Осада - Алексеев Иван - Страница 29
- Предыдущая
- 29/37
- Следующая
А народ ликовал. Ремесленники и крестьяне сызмальства трудились, не разгибаясь, от зари и до зари, в холоде и голоде, мало видя радостей в своей нелегкой жизни. Теперь все их имущество, нажитое непрерывным надрывным трудом, все их жилища в окрестных селах и городских посадах были сожжены ими же самими при приближении врага. Теперь они стояли плечом к плечу и укрепляли псковские рубежи, составляя то единое целое, непонятное иноземным мудрецам, которое именуется «русский народ». Кирки, лопаты, ведра и носилки в их натруженных ладонях по сути своей ничем не отличались от ружей и сабель в руках дружинников. И эти люди заслужили право праздновать первую победу над ненавистным врагом. Пусть они сами не стреляли из новейших орудий по лагерю оккупантов. За них это делали дружинники, тоже бывшие частью великого целого. И эта первая победа над ополчившейся на их родную землю Европой была воистину общей. Для многих эта была единственная большая человеческая радость во всей беспросветной жизни. «Мы им показали! Пусть знают, как соваться на Русь!», – весь этот день во всех уголках града Пскова повторяли с заслуженной гордостью одни и те же слова все русские люди – от воеводы до мальчонки-водоноса.
Беженцы продолжали прибывать в Псков. Разумеется, они шли уже не сплошным потоком, не целыми селами, как за день до осады, а небольшими группами. Многие приплывали на лодках по озеру и затем поднимались в город вверх по реке. Король Стефан, привыкший воевать на суше, не учел, что вблизи Пскова расположено огромное озеро, и не был готов перекрыть этот путь сообщения. Разумеется, королевское войско не располагало плавсредствами, а лодки в окрестных деревнях были уничтожены оборонявшимися. Но часть беженцев пробирались в Псков лесами, затем ночью подползали к стенам сквозь вражеские кордоны, не соединенные пока в одну сплошную линию. На их призывные голоса ночные стражники на стенах, убедившись, что вокруг поблизости нет врагов, спускали лестницы или отворяли калитки в воротах.
На знаменитой теперь на весь Псков Свинарской башне, затинщики и часовые, сменившие утром поморских дружинников, в полночь услышали внизу слабый женский крик:
– Дяденьки, родненькие! Спасите-помогите, Христа ради!
И еще снизу послышался плач младенца, хриплый и надсадный. Очевидно, дите рыдало из последних сил, уже сорванным голоском.
Часовые и затинщики, все, сколько их было, кинулись к парапету, перегнулись вниз, всмотрелись в непроглядную тьму.
– Погодь, милая, – крикнул старшой. – Сейчас светоч запалим да вниз кинем, чтобы тебя узреть!
Заранее заготовленный просмоленный факел, зажженный от жаровни с углями для пищальных запальников, вспыхнул в один миг.
– Бабонька, поберегись! – предупредил старшой и привычно метнул пылающий факел к подножью башни.
Сполохи яркого пламени выхватили из тьмы невысокую женскую фигурку с грудным ребенком на руках. Однако часовые, лишь мельком взглянув на беженку, принялись внимательно осматривать пространство вокруг башни: не притаился ли где враг? Но все было спокойно, ничто не шевелилось в невысокой траве и среди серых, вросших в землю валунов. Да и какой смысл был вражеским лазутчикам прятаться за спиной этой несчастной бабы? Если они даже захотят вскочить в поддон, в котором беженку с дитем будут сейчас поднимать на башню, то часовые в любой миг просто перережут веревку и на корню пресекут попытку неприятеля проникнуть в Псков.
Разумеется, часовые сразу поняли, что беженка с ребенком не сможет самостоятельно влезть на башню по веревочной лестнице, поэтому они решили втащить ее на грузовой платформе, то бишь поддоне, на котором утром спускали с башни секретные нарезные пушки поморских дружинников, а взамен поднимали обычные затинные пищали. Подъемную систему – стрелу с блоком и платформой еще не успели демонтировать, и она в полной рабочей готовности по-прежнему громоздилась на внутреннем краю парапета. Общими усилиями подъемник быстро перетащили на противоположную сторону и принялись спускать платформу к подножью башни.
– Бабонька, вступай на поддон, да держись крепче за веревки!
Беженка, поколебавшись минуту-другую, бросила на подъемную платформу узелок со скарбом и, прижимая к груди запеленатого младенца, забралась сама, взялась одной рукой за растяжки.
– Не боись, держись крепче! – еще раз подбодрил ее старшой и велел потихоньку поднимать поддон.
Вскоре платформа поравнялась с парапетом, и защитники смогли разглядеть спасенную ими женщину. Она была невысокого роста, довольно молодая, судя по гибкой фигуре, одета в плохонькое крестьянское платье. Младенец, которого она прижимала к груди, был запеленат в какую-то серую дерюгу.
– Давай мне дите, а сама шагай с поддона на башню! – ласково произнес старшой.
Беженка протянула ему сверток, старшой отставил пищаль, прислонив ее к парапету, осторожно взял дите, прижал к груди. Внезапно он вздрогнул, резко выпрямился, в упор взглянул на женщину. В тот же миг она как-то странно всплеснула обеими руками. Два метательных ножа с коротким свистом прочертив в воздухе короткие дуги, воткнулись в грудь двум часовым, стоявшим справа и слева от старшого, все еще прижимавшего к груди странный сверток, в котором не было никакого младенца, а была веревочная лестница, скатанная в тугой рулон.
– Форвертс! – вполголоса скомандовала женщина, выхватывая из-за пояса еще два ножа, но уже не метательных, а боевых.
Из-под днища платформы, как привидения, появились два человека в сером одеянии, по цвету напоминавшем лежащие у подножья башни замшелые валуны. Они, одной рукой зацепившись за парапет, выхватили из-за спины взведенные арбалеты, спустили тетивы. Еще двое стражей башни, бесшумно пронзенные короткими черными стрелами, рухнули рядом со своими товарищами. Женщина между тем длинным стремительным выпадом перерезала горло старшому, и, давая своим сообщникам возможность перелезть через парапет, незамедлительно атаковала трех оставшихся в живых затинщиков. Те, потрясенные неожиданным и страшным, как в кошмарном сне, нападением, буквально застыли на месте и не смогли оказать сколько-нибудь существенного сопротивления. Когда двое диверсантов, перескочив парапет, выхватили кинжалы, чтобы прийти на помощь своей предводительнице, все было уже кончено. Стражи башни – и караульные стрельцы, и пушкари-затинщики, неподвижно лежали на дощатом настиле.
– Лестницу! – коротко приказала женщина, а сама кинулась к городовым пищалям, установленным за парапетом.
Диверсанты вырвали из рук убитого старшого сверток с лестницей, быстро укрепили ее, бросили вниз, чуть слышно просвистев условный сигнал. От подножия башни принялись проворно карабкаться вверх по лестнице еще десяток вервольфов, до этого момента ловко маскировавшиеся среди валунов. Между тем пани Анна – а это, разумеется, была именно она – уже успела осмотреть орудия в тусклом свете жаровни и убедиться, что на башне сейчас находились отнюдь не какие-то новейшие секретные пушки, а самые обыкновенные затинные пищали. Коротко пробормотав невнятное ругательство на непонятно каком языке, пани все же приказала своим вервольфам грузить пищали на платформу и спускать с башни вниз. А еще она велела на всякий случай заблокировать люк, ведущий из башни на площадку. Хотя вервольфы провели захват бесшумно и часовые на соседних башнях ничего не заметили, все же следовало застраховаться от возможных случайностей.
Пока ее подчиненные заваливали люк, готовили подъемник и укладывали на него пищали, пани Анна вместе с лейтенантом подошла к противоположному краю башни и принялась пристально вглядываться в панораму города. Псков, казалось, спал. Редкий огонек пробивался сквозь темноту из прикрытых ставнями окошек. Только на некотором отдалении вдоль южной стены, на которой сейчас находились диверсанты, тянулась длинная ровная полоса невысоких белесых дымов. По всей видимости, это была улица, на которой недавно произошел пожар, его затушили, и сейчас остатки изб и заборов лениво дымились в ночи.
- Предыдущая
- 29/37
- Следующая
