что, девочка, я кажусь тебе слишком старым? — Прозорливость этого человека, ее отца, заставила Тину покраснеть. — Не смущайся, на правду обижаются только дураки, — он улыбнулся и сразу помолодел лет на двадцать. — Ну, давай знакомиться!

Она кивнула, робко улыбнулась в ответ и даже отважилась протянуть незнакомцу, своему отцу, руку.

— Меня зовут Клементина.

— Клементина — очень красивое имя. И ты тоже настоящая красавица, совсем как твоя мама. — Его рукопожатие было мягким, но крепким. — А меня зовут Яков Романович Щирый, но я буду рад, если ты станешь называть меня папой.

Он не спешил выпускать Тинину ладонь из своей руки, угольно-черные глаза внимательно изучали ее лицо. Их холодный блеск не смогла смягчить даже приветливая улыбка.

• Предыдущая
• 21/64
• Следующая