Над кукушкиным гнездом (др. перевод) - Кизи Кен Элтон - Страница 21

• Предыдущая
• 21/72
• Следующая

«Твои кони притомились, дал бы ты им отдохну-уть».

Ему доставляет удовольствие акустика в туалете.

«Сел со мною, посидел бы, рассказал бы что-нибу-удь».

Делает вдох, берет на тон выше, голос становится еще сильней и уверенней, от него начинает трястись проводка в стенах.

«Мои кони не желают оставаться до утра-а-а. — В этом месте заливается трелью и падает вниз, заканчивая куплет: — Прощай, милая, навеки. В путь-дорогу мне по-ра-а-а».

Поет! Все поражены как громом. Многие годы они не слышали ничего подобного. Почти все острые в спальне приподнялись на локтях, моргают и слушают. Смотрят друг на друга, поднимают брови от удивления. Устроить такой шум! А ведь он тоже человек, то есть обязан принимать пищу, хотеть пить, нуждаться в отдыхе, — одним словом, испытывать те же трудности и быть таким же уязвимым для Комбината, как и все остальные, разве нет?

Но новенький не такой, и острые видят это. Он не похож ни на кого: ни на тех, кто находился здесь в течение последних десяти лет, ни на тех, с кем они встречались на воле. Может быть, он тоже уязвим? Может быть. Но Комбинату с ним не сладить.

«Кнут в руке, — продолжает он петь, — фургоны полны…»

Как же ему удалось ускользнуть от удавки? Неужели Комбинат не успел добраться до него со своими приборами, как до старика Пита. А может, потому что он рос диким не на одном месте, мотался по всей стране, еще пацаном жил в одном городе не более нескольких месяцев, как раз поэтому школа не смогла его приручить? А потом он валил лес, играл в азартные игры, работал на ярмарочных аттракционах, путешествовал быстро и налегке, постоянно двигался, и у Комбината просто не было возможности вживить ему что-нибудь. Может, этим все и объясняется? Он все время ускользал от Комбината, как ускользал в первый день от черного с термометром, потому что мишень поразить труднее, если она движется.

Нет жены, которая требует новый линолеум. Нет престарелых родственников, которые едят тебя слезящимися глазами. Не о ком заботиться. Свободы столько, что можно быть хорошим мошенником. Вероятно, поэтому черные и не бросаются в уборную, чтобы прекратить его пение. Вероятно, понимают, что он неуправляем, еще не забыли тот случай со стариком Питом и знают, что может сделать неуправляемый человек. Но Макмерфи не старик Пит, и уж если придется брать его силой, то всем троим и чтобы поблизости стояла Большая Сестра со шприцем наготове. Острые утвердительно кивают друг другу: именно поэтому, так они думают, черные не прекратили его пения, хотя любому из нас уже давно заткнули бы глотку.

Выхожу из спальни в коридор, когда Макмерфи выходит из уборной. На нем кепка и больше ничего, кроме полотенца на бедрах. В другой руке зубная щетка. Стоит в коридоре, оглядывается, переступает на цыпочках, спасаясь от студеного холода кафеля. Останавливает взгляд на черном карлике, подходит к нему, шлепает по плечу, как будто они всю жизнь друзья:

— Послушай, приятель, как бы это сообразить зубную пасту хлебало почистить?

Голова карлика поворачивается и утыкается носом в костяшки рук. Хмурится на них, потом на всякий случай проверяет, где находятся остальные двое черных, и сообщает Макемерфи, что шкаф открывают в шесть сорок пять.

— Таков порядок, — говорит он.

— Это точно? Я имею в виду, именно там зубная паста? В шкафу?

— Точно. В закрытом шкафу.

Черный пытается продолжить протирать плинтус, но рука Макмерфи по-прежнему держит его за плечо, как большой красный зажим.

— Закрыто в шкафу, да? Так-та-а-к, а почему запирают зубную пасту? По-моему, не потому, что она опасна, а? Человека ею не отравишь, так? И по черепку тюбиком не дашь, а? Так по какой причине, ты думаешь, под замок прячется такая безобидная вещь, как маленький тюбик зубной пасты?

— Такой порядок в отделении, мистер Макмерфи, вот в чем причина. — Увидев, что этот последний довод не произвел должного впечатления на Макмерфи, он хмурится на руку, лежащую на его плече, и добавляет: — Что будет, если каждый начнет чистить зубы, когда ему вздумается?

Макмерфи отпускает плечо, теребит свои красные волосы у шеи и обдумывает услышанное.

— У-гу, у-гу, мне кажется, я понимаю, к чему ты клонишь: порядок в отделении — это для тех, кто не может чистить зубы после каждой еды?

— Боже мой, неужели не понятно?

— Да, теперь понятно. Ты говоришь, народ стал бы чистить зубы когда попало?

— Точно. Вот почему мы…

— Боже, только представьте себе! Зубы будут чистить в шесть тридцать, шесть двадцать, а может, кто знает, даже в шесть часов. Да-а, я тебя понимаю.

Он подмигивает мне через плечо черного, а я стою у стены.

— Мне нужно домыть этот плинтус, мистер Макмерфи.

— О! Я не хотел тебя отрывать от работы. — Он отступает, а черный наклоняется, чтобы продолжить работу. Потом подходит и заглядывает в банку с раствором. — Эй, смотри-ка! Что это у нас там?

Черный внимательно смотрит вниз.

— Куда смотреть?

— В банку, Сэм. Что это у тебя в банке?

— Это… мыльный порошок.

— Что ж, обычно я пользуюсь пастой… — Макмерфи опускает зубную щетку в порошок, вертит ею, достает и стучит по краю банки, — но и это для меня вполне сойдет. Спасибо. А с порядком в отделении мы еще разберемся.

И пошел снова в уборную, и я уже слышу его пение, искаженное движением зубной щетки, которая ходит как поршень.

Черный стоит и смотрит ему вслед, в серой руке его безжизненно повисла тряпка. Через минуту он моргает, оглядывается, видит, что я наблюдаю за ним, подходит, тянет за пижамную завязку по коридору и тычет меня в то место на полу, которое я только вчера мыл.

— Здесь. Вот здесь, черт тебя побери! Я хочу, чтоб ты здесь работал, а не пялился, как бестолковая корова! Здесь! Здесь!

Я наклоняюсь и начинаю протирать пол спиной к нему, чтобы не заметил, как я улыбаюсь. Я рад, что видел, как Макмерфи сумел завести черного, что немногие могут. Отец мой так умел: стоит, расставив ноги, лицо невозмутимое, смотрит в небо и щурится, это когда в первый раз правительственные чиновники приезжали, чтобы выкупить договор.

— Вон канадские гуси гогочут, — говорит отец и щурится вверх.

Люди из правительства смотрят, шуршат бумагами:

— О чем вы?.. В июле? В это время нет… гусей. Хм, где гуси?

Они разговаривают, как туристы с Востока, которые думают, что с индейцами надо говорить таким языком, иначе не поймут.

Отец будто и не слышит, о чем они. И только смотрит в небо:

— Гуси там, белый человек. Вы знаете, какие гуси? И в этом году. И в прошлом году. И в позапрошлом, и в позапозапрошлом.

Чиновники переглянулись, прокашлялись.

— Да, вождь Бромден, может быть, но давайте забудем гусей. Обратите внимание на контракт. То, что мы предлагаем, выгодно вам и вашему народу. Это изменит жизнь краснокожего.

Отец не слушает.

— И в позапозапозапрошлом году гуси, и в позапозапозапозапрошлом…

Пока до правительственных чиновников дошло, что над ними издеваются, весь их совет — сидят на пороге нашей хижины, суют трубки в карман своих красно-черных шерстяных курток, потом вынимают, улыбаются, глядя друг на друга и на отца, — весь совет чуть не лопнул от смеха. Дядя Б. и П. Волк катался по земле, задыхаясь от смеха, и говорил: «Знаете их, белый человек?»

Но потом они здорово разозлились. Ни слова не говоря, развернулись и пошли к дороге с красными шеями, а мы им вслед смеялись. Я иногда забываю, что может делать смех.

Ключ Большой сестры входит в замок; не успела она появиться в дверях — черный уже около нее, переминается с ноги на ногу, словно ребенок, захотевший пописать. Я рядом и слышу: несколько раз упоминается имя Макмерфи, наверняка рассказывает, как Макмерфи чистил зубы, при этом, конечно, забывает сказать о старом овоще, который умер ночью. Руками машет, объясняя, что уже успел натворить этот рыжий черт с самого утра: переворачивает все вверх дном, нарушает установлений в отделении порядок — не могла бы она как-нибудь повлиять?

• Предыдущая
• 21/72
• Следующая