Над кукушкиным гнездом (др. перевод) - Кизи Кен Элтон - Страница 23
- Предыдущая
- 23/72
- Следующая
— Доброе утро, мистер Сефелт, как ваши зубы, лучше? Доброе утро, мистер Фредриксон, мистер Сефелт, вы хорошо сегодня спали? Ваши кровати стоят рядом, не так ли? Кстати, до меня дошли сведения, что вы вступили в какой-то сговор с лекарствами: отдаете их Брюсу, мистер Сефелт, да? Мы обсудим это позднее. Доброе утро, Билли. По дороге на работу я встретила вашу маму, она просила обязательно передать вам, что все время думает о вас и уверена: вы не будете ее расстраивать. Доброе утро, мистер Хардинг. О, какие у вас ободранные и красные пальцы! Вы опять грызли ногти?
Не дожидаясь ответа, даже если он у них был, она разворачивается к Макмерфи, который так и стоит в одних трусах. Хардинг глядит на китов и присвистывает.
— Что касается вас, мистер Макмерфи, — говорит она, улыбаясь сладким как сахар голосом, — если вы закончили демонстрировать свои мужские достоинства и безвкусное нижнее белье, то вам следует вернуться в спальню и надеть костюм.
Он отдает честь ей, пациентам, которые глазеют на его китовые трусы и сыплют шуточками по этому поводу, и, ни слова не говоря, направляется в спальню. Она поворачивается, идет в противоположную сторону и впереди себя несет красную однообразную улыбку. Прежде чем за ней закрывается дверь в стеклянный пост, из спальни в коридор снова выплескивается его песня.
— «Привела меня к себе и обмахнула веерко-ом», — слышу, как он шлепнул себя по голому пузу, — «„Ох, люб мошенник этот мне,“ — шепнула маме за столом».
Я подметаю спальню после того, как ушли все больные, лезу под кровать Макмерфи и вдруг слышу запах, впервые с тех пор, как попал в больницу. В этой большой, заставленной кроватями спальне, где спят сорок взрослых мужчин, всегда царили тысячи других липких запахов — пахло дезинфекцией, цинковой мазью, присыпкой для ног, мочой, кислым старческим калом, питательной смесью, глазными каплями, затхлыми трусами и носками, даже если они были сразу из прачечной, крахмальным бельем, зловонными кислыми ртами с утра, банановым машинным маслом, а иногда и паленым волосом, — но никогда раньше не пахло здесь рабочим потом, мужским запахом пыли и земли с полей.
Весь завтрак Макмерфи хохочет и тарахтит со скоростью сто миль в час. Он решил, что после такого утра Большая Сестра — легкая добыча. Не понимает, что лишь застал ее врасплох и теперь она непременно соберется с силами.
Разыгрывает из себя шута, пытается кого-нибудь рассмешить. Его беспокоит то, что они только вяло улыбаются и иногда хихикают. Подкалывает Билли Биббита, за столом напротив, заговорщицки говорит:
— Эй, Билли-бой, помнишь, как в тот раз в Сиэтле мы подцепили двух телок? Кутнули на славу!
Билли отрывается от тарелки и смотрит на него вытаращенными глазами. Открывает рот, но не может вымолвить ни слова. Макмерфи поворачивается к Хардингу:
— Мы бы никогда не смогли снять их так быстро, но они где-то слышали про Билли Биббита. Тогда еще его называли Билли Дрын. Девочки уже собирались отвалить, но вдруг одна глянула на него и говорит: «Ты тот самый Билли Дрын? Со знаменитым в четырнадцать дюймов?» А Билли опустил глазки, покраснел — вот как теперь, — и все уладилось. Помню, пришли мы с ними в отель… и потом уже слышу ее голос с кровати Билли: «Мистер Биббит, вы меня разочаровали. Я слышала, что у вас че-че-че-черт побери!»
И заходится, хлопает себя по колену, щекочет Билли большим пальцем так, что я начинаю бояться, как бы Билли не упал в обморок: так он краснеет и улыбается.
Макмерфи говорит, что пару бы хорошеньких телочек сюда — и ты на седьмом небе от счастья! Кровать тут — мягче не бывает, а какой стол шикарный. Трудно поверить, что кому-то здесь не нравится!
— Посмотрите на меня сейчас, — обращается он к острым и поднимает стакан к свету, — в первый раз за полгода пью апельсиновый сок. Хо, отлично! Если вы спросите, каким завтраком меня угощали на этой ферме, я, конечно, смогу описать, как он выглядел, но названия не подберу ни за что. Три раза в день: утром, днем и вечером — одинаково горелое и черное, и в нем картошка, все вместе похоже на кровельную смолу. Знаю одно: это был не апельсиновый сок. А теперь посмотрите: бекон, тост, масло, яйца, кофе — милашка на кухне спрашивает, хочу я черный или с молоком, и благодарит — и прекрасный! большой! холодный стакан апельсинового сока. Ха, даже если мне заплатят, я не уйду отсюда!
После каждого блюда он берет добавку, девушке, которая на кухне наливает кофе, назначает свидание после того, как его выпустят, делает комплимент поварихе-негритянке, говорит, что она готовит лучшую в мире глазунью. К кукурузным хлопьям подают бананы, он берет целую горсть и обещает черному украсть для него один: мол, больно ты выглядишь голодным, а черный косится на стеклянный ящик, в котором сидит сестра, и говорит, что санитарам нельзя есть с больными.
— Нарушается порядок в отделении?
— Точно так.
— Не везет… — Очищает бананы прямо под носом у черного, съедает их один за другим и говорит: — Если захочешь чего-нибудь из еды, Сэм, сразу говори.
Покончил с последним бананом, хлопает себя по пузу, встает, направляется к выходу. Большой черный загораживает дверь и объясняет, что пациенты должны сидеть в столовой, а выходят все вместе в семь тридцать. Макмерфи удивленно смотрит на него, точно не верит, не знает, что и думать, поворачивается, вопросительно смотрит на Хардинга. Хардинг кивает, тогда Макмерфи пожимает плечами и возвращается на место.
— Мне, конечно, ни к чему нарушать ваш чертов порядок.
Часы в дальнем конце столовой показывают четверть восьмого — врут, что мы здесь сидим только пятнадцать минут, ведь понятно: мы здесь не меньше часа. Все закончили есть, откинулись на спинки стульев, наблюдают, когда большая стрелка передвинется на семь тридцать. Черные забирают у овощей заляпанные подносы и увозят двух стариков в колясках, чтобы обмыть из шланга. В столовой половина народу прилегла на руки, рассчитывая вздремнуть, пока не вернулись черные. Больше заняться нечем — нет ни карт, ни журналов, ни головоломок. Спи или смотри на часы.
Но Макмерфи не может сидеть сложа руки, он должен что-нибудь устроить. Погонял минуты две ложкой остатки еды на тарелке и уже готов к новым развлечениям. Цепляет большими пальцами за карманы, отклоняется вместе со стулом на задние ножки, смотрит одним глазом на настенные часы и трет нос.
— А вы знаете… эти часы напомнили мне мишени на стрельбище в форте Райли. Как раз там я получил свою первую медаль «Отличный стрелок». Макмерфи Меткий Глаз. Кто хочет поставить против меня вшивенький доллар, что я не попаду этим кусочком масла прямо в середину циферблата или по крайней мере в циферблат?
Ставки делают трое, он берет масло, кладет на нож и стреляет. Кусочек прилипает в добрых шести дюймах слева от часов. Над ним смеются, пока он рассчитывается за проигрыш. А они все никак не успокоятся, дразнят его: Меткий Глаз или метко в глаз, но вот черный коротышка привозит овощей, вымытых шлангом, все утыкаются в свои тарелки и стихают. Черный чувствует: здесь что-то не то, но никак не врубится. И, наверное, никогда бы не догадался, если бы старый полковник Маттерсон не повел глазами вокруг. Вот он увидел прилипшее к стене масло, показывает на него пальцем и начинает читать одну из своих лекций, объясняя нам все терпеливым грохочущим голосом, как будто в его словах есть какой-то смысл:
— Мас-сло… это рррес-пу-бликанская партия…
Черный смотрит, куда указывает полковник, и видит, как оно медленно ползет вниз по стене, словно желтая улитка. Черный хлопает глазами, но ни слова не говорит, даже не повернулся посмотреть, чьих рук это дело.
Макмерфи толкает в бок сидящих с ним рядом острых, что-то шепчет, а через минуту они кивают, он кладет три доллара на стол и откидывается на спинку стула. Все поворачиваются на стульях и наблюдают, как масло медленно стекает вниз по стене, скользит, вдруг останавливается, затем снова устремляется вниз, оставляя за собой на краске блестящий след. Все молчат. Смотрят на масло, потом на часы, снова на масло. Теперь часы пошли.
- Предыдущая
- 23/72
- Следующая
